ГОРСТЬ СВЕТА. Роман-хроника. Части третья, четвертая

Наступили вязкие, колючие, предзимние морозы с сухим снегом и жестокими поземками, что сгоняли легкие снежные свеи с оледенелой черной почвы и надували сугробы в каждом затишке — у изгородей, в кустарнике, вдоль заминированных овражков и взлобков. Понемногу стали хорониться в снежных субоях обугленные руины, снегом выравнивались огнестрельные раны земли — воронки от крупнокалиберных снарядов и авиабомб, пожарища, черные кольца остожий — следы горелых скирд и стогов на луговинах и в поле. Только остывшие навек очаги с высокими печными трубами повсюду, куда ни поверни стереотрубу, четко обозначали места спаленного человеческого жилья среди лесных угодий или вдоль железнодорожных насыпей. Когда угасали багряные, к морозам, закаты, эти кирпичные, женской рукой некогда выбеленные трубы взывали к небесам с такой скорбью, что в памяти всех выживших участников войны именно они и остались самыми горестными символами гибели беззащитных.

С той поры при слове «война» Рональду представлялись вечерние картины глубокой, голой и заснеженной, осени, остывшие пожарища, безглавые руины колоколен, мертвые железнодорожные пути и насыпи, а за ними — будто кладбищенские надгробия сгоревшим домам — их пёчные стояки из побеленного кирпича!

В первом же разведывательном поиске Рональду не повезло, финская пуля, рикошетом от камня, пробила ему ремень, шинельное сукно, гимнастерку, и неглубоко, плашмя, ушла под кожу, потревожив старый шов от оперированного аппендицита.

Разведгруппа была сборная, из добровольцев рахмановского батальона. Обнаружив себя в предполье финским стрелкам, разведчики стремительно отступили.

Рана сильно кровоточила, белье и гимнастерка намокли, ноги отяжелели. От боли в животе Рональд чуть не сгибался пополам и не мог держать взятого группой темпа перебежек и бросков. Не знал он еще, что рана его неглубока, опасался потерять сознание и угодить в лапы финским лазутчикам. Среди реденького березового кустарника он велел группе задержаться, нашел для себя временное укрытие в глубокой воронке и велел сержанту, командиру незадачливых разведчиков, прислать сюда, за раненым штабистом, двух санитаров и носилки. Сержант пообещал сделать это немедленно и увел группу восвояси, Рональд остался в полном одиночестве, в двух сотнях метров от финского секрета и в километре от своих.

Всматривался во мрак, вслушивался в тишину.

Вероятно, в наше время полной тишины вообще на земле не бывает, и уж тем более на «передке» войны. Но в те часы вынужденного одиночества раненому человеку в черном конусе воронки чудилось, будто он с головою погружен в бездонное море глухо-немоты. А шорохи и шелесты знаменовали собою подползающие силы зла, совсем как в его детских кошмарах.

Чтобы обрести столь нужное сейчас присутствие духа. Рональд вытащил из планшетки огневую схему противника и стал ее корректировать при вспышках финских осветительных ракет. И сразу осознал, что ему несколько загораживает видимость длинный, темный предмет, сначала принятый им за плашку или обрубок дерева. До него можно было дотянуться.

При следующей вспышке он отчетливо разглядел слегка заснеженный хлястик шинели с двумя пуговками, широкий ремень, сапоги и человеческий лик с правильными чертами, полускрытыми низко нахлобученной шапкой. Окоченевший труп нашего солдата, не замеченный санитарами среди кустиков. Остался здесь, в березняке, видно, от позавчерашнего боя, затеянного комбатом.

Ни малейшего страха перед этим молчаливым собеседником Рональд не ощутил. Напротив, решил даже подтянуть тело поближе к самому краю воронки, чтобы работать над схемой под прикрытием мертвого солдата, вместо щитка или мешка с песком... Сдвинуть его с места оказалось легко — не примерз. Стронулись ноги... Потом, за плечо и воротник удалось подтянуть ближе все тело. Пожилой. Рослый. Семейный, конечно. Вот бы глянули на отца или мужа!.. Тип — северно-русский. Новгородец? Лужанин? Псковской?..

В стороне ударил пулемет. Что-то обеспокоило противника. Вместо одной ракеты загорелись в небе сразу три. Одна спустилась на своем белом парашютике прямо над темной горкой справа. Не горка — подбитый Т-26, верно, еще из тех, ивановских, штурмовавших Белоостров.

Опять все затихло, кануло в зимнюю непроглядность. Но слух еще утончился, внимание еще обострилось. Все казалось, что финны его приметили, могут подползти, взять живьем.

Гранату и наган он положил на спину своему мертвому напарнику.

И впрямь, заметил движение на опушке кустарника, позади танка, справа. Ползут! Шесть фигур в маскхалатах!

Заложил в гранату запал, взвел у нагана курок. Стал рассчитывать: до какой черты можно их допустить? Ближе той березки — нельзя: могут вскочить, взять броском...

Пришло спокойствие, холод в сердце, четкость мысли: первых трех он поразит из револьвера. По задним — метнет гранату, продержав ее до счета «три» в руке... Не удастся — выстрел в висок.

Еще секунда — и головной будет у корней березки...

Вспышка ракеты. Те замирают. Только передовой повернул голову, ясно виден на снежном полотне его профиль... Единственный и неповторимый грузинский профиль! С горбатым носом, похожим на руль! Злой разведчик, сержант Теймураз Цулукидзе, гордость дивизионной разведроты! Оказывается, оперирует на Рональдовом участке, не поставив его заранее в известность! Никогда не был к смерти ближе, чем минуту назад!..

Рональд подает товарищам условный сигнал опасности — легкий стук ногтем по зубам. Шесть голов разом оборачиваются на сигнал...

Часом позже дивизионные разведчики доставляют раненого окровавленного и обессиленного штабиста Рональда на КП Первого батальона. По дороге попадаются им навстречу два пьяных в дым солдата-санитара с волокушей. Комбат Рахманов снабдил их, оказывается, хорошей порцией спирта, для оживления продрогшего ПНШ-1. Носильщики, несколько отдалившись, уселись в волокуше и... взяли пробу!

Теперь, уже в безопасности от финских пуль, они с превеликим усердием уложили Рональда в волокушу, укрыли одеялом и поволокли в полковую санчасть, за три версты. И опять была инъекция от столбняка, и снова направление в госпиталь, от коего Рональд отказался категорически. С полковым врачом договорились наконец о компромиссе: десятидневный отпуск при условии пяти суток постельного режима под наблюдением ветврача Бугрова, у того на квартире, в поселке Дибуны!

* * *

Высоченного роста блондин, мужественными чертами лица похожий на индейца Чингачгука из романов Фенимора Купера, командир ветеринарной части дивизии и большой Ронин приятель, Всеволод Бугров наложил на рану четыре металлические скрепы, сделал дренаж и перевязку. И хотя скрепы были лошадиные, они отменно укрепили шов на животе старшего лейтенанта Вальдека. За пять суток боль смягчилась, рана зарубцевалась и лишь потом, позднее, помаленьку гноилась, кровоточила и беспокоила...

Вообще, ПНШ-1 воротился в строй из Дибунов не в блестящем виде: на щеке — заклеен шов сентябрьский, на животе — ноябрьский. Левая рука все еще перевязана в плече, а главное, не разжимаются челюсти, и жевать пищу почти невозможно. Пострадали и зубы: кроме четырех верхних, коренных, выбитых слева осколком, пришлось пожертвовать еще и здоровым нижним резцом, справа. Хирурги просто выломали его, чтобы на первых порах кормить раненого через резиновую трубку.

Теперь на полковой кухне комсостава Рональду готовили отдельно мягкие блюда, вроде эрзац-котлет, лапшевников или густых кашиц. Ординарец Уродов приносил котелок в землянку, и ПНШ-1 кое-как продавливал еду в рот между стиснутыми челюстями, с правой стороны. Перерезанные мускулы левой щеки от этих упражнений помаленьку разрабатывались, врачи обнадеживали, что через полгода-годик пациент научится нормально есть и свободно разговаривать. Пока же и то, и другое приходилось делать со стиснутыми зубами.

Изредка заглядывал в землянку старый знакомец лейтенант Платонов, настроенный мрачно. Видимо, его высокопартийные, ходящие в правительственные верха родичи не особенно верили в возможность победы советского оружия над германским. Наедине лейтенант все настойчивее убеждал Рональда подумать о его национальных корнях и взвесить преимущества, вытекающие из немецкой, притом аристократически звучащей фамилии. Он, мол, даже слышал, что где-то под германским городом Касселем существует красивый «замок Вальдек», а в романе советского писателя Юрия Германа подобная фамилия, прибавленная к другой, не менее звучной, является как бы эталоном знатности в государстве на Рейне.