Из Лондона в Москву (СИ)

Такой образ жизни мне очень подходит. Я рада, что не приходится заниматься делами по дому. Лучше иметь скромную еду, чем постоянно отвечать на вопрос, что подать на стол. Если горничная разобьет или что-то испортит, меня это совершенно не волнует: это не моё. Здесь отсутствуют такие скучные понятия, как счёт за газ, налоги, квартирная плата. Ничего этого не было. Мне ни разу не пришлось выписывать чек и даже кошелька с собой не ношу. В пренебрежении к социальным условностям есть своя прелесть. Здесь не принято делать приглашения по телефону. Здесь не надо ломать голову, что надеть, и нет необходимости отвечать на письма. Зато много свободного времени, чтобы почитать, подумать, осмотреться. Грандиозные идеи, бескрайние горизонты и крушение всего привычного. Конечно, я прекрасно понимаю, что нахожусь в этой стране по приглашению правительства, и поэтому моё видение происходящих событий может не совпадать с точкой зрения русских людей. (Очень немногие из нас могут быть до конца объективными). Мне нравится такая жизнь. Это может показаться неправдоподобным для тех, кто дрожит над своим имуществом и стремится увеличить его размеры, или тому, кто хочет иметь надёжный домашний очаг. У меня ничего этого нет. Всё что мне нужно: место для работы, много заказов и свободное время, чтобы поразмышлять над ними.

Мои уши уже привыкли к языку Коммунизма, я совсем забыла простой английский язык. Я вовсе не имею в виду, что стала коммунисткой или думаю исключительно теоретическими штампами. Тем не менее, мне кажется, что русский народ совершенно бесплатно имеет много привилегий, таких как, образование, жильё, пропитание, железные дороги, театры, даже почтовые марки, и усреднённая заработная плата. Если отсутствие всеобщего благосостояния заметно, то отсутствие всеобщей бедности просто бросается в глаза. Основные лишения вызваны нехваткой еды, топлива и одежды. Это не вина Правительства. Советская система делает это не со злобы и не из-за стремления к неудобствам. Только мир во всём мире сможет смягчить их страдания, а Россия не находится в состоянии войны со всем миром, это весь мир объявил России войну. Почему я так счастлива здесь, в условиях, чуждых моему воспитанию и образу жизни? Чем околдовывает людей эта страна? Я постоянно ищу ответы на эти вопросы. Мой мозг, тасуя английский образ жизни и английские условности, делает сравнения. Почему люди в России, не имея достаточного по сравнению с нами образования, намного культурнее нас? Галереи Лондона пустуют. В Британском Музее можно встретить лишь случайно забредших немецких студентов. Здесь же музеи и картинные галереи заполнены трудящимися. Лондон ставит заурядные театральные постановки и шоу, которым с восхищением аплодирует просвещённая публика. А здесь люди ломятся на постановки Шекспира. В Ковент-Гарден, на галёрках сидят любители музыки, а ложи заполнены посетителями, одетыми по последней моде, которые появляются с опозданием и во время представления не перестают вести разговоры. Здесь театры переполнены рабочими и крестьянами, которые безмолвно наслаждаются классической музыкой. Неужели они всего лишь пришли полюбопытствовать, что приобрели в результате революционных завоеваний? А может быть, это естественная тяга к прекрасному? На такие вопросы я постоянно ищу ответы. Цивилизация – сложная штука, очень трудно докопаться до истины. Требуется мужество, чтобы отбросить устаревшую цивилизацию и начать строительство новой и лучшей. То, как Ленин рассуждает о нациях, подходит к характеристике отдельных людей. Строительству нового общества должна предшествовать Революция, уничтожившая всё старое. Меня пугает отказ от классовых традиций. Время – самое ценное, что есть в этом мире, мы все, как минимум, имеем равные возможности, а я привыкла легкомысленно разбрасываться собой. Только теперь в первый раз я почувствовала себя морально и душевно свободной, а они утверждают, что период настоящей свободы ещё впереди. Это правда, поскольку пропуска и документы несовместимы с настоящей свободой. Существуют определённые ограничения, и, если бы я была русской поданной, мне бы не разрешалось выехать из страны. Но ведь обстоятельства сложились так, что и Англию я вынуждена была покинуть фактически нелегально!

Свобода – это иллюзия. В этом мире нет свободы. Единственным исключением можно назвать ту свободу, которую каждый может создать интеллектуально лично для себя.

Моя работа окончена, но уезжать не хочется. Мне здесь нравится. Нравятся люди на улице. Нравится атмосфера, наполненная унынием, пожертвованием, трагедией. Меня вдохновляет эта Нация, очищенная Пламенем. Я восхищаюсь гордостью, с которой они переносят лишения, и их непоколебимой верой в свою правоту. Мне бы хотелось остаться здесь навсегда или хотя бы работать для них, находясь в Англии. Работать и бороться за Мир, который залечит их раны.

5 ноября, 1920 года. Москва.

Калинин прислал записку, что имеет возможность позировать для меня. Он давно обещал, ещё до своей поездки на фронт. 30 октября вместе с Каменевым Калинин вернулся с фронта, и у него появилось свободное время. А я уже приготовилась к отъезду и должна была завтра отправиться в дорогу с профессором Ломоносовым в его специальном поезде.

Я очень расстроилась. Форма головы и выражение лица Калинина очень интересны. Я давно мечтала лепить русского крестьянина, и он полностью подходит под этот типаж. Но если я не уеду с Ломоносовым, придётся здесь надолго задержаться. И я не скоро окажусь в Англии, а дети будут думать, что я совсем забыла о них. Скорее всего, если мои пальцы окончательно не окоченеют, мне придётся остаться, чтобы лепить Калинина и заодно – Литвинова. Стыдно отступать от своих принципов.

Мне назначили встречу с Калининым в час дня в его кабинете. Литвинов любезно предложил сопровождать меня. Здание находилось напротив Кремля. Мы вошли внутрь и после формальностей, связанных с проверкой документов и расспросов, вскоре оказались в приёмной Калинина. Приёмная состояла из двух или трёх комнат, заполненных людьми, сидящих на скамейках вдоль стен. Некоторые из них выглядели такими жалкими, с множеством платков, накрученных на голове, другие спали по углам или грелись около печи. Люди сплёвывали на пол, курили, и всё это – в полной тишине. Они пришли сюда, чтобы подать жалобы своему Президенту. Литвинов, войдя в приёмную, спросил: «Калинин здесь принимает?». В ответ – утвердительный кивок и мычание. Литвинов в нетерпении обошёл все помещения, но Калинина не нашёл. Наконец, он открыл дверь, ведущую, как оказалось, в личный кабинет. Девушка с короткой стрижкой взглянула на него и сказала, что Калинин может прийти через полчаса. «Может прийти», но, зная здешние порядки, это значит, что его не будет ещё часа два. Мы оставили записку и ушли. Проходя к выходу, нас окликнул какой-то человек, выглянув из-за угла, спросив, был ли Калинин в своём кабинете. Вероятно, этот человек решил, что мы особые посетители, в то время как все остальные вынуждены ждать. Было приятно, что мы могли ответить на этот вопрос. Это место произвело на меня гнетущее впечатление. Но, должно быть, добродушное лицо Калинина располагало к тому, чтобы люди хотели делиться с ним своими проблемами.

Мы отправились к памятнику Достоевскому, прекрасному образцу ваяния из гранита, который я хотела сфотографировать. На той же площади находится и другая гранитная скульптура того же автора, известная под названием «Мыслитель». Эта скульптура даже лучше памятника Достоевскому.

Затем я вернулась в Кремль, чтобы проверить, как обстоит дело с упаковкой моих работ. С большим удивлением я обнаружила там деревянные ящики, доставленные вовремя, благодаря совместным усилиям Каменева, Литвинова, Андреева и добрейшего товарища Енукидзе. Более того, бюсты уже были упакованы, и мне не оставалось ничего делать.

Я с сожалением попрощалась с моим замечательным помощником, к которому я испытываю сильное чувство благодарности. Это интеллигентный, хорошо воспитанный человек и прекрасный специалист. Он поклонился и поцеловал мне руку с величественной простотой, достойной принца. Я подарила ему шерстяную фуфайку, чтобы он не замерзал, ведь с зарплатой в тысячу рублей, такую вещь позволить невозможно. В последний раз я обвела взглядом это унылое помещение, которое стало мне таким близким за время моего пребывания, и с комом в горле вышла в коридор. Мои шаги по каменным плитам бесконечных переходов в последний раз отдавались гулким эхом. Перейдя через внутренний дворик, я пошла в кремлёвскую столовую. Это место, предназначенное для работников Кремля, оказалось в тот день чрезвычайно переполненным. Мне повезло: нашлось свободное место. Напротив сидел Луначарский. Он недавно вернулся в Москву, и я очень пожалела, что вокруг не оказалось никого, кто бы мог нас представить друг другу.