Усвятские шлемоносцы

- Али знала уже? Гляжу, курицы порубаны.

- Да что ж тут знать? - давя всхлип, выговорила она.- Загодя знато.

- Ну, будя реветь. Не один я. Поди, из каждого двора. Афоня уж на што нужон, могли б и погодить с ним, а тоже идет.

- Ты-то пойдешь не один, да ты-то у нас один.

- Ну да что толковать? Жил? Жил! Семью, детей нажил? Нажил! Вон они лежат, кашееды. Да с тобой третий. Нажил - стало быть, иди обороняй. А кто же за тебя станет? Не скажешь же Лехе: на тебе трояк або пятерку, пойди повоюй за меня? Не скажешь.

Касьян, тяжело ворочая мыслью, говорил это не только Натахе, но и самому себе, в чем и сам тоже нуждался в эту минуту.

Они помолчали, и Касьян уже сам про себя думал, вспоминая о том, что говорили за Селивановым столом,- как походя лютует немец, палит все огнем, не щадит ни малого, ни старого.

- Оно ить как,- сказал он то ли себе, то ли Натахе.- Хоть червяка взять! Который на дерева нападает. Ко времени не устерег, не сдержал, гадость эта вон уже где, новые ветки кутляет...

- Кабы б червь беспонятный,- уже ровнее выговорила Натаха.- А то и люди на людей идут. Им-то чего бы? Вон какие страсти друг против друга понавыдумали - аропланы да бомбы.

- Бомбы не бомбы, а итить все одно надо, раз уж такое взнялось.

- Ну дак али я беды не понимаю? А токмо... Ох, Кося, небось не жалезные вы супротив-то бомб да снарядов. Одной рубахой прикрытые.

- А то не жалезный! - безголосо посмеялся Касьян, переводя разговор на шутку.- Еще какой жалезный! Ну-кось, подвиньсь, скажу, чего про меня дедко-то Селиван вычитал...

Натаха тяжело отползла к стене, и Касьян, обрадовавшись примирению, прилег рядом. От этого его, однако, опять закружило, и он, крепясь, сцепив зубы, притих.

- Отчего мокрый-то? - спросила Натаха, оглядывая его сбоку, против луны.

- А-а... пустое... Голову мочил... Дак слышь чего...- уже через силу, преодолевая тошноту, выдавил Касьян.- Читал дедко, будто у меня два прозвища.

- Как это?

- Не то чтобы два. Одно и есть... Вроде как на монете. На одной стороне - пятак, на другой - решка.

- Кто ж тебе такую цену положил - пятак?

- Ну, это я к слову, чтоб поняла.

- Так уж и поняла.

- По-простому я, стало быть, Касьян, да?

- А кто ж ты еще?

- ...а по-писаному вовсе не Касьян.

- А и правда, много нынче выпил,- первый раз усмехнулась Натаха.- Я, поди, за Касьяна выходила. Иди-ка ты, Кося, к себе. Ты совсем спишь. Вот и глаза не глядят.

- Это я так... Полежу маленько.

- Да и кто ж ты по-писаному-то?

- А-а! - протянул Касьян, не размыкая глаз.- Дак вот пишут - шлемоносец я! Звание мое такое.

- Чего, чего?

- Шлемоносец!

- Господи! Чего еще на себя плетешь?

- Ну...- Касьян запнулся, не находя больше пояснения этому слову.Ну... на голову такую жалезную шапку дают... Чтоб не ушибло. По ней саданут, а мне ничего.

- Ты его токмо слушай, балабола старого. Над тобой потешаются, а ты и рад.

- Книга у него такая, старинных письмен. Я сам про себя читал. Будто мне от самого рожденья та шапка заготовлена Я, к примеру, родился, живу, землю пашу или там еще чего делаю, ничего не знаю, а она уже где-сь лежит.

- Дак и всякому мужику она заготована. Долго ли войну кликать?

- Не-е!.. Ну... как это тебе сказать! Моя не такая. В ней я буду вроде как заговоренный.

Врал через силу, через тошноту Касьян, утешал Натаху, уводил ее от ненужных мыслей, как куропач уводит из гнезда опасность, но и сам хотел верить в такую свою чудодейственную шапку. Однако Натаха на все это только грустно вздохнула:

- Ох, Касьян, Касьян. Ровно бы младенец. И как-то ты там, на войне, будешь... Уж чего тебе заготовано, так вот оно...

Привстав на локоть, Натаха запустила руку под подушку, вытащила белый сверток.

- Может, что не так,- скажешь: завтра переделаю.

Раскрыв отяжелевшие веки и все еще не догадываясь, Касьян принялся расправлять на груди сверток, и тот развернулся холщовой сумкой, к углам которой была пришита обоими концами долгая коломянковая лямка. Смутясь так, что жаром налились уши, он молча вертел перед собой и теребил свой подорожный пещур, простерев его в лунном свете на вытянутых руках к потолку. И Натаха, прижавшись виском к его плечу, подспудно двигавшемуся жесткими желваками, шепотом пояснила:

- Сама, грешная, шила. Не след было шить своими руками. Поди, не положено?

- Почему - не след? Я ж не покойник...

- А мать и вовсе нитки не видит. Да и того пуще от слез потухла б... Я и то от нее украдкой, чтоб не видела.

- Ну-к что ж...- собравшись, как можно спокойнее проговорил Касьян.Это дело. Без сумки не обойтись.

- Постромка не коротка ли?

- Сгодится. В самый раз... Ладный сидорок! Гляди ты: и буквы вышила! А их-то зачем?

- А так просто... Чтоб вспоминал...

- Вот, вишь, опять все руками. Так и не купили тебе машинки...

Чувство вины снова полоснуло Касьяна. Он отшвырнул, не глядя куда, сумку и потянул к себе Натаху, ища ее губы. Та отстранилась, загородилась от него ладонью.

- Не надо, Кось.

- Чего ты...

- Отпусти, не надо.

- Ну Натах...- душно, пьяно зашептал он.

- Угомонись. Маленький у нас.

- Ну да и что...- бормотал он, сам себя не слыша.

- Боюсь я. Глянь ты какой дурной. Да и мать не спит.

- Ну пошли в сарайку.

- Нет, Касьян, нет... Боюсь.

- Ухожу ведь,- обиделся Касьян.

- Нельзя так... Надо бы тебе не пить. За водкой и про меня забыл.

- Как же я помнить тебя буду? Там-то? На полгода, не меньше, а то и на весь год ухожу.

- Знаю, Кося, знаю. Да разве одним этим дом помнится? Вон дети твои спят. Их и помни. Тебя весь день не было, а они намотались, напомогались. И бураков надергали, и в погреб раз пять бегали, и куриц ловили. Сережа дак и дрова брался сечь, хекал-хекал, как старичок, самого топор перевешивает. А ему сколь еще всего без отца достанется. Мы-то с матерью теперь и куру не споймаем: одна обезножела, а я - квашня квашней.

- Табачку нигде близко нету? - отвернувшись, сказал Касьян.

- А еще и земля вон ляжет на бабьи руки,- продолжала свое Натаха.Шутка ли, поле неоглядное. Хлеб, да бурак, да чертова уйма всего. Родится маленький и вовсе руки свяжет.

- Как назовешь-то? - спросил Касьян, опять нашарив отброшенную сумку.Не надумала?

- Надумала... Касьяном и назову.

- Чегой-то? - удивился он и не сдержал смешка.- Опять шлемоносец?