Королев: факты и мифы

– Высказывайте свои замечания, предлагайте, ведь вам летать...

Особенно тормошил Германа:

– Появятся идеи – звони...

Ничто не должно мешать этим ребятам в полете, – наоборот, все вокруг должно быть привычным, понятным, удобным, чуть ли не на ощупь знакомым

Накануне пуска после обеда Королев приехал к Герману, спросил озабоченно:

– Есть ли необходимость еще раз посидеть в корабле? Корабль уже на старте, лучше бы его не трогать... Но если нужно, организуем...

– Если есть возможность, дайте мне полчасика, – попросил космонавт.

– Хорошо. Через сорок минут будет «окно» в программе подготовки корабля и мы съездим вместе...

Около получаса Титов провел в корабле. У люка стоял Евгений Фролов, ведущий конструктор. Что-то объяснял, но объяснять ничего не надо было: все он знал, хотелось просто посидеть, ощутить корабль.

Королев ждал его внизу...

Вечером он приехал снова. Титов и Николаев ночевали в том же домике, в котором провели свою последнюю предстартовую ночь Юра и Герман. Втроем —Главный, космонавт и дублер – ходили по обочине шоссе, Королев снова и снова расспрашивал их, проверял, все ли помнят, объяснял:

– Каждый полет неповторим. Надо замечать все новое, ведь мы исследователи, первооткрыватели...

Космонавты уже спали, когда со старта позвонил Воскресенский и доложил, что в магистралях горючего обнаружена течь. Королев поехал на старт.

Быстро подошел к Воскресенскому, – так боксеры устремляются к центру ринга, чтобы начать бой.

– Где?

– Сильфон второго блока.

– Сколько?

– В минуту около стакана.

– Что будем делать?

– Обмотаю сильфон изоляцией, обмажу эпоксидкой и все.

Думал несколько секунд.

– Давай!

Вся остальная предстартовая подготовка прошла без замечаний.

А дальше все было очень похоже на апрельский старт. Та же спокойная деловитость, в которую спрятаны были все страсти. Утром – медосмотр, наклейка датчиков, правда, по новой, поясной системе, автобус: теперь Титов сидел на месте Гагарина, а за ним Николаев. Рапорт Смирнову. Фролов усадил космонавта в кресло. Переговоры с командным бункером. И главный миг в жизни Германа Титова – миг его старта.

Уже после возвращения на Землю, после встречи в Кремле и пресс-конференции, долго еще ползали, помню, по Москве слухи, что космонавт чувствует себя плохо, что он облучился, попав в пояса радиации. Никого не интересовало, что опасная зона внутреннего пояса с протонами высоких энергий находится на высоте около трех тысяч километров, а Титов не отлетал от Земли дальше 244. Никто этого и слушать не хотел, – лучевая болезнь и баста! Я встретился с Титовым недели через две после полета на даче Тесели под Форосом: был он весел, совершенно счастлив и все те несколько дней, что наблюдал я его в Крыму, чувствовал себя отлично.

Причиной же всех домыслов была до неузнаваемости искаженная информация о самочувствии космонавта-2 во время самого полета, которая, несмотря на все фильтры секретности, просачивалась, вызывая недоверие к официальным сообщениям. Согласно этим сообщениям, полет прошел замечательно, космонавт чувствовал себя отлично, да и как иначе мог чувствовать себя в космосе наш советский человек-первопроходец, к тому же коммунист?!

Впрочем, справедливости ради, надо сказать, что такая благополучная картина рисовалась, прежде всего, со слов самого Титова. Когда Хрущев, который беседовал с ним по телефону сразу после приземления, спросил его, как он себя чувствует, Герман бодро рапортовал:

– Чувствовал себя великолепно, Никита Сергеевич!

С технической точки зрения полет Титова протекал, действительно, практически без замечаний. Он дважды брал на себя управление и оба раза быстро и четко ориентировал корабль. Несмотря на то что сломался экспонометр, киносъемка тоже прошла удачно и кадры кривого земного горизонта – первые космические кадры – стали сенсацией. Герман проводил и визуальные наблюдения Земли, помимо связи с ЦУПом вел два раза в час сеансы коротковолновой связи и даже делал физзарядку. Но Никите Сергеевичу Титов сказал неправду: чувствовал он себя неважно, о чем без утайки рассказал на послеполетном заседании Госкомиссии. Позднее, в 1962 году, в статье «Физиологические исследования на „Востоке-2“» В.И. Яздовский, О.Г. Газенко и А.М. Гении писали: «Особое внимание привлекали развившиеся в период орбитального полета неприятные ощущения, которые были охарактеризованы космонавтом как состояние, близкое к укачиванию. Эти ощущения выражались в легком головокружении я поташнивании. Они становились заметными при резких движениях головой и наблюдении за быстро перемещающимися предметами. С течением времени эти явления все более обращали на себя внимание космонавта и создавали некоторый дискомфорт».

Само это заграничное слово «дискомфорт» было довольно туманным, и разные врачи толковали его по-разному, пока мне не пришла мысль обратиться, так сказать, к первоисточнику, т.е. к самому Герману Степановичу. Случилось это, конечно, не на Форосе, а много лет спустя. Страсти улеглись, а прошедшие годы укрепили взаимное доверие. Я верю абсолютно всему, что рассказал мне Титов.

Вибрации и перегрузки старта перенес он нормально, – все это можно хорошо « оттренировать на Земле, – но невесомость несколько его обескуражила: трудно '' было отделаться от ощущения, что ноги твои задрались куда-то кверху и ты висишь как бы вниз головой 215. Потом врачи изобретут даже специальный термин: «иллюзия перевернутого положения». Вся штука как раз и заключалась в том, что очень трудно было доказать себе, что это иллюзия, а не действительно перевернутое положение. Умом он это понимал, но от «иллюзии» хотелось избавиться. Титов начал кружиться в кресле, делать резкие движения, но ощущения подвешенного вниз головой человека не исчезали. Наоборот, они постепенно нарастали. Герман притих, стал думать о работе, снимать Землю, но муть в голове становилась все плотнее.

Подходил трехвитковый рубеж. Земля запрашивала о самочувствии, психологи анализировали тембр его голоса. Титов бодрился, успокаивал медиков: «Все в порядке». Сам решил: приятного мало, но вытерпеть можно. Спустись он на третьем витке, – был бы тоже праздник и фанфары, и звезда золотая, но он решил перетерпеть, полет продолжать; ведь интересно, когда вся эта маята окончится. Ведь, может быть, ей отмерен природой какой-то край. Но она не кончилась.

Пришло время обеда. Есть не хотелось. А есть было надо, потому что обед – это тоже эксперимент. Доктор медицинских наук И.И. Касьян в одной из публикаций об этом полете пишет: «Меню состояло из трех блюд. На первое – тюбик супа-пюре, на второе – мясной и печеночный паштет, на третье – черносмородиновый сок». Все верно, меню было именно таким. Но маленькая деталь: обед этот Титов есть не стал. Очень хотелось чего-нибудь кисленького. Он выбрал черносмородиновый сок, выдавил в рот тубу. Сок оказался приторно-сладким. Германа вырвало. По счастью, сок в невесомости налип на поролоне кабины, спасибо, хоть не летал по кораблю... Это случилось на шестом витке полета, т.е. он летал уже около девяти часов. ТАСС выпустило в это время очередное сообщение, в котором говорилось, что «самочувствие космонавта по-прежнему отличное, настроение бодрое».

Разделять оптимизм ТАСС у Титова никаких оснований не было, но и отчаиваться он тоже не собирался. В конце концов Белку тоже рвало на четвертом витке, а вернулась она на Землю весьма жизнерадостной. Герман подумал, что будет полезно поспать: вестибулярный аппарат успокоится и все неприятности кончатся. Он предупредил ЦУП, что собирается уснуть, и получил добро. Во время сна прозрачное забрало скафандра требовалось захлопнуть, но с закрытым забралом в скафандре было душно. Герман взял веревочку, за которую надо дергать, чтобы открыть забрало, и засунул ее вовнутрь. Образовалась щелка. Дышать стало легче. Ему казалось, что спал он очень глубоко, но на Земле отметили, что просыпался дважды, хотя пульс был хороший: 53-67 ударов в минуту.