Записки военного контрразведчика

Надо признать, что, несмотря на свою внешнюю замкнутость, В.А. Крючков проделал большую и важную работу в отношении Б. Кармаля, в силу политических, личных и деловых качеств вставшего на ренегатский путь. Крючков сумел убедить генсека оставить свой пост, с чем тот длительное время не соглашался, и уехать в СССР на лечение. Б. Кармаль в свое время был креатурой КГБ СССР. Эта организация «родила» его, она же помогла ему уйти на пенсию.

30 сентября 2013 года в «Российской газете» было опубликовано интервью начальника Второго Главного управления КГБ СССР (контрразведка), которое пояснило причину такого поведения В.А. Крючкова в Кабуле. Дело в том, что в отношениях двух названных ведущих ведомств была какая-то предвзятость, они как будто состязались в получении результатов в работе. Когда отозванный изза границы по подозрению в измене Родине сотрудник Первого Главного управления Гордиевский прибыл в Москву, он сразу же должен был быть передан под «опеку» контрразведки, чего разведка не сделала. Это позволило Гордиевскому сбежать за границу. Председатель КГБ Чебриков строго спросил руководителей управлений, как они могли допустить такое. В. Бояров тогда сказал, что «причиной является бардак в отношениях первого и второго Главных управлений».

УЧАСТИЕ В РАБОТЕ ОПЕРАТИВНОЙ ГРУППЫ МО СССР

Однажды, еще на ранней стадии моего нахождения в оперативной группе министерства обороны, я вместе с частью ее сотрудников полетел в Герат на разбор военной операции, в которой до этого принимал участие. До Шинданда мы летели на АН-26, а далее до Герата на четырех вертолетах. В самолете ко мне подошел генерал-полковник И.Ф. Модяев и сообщил, что, согласно составленному им списку, мне определено место в четвертом вертолете. В то время я еще был в звании полковника, и меня это очень задело. Раздумывать и убедительно отвечать не было времени, и я заявил ему, что советский контрразведчик будет находиться там, где будет маршал Советского Союза. Он промолчал и отошел. В Шинданде, не раздумывая, я направился к первому вертолету. Пропустив маршала, начальника Первого Главного управления КГБ СССР, он же заместитель Председателя КГБ СССР, В.А. Крючкова, Генерального секретаря ЦК НДПА Наджиба, влез сам. За мной сели переводчик и два автоматчика.

Из Герата мы возвращались в таком же порядке, а вот в Кабуле меня ожидал сюрприз. Руководитель представительства КГБ СССР в ДРА Генерал-майор Г.И. Калягин обрушился на меня с упреками, почему сам я сел в первый вертолет, а его советника КГБ по зоне не взял (причину он не пояснил, но было ясно — в этом вертолете летел В.А. Крючков, их непосредственный начальник). Я ему объяснил, что являюсь членом оперативной группы и мне по должности и функциональным обязанностям положено быть вместе с маршалом, да и вертолет не резиновый, но он не захотел меня понять. Да и маршалу не понятно, что представляет собой советник КГБ по зоне, когда в других вертолетах находились министр обороны Афганистана, генерал-полковник — главный военный советник, главный партийный советник и другие серьезные должностные лица.

Признаться, я был очень удивлен, что, несмотря на мои, казалось бы, убедительные доводы, Калягин никак не мог уразуметь, как это я не взял с собой его советника по зоне (я его, кстати, не видел). Он не понимал, что этот вертолет и перегружать-то нельзя, иначе там был бы другой, более значительный человек, чем советник по зоне, и, наконец, его надо было бы включать в список, а список был у И.Ф. Модяева. В то время я посчитал все это несерьезным эпизодом. Дальнейшие события показали, что я ошибался. Именно этот случай явился стартом для ухудшения наших отношений в дальнейшем. На него стали наслаиваться и другие малозначительные факты, вызванные служебной необходимостью. Так, однажды на приеме в честь очередной годовщины МГБ ДРА, на котором присутствовал и Наджбулла, я в своей краткой речи изложил свое понятие обстановки, не совпадающее с духом нотационного выступления Калягина в этот торжественный вечер. Ему также не понравился наш совместный с командующим доклад в Центр о сбитом мятежниками ракетой вертолете почти над взлетно-посадочной полосой (это свидетельствовало о плохой охране зоны аэродрома афганскими военнослужащими и неважном контроле со стороны советников).

Из телефонного звонка начальника Главного управления военной контрразведки страны я узнал, что обиженный пожаловался на меня в Москву. Однако меня это совершенно не беспокоило, поскольку более важные служебные дела отвлекли меня от указанной мелочи.

Тень, легшая на взаимоотношения между начальником военной контрразведки ОКСВ в ДРА и руководителем представительства КГБ в Кабуле, подконтрольного разведке, являлась, на мой взгляд, следствием не очень дружественных отношений между контрразведкой и разведкой в Москве, метастазы которых перекинулись и в Кабул. Это не было тайной ни для моих коллег по особому отделу армии, ни для окружения Калягина в его ведомстве. Поэтому этот факт я предал гласности.

В моей довольно длительной службе в Афганистане памятное место занимает моя работа в оперативной группе, руководимой, как было отмечено ранее, заместителем министра обороны СССР Маршалом Советского Союза С.Л. Соколовым. Читатель может спросить, а что здесь особенного? Особенного ничего нет. Все зависит от индивидуального восприятия действительности, с которой я прежде не сталкивался. В самом начале своей деятельности я встретился с нюансами, которые должен был знать заранее. Полагаю, что эта часть моей практики для некоторых людей в форме послужит уроком.

Моим предшественником в этой группе был заместитель начальника Главного управления особых отделов КГБ СССР генерал-лейтенант Борис Андреевич Еронин, который к тому времени убыл в Союз. Годом раньше он представил меня маршалу С.Ф. Ахромееву, а затем и С.Л. Соколову. С того времени я знал и многих членов оперативной группы, в которой основная часть была в звании Генерал-майор — генерал-полковник.

В этот военный коллектив я был включен в 1984 г. в качестве представителя Главного управления военной контрразведки страны. Это накладывало на меня определенные дополнительные обязанности, которые при этом не освобождали меня от роли куратора особых отделов ОКСВ. Каких-либо указаний или просто рекомендаций относительно моих функциональных обязанностей высказано не было, да я и не выезжал по этому поводу в Москву. Распоряжение получил по аппарату ВЧ-связи, находясь в Кабуле. Предстоящие задачи моей деятельности меня не смущали, а вот вопросы протокольного порядка, соответствующие деятельности этой группы с ее солидными специалистами военного дела, были мне не всегда ясны. Они-то и заставляли меня иногда сомневаться, правильно ли я поступил в том или ином случае, подвергать рефлексии свои действия и самому же давать ответы на эти вопросы. К тому же маршал, добросовестно расписывавшийся под моими информационными справками, ни разу меня не поправил, но именно это меня и смущало.

Забегая вперед, отмечу, что «задание» своего главка я выполнил благодаря прежде всего руководителю оперативной группы. Его личный пример, поведение в сложных ситуациях, высокая работоспособность, жизненный и военный опыт сыграли при этом решающую роль. Например, о его корректности можно судить и по такой форме обращения. Когда возникала необходимость вылетать в какой-либо гарнизон, он говорил об этом не в императивной форме, а буквально так: «Завтра в шесть утра я вылетаю в Кундуз. А каковы ваши планы?» Ну что тут скажешь?

Оперативная группа размещалась на правах гостей правительства Афганистана во дворце Чихиль-Сутун, расположенного на окраине Кабула. Я занимал отдельную комнату с аппаратом ВЧ-связи. Кроме нас и обслуживающего персонала из числа афганских граждан, охраны из 103-й воздушно-десантной дивизии, в этом дворце никого не было. А предназначен он был для приема и проживания высоких иностранных гостей. Вокруг дворца были минные заграждения. Свою работу я планировал сам.