Спендиаров

С этого дня ей удавалось встречаться с отцом только в гостях у Ф.М. Блуменфельда, где после воскресного обеда с традиционной индейкой друзья предавались страстному музицированию. Все остальное время композитор знакомился со столичной музыкальной жизнью.

Дочери хорошо запомнился образ отца в трагический день похорон Ленина. Она зашла к Александру Афанасьевичу по дороге на Красную площадь, куда устремились огромные толпы народа. Спендиаров сидел в столовой, облокотив левую руку на стол и безжизненно опустив правую. Одетый в шубу и меховую шапку, он собирался на похороны.

Был хоть и безветренный, но небывало холодный день. Несмотря на двухчасовой затор на Театральной площади, композитор не проявлял нетерпения. На его меховой шапке и поднятом воротнике шубы застыл иней, запушивший также брови и усы. Дочь напомнила отцу о недавно перенесенном воспалении легких. Обняв его, она пыталась насильно увести его домой. Но он точно прирос к земле — тяжелый, неподатливый, погруженный в глубокое безмолвие…

6

Перед отъездом. Путешествие

Задержавшись в Москве еще на некоторое время, композитор стал часто бывать в Доме культуры Советской Армении, помещавшемся в памятном ему по дням юности здании Лазаревского института.

В марте там состоялся концерт из его произведений. Но и после концерта, который прошел с большим успехом, Спендиаров продолжал постоянно бывать в Доме культуры и часами беседовал с молодежью о музыке. По словам профессора Московской консерватории М.Н. Тэриана, сына знакомого Спендиарова по нерсесовским журфиксам, «одно присутствие лучезарного Александра Афанасьевича в Доме культуры стимулировало участников будущего Квартета имени Комитаса к развитию их только что начавшейся деятельности».

Композитор был так увлечен предстоящей поездкой в Армению и говорил о ней с таким истинно юношеским пылом, что даже Варвара Леонидовна уверовала в будущее благополучие семьи, когда, вернувшись в апреле в Судак, он посвятил ее в свои планы.

Незабываемы эти счастливые, светлые месяцы перед отъездом Александра Афанасьевича в Эривань! [79] Сам виновник расцветших надежд присоединялся к собиравшейся у него в саду компании лишь тогда, когда его вызывали из рабочего кабинета, чтобы участвовать в групповых снимках. Но кто из оставшихся в живых обитателей «Спендиариума» не начинал своих рассказов о лете 1924 года с воспоминаний о «милом Александре Афанасьевиче»!

Одни запомнили его в лунные вечера, когда, пододвинув к открытым окнам кабинета скамейки, они с волнением слушали его импровизации. Другие — в жаркий день: держа за веревку черную корову, повадившуюся обгладывать его любимый розовый куст, он с выражением жалости на озабоченном лице отводил «голодное животное» в коровник.

«Спендиариумцы» запомнили Александра Афанасьевича и в состоянии тревоги из-за отсутствия известий из Армении. Вечером, когда все собирались в саду и кусты и деревья таяли в густеющих сумерках, Спендиаров незаметно появлялся на садовой площадке и, посидев, сутулясь, на круглой скамейке, так же незаметно исчезал в темноте.

Те, кто оставался в Судаке до осени, запомнили, какая поднялась в доме невообразимая суматоха, когда известия из Армении, наконец, пришли. Подготовка к отъезду композитора длилась чуть ли не до 9 октября, и, наконец, Спендиаров и две его дочери, Марина и Елена, поднялись на борт «Дельфина». В Феодосии они пересели на пароход «Ленин». Он заходил во все порты, даже самые малые, и стоял бесконечно долго.

На палубе среди осетин в небрежно накинутых на одно плечо черных бурках, абхазцев в белых черкесках и войлочных шляпах, грузин в башлыках, картинно драпирующих их головы и плечи, мелькала фигура Александра Афанасьевича. То и дело он подзывал к себе дочерей, чтобы указать им на чаек, несущихся с резким криком за пароходом, или на алые снежные вершины за темной грядой близких гор…

В Тифлисе, где каждый уголок вызывал у композитора теплые воспоминания, Спендиаровы провели несколько часов. Затем они сели в эриванский поезд.

Это было вечером. Расстелив на полках судакские постели, девочки приготовились ко сну. Александр Афанасьевич бодрствовал, сидя около наваленных друг на друга корзин и чемоданов. Он боялся пропустить Айрум — первую станцию на армянской земле.

Еле брезжил рассвет, когда он разбудил дочерей: «Девочки, проснитесь! Это и есть горная страна Лори, куда мы должны были поехать с Туманяном!» За окном, еще неясные в рассветных сумерках, поднимались мохнатые горы, то приближаясь к поезду, то отступая вдаль. Взошедшее солнце зажгло их красными, желтыми, огненными красками осени.

Горы отдалились. Поезд мчался по каменистому ширакскому плато, лишь кое-где желтеющему полосками опустевших полей. Александр Афанасьевич продолжал любоваться ландшафтами Армении. Как вдруг, вызвав у него благоговейный восторг, в окне вагона появился древний Арарат. За его величественным контуром стала постепенно вырисовываться конусообразная вершина его младшего собрата. Александр Афанасьевич стоял у окна, защищая рукой глаза от яркого солнца. Вот обе вершины выстроились рядом, сияя сквозь голубоватое марево дали. Воздух становился все теплее и теплее. Потянулись тронутые осенней ржавчиной виноградники. В их гуще замелькали красные платки крестьянок. В вагоне началось движение. Вдоль полотна железной дороги убегали плоскокрышие дома, группы домов вырастали в город…

— Подъезжаем к Эривани, — взволнованно сказал Александр Афанасьевич. — Девочки, собирайте вещи.

В Эривани

На вокзале их встретили представители Наркомпроса и консерватории. Вещи и «дети» были заботливо погружены в фаэтон. Состояние взволнованности не покидало композитора. Он приходил в восхищение от плоскокрыших домиков, выстраивающихся по сторонам ухабистой дороги, от яркой раскраски винограда и персиков, лежащих на фруктовых лотках, и оттого, что кучер, которого он наугад назвал Мкртыч, и в самом деле оказался Мкртычем.

— Подумайте, какое необыкновенное совпадение! — восклицал он, обращаясь к сопровождавшим его. — Я ведь понятия не имел, что его зовут Мкртыч!

На первое время семейство устроил у себя С.И. Абовян, ютившийся с женой в одной тесной комнатке. Среди гостей, приглашенных им на завтрак в честь приезда композитора, Александр Афанасьевич узнал бывших членов Армянского музыкального общества, которые немало способствовали ему в приискании материала для оперы. Он не преминул напомнить им об этом. Седовласого Романоса Меликяна он назвал своим «чичероне в скитаниях по Тифлису». Спиридону Меликяну, как рассказывает об этом сам Спиридон, заявил, что, не будь у него его записей ширакских песен, опера «Алмаст» не была бы написана.

Казалось, он забыл о своей собственной работе над оперой — с такой настойчивостью подчеркивал заслуги причастных к ней людей и так горячо благодарил всех тех, кто выказывал заботу о будущей постановке «Алмаст» [80].

Торжественные тосты оставляли композитора равнодушным: он задумчиво раскатывал хлебные шарики на скатерти. Зато сколько он проявил горячности и веры в возможность быть полезным родине, когда, ответив на вопросы присутствовавшего на завтраке журналиста, заявил, что «был бы очень счастлив, если бы ему удалось стать как можно ближе к руководству музыкальной и вообще культурной жизнью Армении».