Юрий Гагарин

Я тоже становился солдатом, и мне по душе были и артельный уют взвода, и строй, и порядок, и рапорты в положении „смирно“, солдатские песни, и резкий протяжный голос дневального:

— Подъ-е-ом!

Нравились мне физическая зарядка, умывание холодной водой, заправка постелей и выходы из казармы в столовую на завтрак. За время службы в армии я не имел ни одного взыскания, строго соблюдал внутренний распорядок. Меня радовало, что всё в части происходит по расписанию, в точно установленное время: и работа, и еда, и отдых, и сон. Меня ни чуточки не тяготило, что это повторялось изо дня в день. В армии я привык жить и учиться по уставам. Уставы отвечали на все вопросы, связанные с жизнью, учебой и службой, ясно указывали, как служить, изучать военное дело, овладевать оружием и боевой техникой, повседневно повышать политическую сознательность. Как только мне удавалось выкроить свободную минуту, я заглядывал в устав. Он стал законом моей жизни» (1).

Проще всего списать подобного рода пассажи на фантазии «правдистов»-литобработчиков (официальные биографы вообще не знают меры: «любил воинский порядок, строевой шаг и солдатские песни» (29)) или, если угодно, на то, что неглупый Гагарин любил армию потому, что армия была для него, юноши из социальных низов, из провинции, без жилья и без каких-то особых связей, идеальным карьерным лифтом.

Однако несмотря на муштру, несмотря на крайне неприятный эпизод с устроенной ему «темной», Гагарину несомненно нравилось в армии, которая не была демонизирована внутренними наблюдателями и действительно сильно отличалась от нынешней. На тот момент это была, возможно, самая сильная армия в мире — сталинская армия, которая десять лет назад бомбила Берлин, которая оккупировала пол-Европы и стерла в пыль немецкую военную машину. Это была армия, которая даже в мирное время проводила немыслимые по сегодняшним меркам учения — и по-настоящему, всерьез готовилась к третьей мировой — настолько, что отрабатывала на своих солдатах действия в условиях использования ядерного оружия. Собственно всего за год до прибытия Гагарина в Оренбург, очень недалеко оттуда, в Оренбургской области, на Тоцком полигоне, маршал Жуков проводит учения с 45 тысячами солдат и офицеров — и взрывает над ними настоящую атомную бомбу: просто чтобы изучить возможность прорыва обороны противника с использованием нового оружия. Некоторые из гагаринских пилотов-инструкторов участвовали в испытаниях — им было дано задание пролететь через радиоактивное облако (на самолетах Ил-10 с негерметичными кабинами). Все это очень похоже на еще одну главу из отчета о преступлениях советского режима против своих граждан — однако учения были хорошо организованы; теоретически, могли быть страшные жертвы — однако обошлось (хотя свои дозы радиации, конечно, получили все участники).

Мы упоминаем обо всем этом для того, что было понятнее, кто именно сидел 12 апреля 1961 года в раскрашенной в зеленый цвет ракете — а затем разъезжал по миру с проповедями о мирном космосе и фотографировался с белым голубем в руках. Преподавателями Гагарина были фронтовики, обучавшие его вовсе не мирным полетам, а именно тому, что необходимо на войне. На протяжении двух лет Гагарина готовили не просто к службе в гарнизоне и выполнению фигур высшего пилотажа, цирковым фокусам, а натаскивали для участия в третьей мировой войне — которую ждали, которой опасались — и ответом на угрозу которой и стал запущенный ровно в тот момент, когда Гагарин получал лейтенантские погоны, спутник.

Кстати, если уж на то пошло, «почему советский спутник оказался первым в космосе? Да потому что у американцев были базы в Европе для военно-воздушных сил. Они могли бомбить Москву с европейских баз обычными самолетами. А мы не могли ответить Америке никак… У нас был огромный стимул. Единственная возможность ответить американцам на удар по Москве — это ответный удар по Вашингтону и Нью-Йорку. Это все у нас понимали… И запуск первого спутника, который мы провели в спешном порядке, имел целью вовсе не изучение космоса. Главное было — показать американцам, что мы их можем накрыть. И они это поняли. Раз мы можем запускать спутники, значит, любой город Америки может быть, увы, поражен… Я считаю, что это — очень сильно способствовало сохранению мира» (7).

О том, что мысли Гагарина в Оренбурге были заняты не только строевой подготовкой и «высоким профилем посадки», свидетельствует следующий анекдот, приведенный А. Дихтярем:

«Капитан Федоров прохаживался туда-сюда перед шеренгой вытянувшихся по ранжиру курсантов. Гагарин, как самый мелкокалиберный, на левом фланге.

— Что есть погоны? — спрашивал сам себя и сам же себе отвечал: — Погоны — это не только деталь одежды. Это прежде всего символ мужественности, и носить погоны должно с достоинством!

После занятий курсант Гагарин подошел к курсанту Репину:

— Что есть бюстгальтер? Отвечайте, курсант!

И, не дождавшись ответа, выдал собственный вариант:

— Бюстгальтер — это тебе не только деталь одежды. Это прежде всего символ женственности, и носить его должно с достоинством! Так и напиши своей девушке, Репин» (10).

Тут самое время упомянуть, что именно к оренбургскому периоду относится наибольшее количество признаний женщин, с которыми Гагарин якобы имел какие-то отношения. Какими бы ненадежными ни были эти свидетельства, ясно, что Валентина Горячева была далеко не первой попавшей в его поле зрения женщиной; у летчика Гагарина был если не большой опыт (об этом трудно судить), то, по крайней мере, широкий диапазон выбора — и вот тут он прекрасно обходился без всякой подушечки.

Вообще, мемуары женщин, живописующих свои отношения с Гагариным (в диапазоне от «спала-с-ним» до «пожирал-меня-глазами»), представляют особый интерес, особенно если зачитывать их бивис-и-баттхедовским голосом. Несостоявшиеся леди Гага охотно рассказывают, как отказали ему, как он предлагал на них жениться, некоторые даже транслируют сны, в которых они снились Гагарину («…рассказала свой сон: будто он готовил меня в космос. Гагарин уговаривал, а я отнекивалась: „Юр, ты же прекрасно знаешь, сын у меня, муж. Вдруг разобьюсь, у меня же семья…“ В итоге согласилась: „Где ракета?“ А он в ответ: „Да вон же — в огороде“» (14). Удивительнее всего даже не сам сон про «готовил в космос» — «где ракета?» — «да вон же, в огороде», а то, что о таких снах можно было рассказывать по радио; вот уж правда эпоха невинности). Проблема в том, что чем больше подробностей в этих мемуарах, тем менее достоверными они кажутся.

Алмазом, кохинором этой коллекции является опубликованный в таблоиде (однако никем не опровергнутый) рассказ некоей К. Шерстневой, позиционирующей себя как подругу и, в молодости, соседку будущей вдовы экс-президента РФ Наины Ельциной — в девичестве Гириной. «И еще один случай припомнила Клавдия Шерстнева: прибегает ко мне Найка и кричит с порога: „Клава, быстрее телевизор включай!“ Это был день, когда Гагарин в космос полетел. „Мне кажется, это тот самый Юрка!“ — выпалила Ная. А тогда прошла только первая информация о полете. Купили мы с ней бутылочку (все-таки вся страна отмечала!) и стали ждать вечера. На экране телевизора она его точно узнала. Оказывается, они в Оренбурге на танцплощадке познакомились, дружили долго, она и родителей его хорошо знала. Вздохнули мы тогда. „Вот за кого нужно было замуж-то выходить! — посочувствовала я ей. — Сейчас была бы женой первого человека, а то сидишь тут со строителем…“» (12).

Разумеется, мы вряд ли когда-нибудь узнаем, правда ли Юрий Гагарин был женихом будущей жены президента Бориса Ельцина, однако сама возможность этого кажется настолько курьезной, что биограф не находит в себе сил не упомянуть о ней; однако на этом мы перестаем тасовать колоду не вполне приличных карт из несостоявшихся невест Гагарина.

О том, что Гагарин всерьез задумывается в Оренбурге о женитьбе, рассказывают вовсе не только претендентки на его руку, сердце и фамилию. Так, лейтенант Акбулатов запомнил не только высокий профиль посадки Гагарина, но и ряд других подробностей. «Вот такой еще штрих, он обращался ко мне: „Товарищ капитан, мне бы вот в город“. Не раз обращались ко мне с такой просьбой. Время было напряженное. Я говорил, ребята, вот закончите, потом будете отдыхать, сейчас главное учеба, финал — к финишу пришли. Какой тут отдых. „Да вот я жениться хочу“. Я говорю: „Жениться я всем запрещаю, пока вы не закончите военное училище. И даже не подходите ко мне насчет женитьбы. Запрещаю жениться каждому. Успеете — это никуда не денется“» [16](2).