«Сталинский питомец» - Николай Ежов

Общий итог операции по приказу № 00447 с августа 1937 года по ноябрь 1938 года составил: 767 397 человек были осуждены тройками, из них 386 798 — к расстрелу.

Можно сделать вывод, что расхожий тезис о том, что в 1937–1938 годах органы НКВД вышли из-под контроля партии, не является обоснованным. Напротив, НКВД находился в строгом подчинении у центра. В речи перед руководящими чекистами 3 декабря 1936 года Ежов клялся: «Мы, прежде всего большевики, и все постановления ЦК для нас являются законом, а если наши ведомственные законы идут вразрез с партийными законами, то отсюда ничего хорошего ожидать нельзя» [45]. Если в ходе репрессий против партийно-государственной верхушки и среднего руководящего слоя и были какие-то элементы случайности, то это объясняется, в первую очередь, политикой партии на местах, когда райкомы, обкомы или партийные конференции принимали решения провести аресты исключенных партийных деятелей, в то время как органы НКВД не находили оснований для их ареста.

Типичный подобный пример — жалоба начальника Западно-Сибирского УНКВД Миронова на первого секретаря крайкома Эйхе. В июле 1937 года Миронов пожаловался Ежову, что Эйхе «вмешивался в дела НКВД», приходит в управление, присутствует на допросах. Он приказал начальникам городских органов НКВД арестовывать членов партии, хотя в большинстве случаев оснований для этого не было. Миронов понимал трудность своего положения: либо он должен был освободить часть арестованных и конфликтовать с Эйхе, либо создавать «фиктивные дела». Ежов на это ответил: «Эйхе знает, что делает. За партийную организацию он отвечает, что драться вам с Эйхе незачем, лучше спорные вопросы, которые у вас возникнут, сообщайте мне, я их буду улаживать, — и посоветовал, — не обостряйте отношений с Эйхе и прислушивайтесь к его указаниям» {400}.

Этот эпизод относится к чистке партийного аппарата, проводившейся с февральско-мартовского пленума (1937), которая весьма существенно отличалась от массовых операций, начавшихся в июле того же года. Во многих случаях эта категория арестованных значится в документах как «право-троцкистская организация», подлежащая суду Военной Коллегии Верховного Суда, но не тройками. Другим примером трений между областными партийными органами и органами НКВД является доклад Андреева Сталину в феврале 1938 года о положении в Куйбышевской области, сложившемся при руководстве Павла Постышева, смещенного со своего поста лишь несколькими неделями раньше. Как указывал Андреев, «в области производилось много произвольных арестов, но органы НКВД оказывали определенное сопротивление произволу, исходившему от обкома и секретарей райкомов, которые в настоящее время разоблачены, как “враги народа”» {401}.

В определенном смысле местные партийные руководители придавали репрессиям несколько спонтанный характер. Исключение из партии по мотивам «вражеской деятельности» было делом партбюро и партсобраний и неизбежно влекло за собой арест. В результате арест партийного функционера происходил по инициативе самой партии, а НКВД лишь оформлял дело. Было бы неправильным полагать, что в 1937–1938 годах вообще не было никакой внутрипартийной жизни, а были только репрессии против партии, организованные Сталиным с помощью НКВД. Февральско-мартовский пленум 1937 года сделал чистку партии от затаившихся «правых», «троцкистов» и других «врагов» основным элементом внутрипартийной жизни: это означало, что чистку осуществляла сама партия, прибегая к помощи НКВД. Хотя в партийной печати материалы о поисках и разоблачении врагов занимают главенствующее место, наряду с этим сохранились и традиционные элементы партийной жизни: идеологическая работа, вопросы обеспечения агитационных и хозяйственных кампаний и т. п. Просто все вопросы теперь подавались под соусом «обострения классовой борьбы» и «усиления политической бдительности».

Другим аспектом местных инициатив стали некоторые элементы «социалистического соревнования» между областными управлениями НКВД по числу арестов. Так, когда чекистам Западной Сибири было предложено, чтобы в 1937 году их область вышла на второе место в стране по количеству ликвидированных врагов народа, то, как свидетельствует один из них, настроение «дошло до исступленного восторга» {402}.

Карелия продемонстрировала «своеобразное соревнование» отделов НКВД и периферийных органов за получение «лимитов» {403}. Однако такая разновидность местной инициативы присутствует в любой массовой кампании. В итоге это не изменило общего направления политики репрессий. В некоторых регионах отмечены случаи превышения пределов квот, установленных Москвой, но это были исключения. В большинстве регионов размах репрессий по приказу № 00447 вполне соответствовал установленным лимитам.

Другой мишенью массовых репрессий были так называемые «национальные контингента». Общая политика советского руководства была направлена на то, чтобы не увеличивать число видов на жительство для иностранцев, живущих в СССР, которые рассматривались как «организующее начало шпионажа и диверсии» {404}. Считалось, что от посольств и консульств иностранных государств исходит опасность (особенно это касалось Германии, Японии, Италии и Польши), и они находились под «постоянным наблюдением» {405}. Специфическим аспектом Большого Террора была ликвидация «потенциальной разведывательной базы» вражеских государств, или так называемые «национальные операции» (эти термины использовались в приказах НКВД, а также Ежовым в его докладе к июньскому (1937) пленуму). Главными жертвами этих репрессий стали лица, имевшие национальность «буржуазно-фашистских» государств, граничивших с СССР, например, немцы, финны, эстонцы, латыши и поляки. Принадлежавшие к этим нациям были арестованы, а их дела рассматривались так называемыми двойками. После краткого разбирательства и одобрения в Москве приговоры приводились в исполнение местными органами.

На февральско-мартовском пленуме (1937) и расширенном заседании Военного Совета в июне того же года Сталин подробно остановился на подготовке Германией, Японией и Польшей войны против СССР. Он настаивал на предупредительных мерах против возможной «пятой колонны» и агентов иностранных разведывательных служб. Как говорилось выше, уже в середине июля на совещании в НКВД Ежов говорил о предстоящих арестах «харбинцев», поляков и немцев. По-видимому, национальные операции планировались одновременно с операцией против кулаков. Таким образом, с конца июля в НКВД шла подготовка к репрессиям против «национальных контингентов».

20 июля по требованию Сталина Политбюро дало Ежову указание арестовать всех немцев, работавших в оборонной промышленности, и выслать часть из них {406}. Пять дней спустя (то есть за несколько дней До выхода приказа № 00447) Ежов подписал оперативный приказ №00439, утверждавший, что гестапо и Германский генеральный штаб используют граждан Германии на главных советских предприятиях, особенно в оборонной промышленности, для шпионажа и саботажа. Ежов потребовал списки граждан Германии, работающих (или работавших ранее) в оборонной промышленности и на железнодорожном транспорте, приказал начать аресты с 29 июля и завершить их в течение пяти дней. Исключение было сделано для немецких политэмигрантов, работавших в оборонной промышленности, которые подлежали аресту только в том случае, если они все еще сохраняли германское гражданство. Далее в приказе предписывалось, чтобы не позднее 5 августа Ежову был представлен подробный меморандум с материалами на каждого из политэмигрантов, принявших советское гражданство для решения вопроса об аресте. Те, кто были разоблачены как шпионы, диверсанты, саботажники или террористы, подлежали немедленному аресту {407}.