Записки простодушного

Родичи мои упирали не на закон, не на Сталинскую конституцию, гарантирующую право на образование, — они били на жалость, на то, что я — «первый ученик» (это была правда), «здоровьем слабый, в прошлом году нога болела, вот и счас маленько прихрамыват» (а вот это уже неправда — я нормально ходил, бегал, прыгал, но перед посещением высокого начальства мама и дядя Ваня тренировали меня немного подволакивать ножку). Совместными усилиями нас отстояли, и через месяц мы со Славкой вернулись за свои парты. Не получилось из нас токарей.

ТАРАКАШКИ, КЛОПИКИ, ВОШКИ-БЛОШКИ

Кроме блошек, все остальное водилось в военные годы в достаточных количествах. Надежных средств борьбы с тараканами и клопами как-то не было. Обваривали их кипятком, смазывали керосином, а зимой, если паразиты совсем уж одолевали, их вымораживали. Вся наша семья переселялась на несколько дней к кому-нибудь из теток. Распахивали все двери. Интересно было зайти в пальто, в шапке в наш дом, ставший таким незнакомым: на полу снежок, иней на стенах, мороз как на улице. После этого на некоторое время можно было вздохнуть с облегчением.

Ну а вошки водились не только в военные, но и в довоенные и в послевоенные годы. Да и в предшествующие эпохи, судя по литературе, вошек и охоту на них не считали в России чем-то экстраординарным. Достаточно вспомнить оду «Фелица», где знатный екатерининский вельможа Гаврила Романович Державин включает истребление вошек в картины семейного счастья:

Помню, приходит к нам кто-нибудь из теток: «Ну-ко, Сима, давай поищемся. Чо-то голова чешется!» Мама берет специальный нож (он так и назывался — вшивик), сестры садятся рядом, и одна ищет в волосах, а другая лениво разговаривает или подремывает.

Как, наверно, у любого человека, были в моей жизни эпизоды, которые хотелось бы забыть. Один из них связан с обсуждаемой малоаппетитной темой, относится ко времени, которое я описываю, и приходится его привести. Что делать? Из песни слова не выкинешь…

В пятом классе на уроке я увидел, как по волосикам над ухом Маши, моей соседки, карабкается, как моряк по канату, большая вошь. «Иустина Арсентьевна! У нее вошь!» — завопил я, указывая пальцем на сразу зарозовевшее ушко девочки. Мне хотелось показать себя поборником чистоты и борцом за гигиену. Малопохвальное намерение, тем более что, как я уже писал, у меня и у самого (как и у всех, наверно, в те военные годы) вошки водились. Подошла учительница, удмуртка Иустина Арсентьевна. «Ничего, ничего, Машенька! Вот тебе зеркало. Аккуратно сними вошку!» А потом посмотрела на меня — так, что и сейчас, спустя многие годы, стыд жжет мне щеки.

НОВЫЕ ИГРЫ

В годы войны мы, естественно, тянулись к оружию и осваивали военную технику так же легко, как наши дети и внуки осваивают компьютерную.

Пистолеты, бомбы. Мы с сестрой Любой случайно обнаружили, что лейтенант, постоялец тети Клаши, частенько оставляет свой пистолет ТТ под подушкой. Я доставал из рукоятки обойму с патронами, разбирал пистолет, снова собирал, вставлял и доставал обойму с патронами (боевыми!), бегал за сестрой Любкой: «Стой, руки вверх!» и нажимал на курок. Бог миловал, я ее не застрелил. (Но вот — я уже говорил — мой товарищ, Колька Нельзин, всадил подобным образом добрый заряд дроби в бедро своей тетке.)

И еще один случай, тоже с оружием. Мы с мамой косим сено около Сивы. Вдруг я вижу — бомба, настоящая бомба (поблизости был небольшой учебный аэродром). Маленькая, килограмм на пять. Мама в ужасе, а я корчу из себя опытного воина, объясняю: это вот корпус, это, мама, — стабилизатор, чтобы в воздухе не кувыркалась. И небрежно швыряю бомбу в сторону. А ведь могла бы и сдетонировать, наверное!

Шихта. Стоит, пожалуй, рассказать и о нашей шихте. На окраине города было громадное кладбище танков, орудий и прочего военного снаряжения. Поле между заводом, железнодорожной станцией и Сивой — точь-в-точь поле сражения: обгорелые покореженные танки с черными крестами или с красными звездами, разбросанные повсюду пулеметные и автоматные диски, пробитые каски — черные немецкие и зеленые наши. Всё это переплавлялось на нашем заводе в новенькие пушки и возвращалось в пекло войны, туда, откуда прибыло к нам.

Была на шихте какая-то охрана, были строжайшие запреты учителей и родителей, подкрепляемые рассказами о ребятах, которые подорвались там на минах и гранатах. Но разве этим мальчишек остановишь? Стало совершенно неприличным не иметь автоматных или пулеметных (от ручного пулемета) дисков. Ну а бабки любой уважающий себя мальчишка складывал в немецкие каски. (Наши каски мы не использовали, как-то рука не поднималась. К тому же они, опрокинутые, были неустойчивы, падали.)

Помню, как мы ходили на шихту с Колькой Нельзиным. Он, вообще говоря, и так был вооружен «до зубов» — у него был кастет, над кроватью висела казацкая шашка, а под кроватью он прятал настоящий револьвер Смита-Вессона, правда, без патронов. Однако Коля охотно пошел со мной на шихту, а может, даже сам подговорил меня туда пойти.

Пределом наших мечтаний было найти пистолет, кинжал, кортик или немецкий нож (некоторые счастливчики их находили). Но ничего такого мы не нашли, хотя старательно шарили в завалах оружейной мелочи, лазили по танкам.

Видимо, мы бродили там довольно долго: родители (моя мама и тетя Тоня — мать Кольки) успели узнать, куда мы ушли, встретиться, обсудить план действий и снарядить небольшую спасательную экспедицию. Когда мы, шмыгая носами, увешанные оружием, в немецких касках на голове, робко подошли к бегущим навстречу родителям, затрещин и тумаков, к нашему удивлению, не было. Объятия, поцелуи, нежные упреки. Видимо, по дороге наши матери, распаляя друг друга, рисовали в своем воображении детские оторванные ручонки, ножонки, головёнки и сейчас были рады видеть своих чадушек живыми и здоровыми.

Фейерверки. В 7-м (или 8-м?) классе мы с Юркой Крыловым увлеклись химией. Ходили в химический кружок, но больше всего интересовались фейерверками и горючими веществами, которые мы приносили из школы.

Как-то дома у Юрки, в кухне, на столе стали мы орудовать с бертолетовой солью. Она и сама по себе может взорваться при неосторожном перемешивании, а мы ее смешивали — с красным фосфором! Удивительно, но первый опыт кончился благополучно: приготовленную (мною!) смесь подожгли в печке и восторгались ярким пламенем. А потом Юрка решает повторить эксперимент. Но только он начинает смешивать бертолетову соль с фосфором, как смесь взрывается, загорается. Мгновенно сгорает клеенка на кухонном столе, загорается сам стол, а кожа на руке Юрки слезает как перчатка. Потушили начинающийся пожар, залили руку подсолнечным маслом. Потом, на уроках, мы, конечно, завидовали Юрке, который был освобожден от письменных классных и домашних заданий и сидел на уроках в байроновской позе, облокотившись на забинтованную руку и читая книжки.

«Страшилки». Даже любимые нами «страшилки» стали в военные годы другими, привязанными к войне. Помню одну, рассказанную двоюродной сестрой Нюркой. Мама тогда куда-то ушла, и Нюрка пришла к нам «спать» — чтобы мы не боялись. Видимо, ради этой благой цели она рассказала такую историю.

«В Ленинграде было дело. Идет одна девочка. А зима, холод, метель метет, и она, голодная, уж и идти не может. Хорошо, дяденька какой-то мимо шел. Подобрал он ее, к себе домой привел. „Грейся, — говорит, — девочка. Есть-то нечего, а чайку сейчас принесу“. Поклонило ее в сон, стала засыпать, а потом слышит: кап-кап, кап-кап… Вроде вода в шифоньере каплет. Открыла она дверцу, да так и обмерла: там вместо одёжи — туша человеческая висит, и кровь в таз каплет: кап-кап… кап-кап… Ну, она, метель не метель — бежать оттуда». Это кап-кап… кап-кап… делает историю особенно правдоподобной, и мы дрожа прижимаемся к Нюрке.