Полковая наша семья

- Почему? - спрашиваю Хадырова. - Да потому, что услышали интенсивную автоматную стрельбу в том районе. Ясно, что это наши вошли в соприкосновение с противником. Об этом и доложили в штаб дивизии. Понял теперь?

Я передохнул. Хадыров слушал с интересом.

- Пока не понял, да? - продолжал я. - А представь, если бы наши огонь открыли, а Бижуманов с бойцами в это время в кустах. Что было бы? То-то! Их разнесли бы в пух и прах свои же артиллеристы и минометчики.

Встав из-за стола, я подошел к автоматчику, положил ему руку на плечо. Подождав, пока он посмотрел мне в глаза, спросил:

- Теперь ты понял, к чему может привести стремление к "выживанию"?

Хадыров молчал, вздыхал и молчал. Вздохнул и я.

- Так, тогда слушай дальше. А как будут смотреть на тебя товарищи? Они идут в бой за Родину, не думая о смерти. Хотя каждый из них, ты знаешь, надеется, что его не тронет пуля или осколок. Да они же быстро раскусят тебя и будут презирать! Никто не пойдет с тобой в бой. Понял?

- Ага, - качнул Хадыров головой.

В это время дверь распахнулась, влетел гвардии старший сержант Бижуманов.

- Вот, нашел! - торжествующе произнес он, показывая мне вырезку из газеты.

Это было последнее письмо воина-узбека Каюма Рахманова, павшего смертью героя под Ленинградом. Он писал своей матери, родственникам и друзьям: "Жизнь - это Родина. Родина - это моя семья, мое село, моя страна. Когда фашисты ворвались в Советскую страну, я почувствовал, как задрожала Ферганская долина. И каждый, в ком билось сердце честного узбека, сказал себе: "Иди вперед, останови врага". И я приехал в Ленинград. Без Москвы, без Ленинграда, без Советской России нет свободного Узбекистана".

Когда парторг закончил читать это письмо, Хадыров медленно встал со стула, протянул руку к газете. Взял, долго ее рассматривал, потом... прижал к груди.

- Отдайте мне эту газету, - попросил он Бижуманова осипшим вдруг голосом.

- Забирай, - охотно согласился парторг и, увидев, что у солдата навернулись на глаза слезы, подошел к нему, по-отечески обнял. - Не надо, дорогой Насыр. Мы же солдаты. На нас надеются, в нас верят. И тебе мы верим...

Когда Хадыров вышел, мы молча посмотрели друг другу в глаза. И, кажется, поняли, что нас волновало. Действительно, солдат оказался легко ранимым. Ему нужны были постоянная поддержка, слова ободрения, дружеские, успокоительные беседы. Хотя бы на первые дни. А сделать это могли только опытные фронтовики, прошедшие огненными дорогами войны не один месяц. Такие в роте были. Посовещавшись, вызвали гвардии рядовых А. И. Жданова и П. И. Трунова. Им поручили поговорить с Хадыровым, приободрить, побыть рядом эти дни.

Только закончили ставить, как сказал парторг, "боевую задачу", пришел начальник штаба полка гвардии майор И. Ф. Архипов. Не просто пришел, а устроил нам разнос. Оказывается, наши автоматчики, посланные к подорванному мосту, к эшелону со скотом, переусердствовали: они "заготовили" для себя более тонны мяса. А кое-кто переусердствовал вдвойне: час назад от обильного обеда оторвали рядового Романова и увезли его прямо в... медсанбат. Диагноз: объелся. Как говорят, и смех и грех. А между тем, разгневавшись, начальник штаба приказал передать большую часть говядины в стрелковые батальоны. Кроме того, он поручил нам охрану фашистских армейских складов, которые только что были разминированы нашими саперами во главе с гвардии лейтенантом Г. П. Загайновым, тушение пожара на бывшем немецком складе ГСМ...

Неизвестно, как долго Архипов "песочил" бы нас и давал всевозможные вводные, но дверь нашей комнаты открылась, и появилась миловидная девушка в солдатской форме. Это была Софья Уранова, гвардии рядовой, фронтовая художница при политотделе 12-й гвардейской дивизии. Все споры сразу прекратились. Старший сержант Бижуманов, воспользовавшись паузой, выскочил за дверь, чтобы отдать полученные распоряжения, организовать и проследить за их исполнением. А мы с Архиповым посторонились, предложили девушке сесть. Она вежливо отказалась.

Уранова уже бывала в нашем полку. Она нарисовала тяжело раненного командира нашей полковой батареи 78-мм пушек Героя Советского Союза гвардии старшего лейтенанта В. Акимова, девушек из полкового медпункта, много работала в 3-м батальоне. Это была красивая, серьезная и весьма впечатлительная девушка. Она поставила перед собой задачу делать зарисовки только с натуры.

Однажды я видел, с какой особой болью она всматривалась в лицо раненого бойца, который жалобно стонал. Она успокаивала его и сама плакала. Когда бойца унесли, она тут же села рисовать, и горькие слезы текли по ее щекам, капали на ватман. А она кусала губы и продолжала рисовать.

На этот раз Софья Уранова сказала, что намерена совершить пеший марш с нашим полком и сделать по пути несколько зарисовок. Мы ей искренне обрадовались. Героев у нас в полку было много. Она подала Архипову предписание, подписанное командиром дивизии гвардии полковником Мальковым и начальником штаба гвардии полковником Перминовым. Мы посмотрели его и разочаровались: ей предписывалось явиться не в наш, 32-й, а в соседний, 29-й стрелковый полк. Он покидал город первым и шел пешим порядком до деревни Пеньки, что под Белостоком.

Угостив обаятельную художницу чаем, мы проводили ее через две улицы к соседям. Пройдут годы, и жители Бреста увидят в 1964 году выставку работ военной художницы С. Урановой. Ее рисунки глубоко тронут людей. Среди многих теплых отзывов посетителей выставки будет и такой: "Спасибо, Уранова, что донесла до наших дней суровую правду о войне".

После встречи с Софьей Урановой Архипов несколько подобрел. По крайней мере, больше меня не ругал. Достав карту, он уже другим тоном начал ставить мне новую задачу.

Одного взгляда на топокарту было достаточно, чтобы догадаться: нашему полку тоже предстоит 200-километровый пеший марш под Белосток.

- Там окончательно пополнимся людьми, техникой, вооружением и вперед! - Архипов ребром ладони показал на север.

- А куда именно? - переспросил я.

- Не знаю, не знаю, - загадочно ответил начальник штаба. - Но не к теще на блины. Это точно!

В ночь на 2 августа полк выступил из Бреста по Белостокскому шоссе. Наша рота двигалась за батальоном гвардии майора Генералова. Суточный переход был определен в 45 километров, а в конечный пункт надлежало прибыть через пять дней, хотя понятия "день" и "суточный переход" были в этом случае не совсем точными: днем полк располагался на отдых, а двигались мы только ночью, соблюдая маскировку. Даже курить разрешалось по очереди, держа цигарки в кулаке.

После трех ночей пути случилось то, чего я очень опасался: нога моя распухла и разболелась. Евгений Иванович Генералов заметил это, пригласил в свою повозку. Я хотел было отказаться, но комбата дружно поддержали бойцы нашей роты.

Ночь была ненастной, не переставая, шел дождь. Шинели у всех набухли от воды. Не спасали и плащ-палатки. Колею проселочной дороги залило водой, и лошади с трудом тянули скрипучую перегруженную телегу.

Я вспомнил украинский чернозем и подумал, что там в распутицу наши лошади такой бы груз не потянули.

Солдаты шли чуть в стороне от дороги - там было суше. Песчаная почва, как губка, впитывала воду. Бойцы тихо переговаривались между собой, изредка глухо ударялись друг о друга автоматы, котелки. Мы с Генераловым прислушивались к солдатскому разговору.

- Представляете, - говорил густым басом усатый сержант, - стоит одно уцелевшее орудие, а вокруг фашистов лежит - не счесть. Подходим, а он, наводчик, значит, весь израненный, ну прямо тебе в бессознательном состоянии, и так жалобно просит... Чего бы вы думали?

- Ну пить, наверное...

- А может, медсестру звал...

- Да не томи...

- Вот в том и загвоздка, - продолжал усатый сержант. - Наводчик, братцы, просил снаряд. Вот ведь что ему важнее всего было. Весь расчет погиб, а он один вел бой с немцами. Один! Если бы наше отделение не подоспело, пропал бы хлопец...