Медведи в икре

Я приступил к работе.

При всех своих театрах, балетах и операх, Москва не могла бы стать райским местом для Эльзы Максвелл [105]. Как-то так случилось, что Госплан проглядел самую светлую сторону социального прогресса. Здесь была лишь горстка джазовых коллективов, которые играли в различных отелях, но они не стремились выступать в посольствах. Здесь не существовало фирм по обслуживанию больших званых ужинов. Как не было и театральных агентств, с которыми можно было бы договориться о танцевально-песенных выступлениях. Здесь даже не было своей Эльзы Максвелл. Со временем мы научились обходить эти провалы в социалистической системе. Но тогда это была наша первая попытка, и я начинал с чистого листа.

Я отправился к супруге советника посольства Ирене Уайли [106] и рассказал ей о проблеме.

— Давайте покроем стеклом пол в большом танцевальном зале, сделаем там аквариум и будем на нем танцевать, — предложила она.

В качестве первого предложения это выглядело весьма изобретательно, но я отметил, что листовое стекло позабыли включить в план не только первой пятилетки, но и второй. И, кроме того, что мы используем в качестве рыбы?

— Наверное, вы правы. А что насчет номеров с животными? Пошли в зоопарк и посмотрим, что они смогут предложить, — сказала Ирен.

Это звучало уже лучше, и мы вместе позвонили директору зоопарка. Директор был маленьким нервным человеком, совершенно очевидно не привыкшим беседовать с иностранцами. Вы, наверное, подумали, что руководить зоопарком — даже в Советском Союзе — дело в политическом смысле довольно безопасное? Я вспоминаю, что один из моих немногих русских друзей директорствовал в зоопарке в годы революции и был уволен за то, что допустил гибель единственного слона, пережившего свержение царя. (Мой друг был позднее расстрелян во время репрессий, непонятно за какое преступление.) Возможно, у нашего директора слоны были больными. Или, может быть, он просто не хотел оказаться вовлеченным в такое опасное политическое дело, как празднование иностранного религиозного праздника. Так или иначе, он не проявил никакого энтузиазма и мало чем мог помочь [107].

После зоопарка мы отправились в Уголок Дурова. Дуровы еще с дореволюционных времен были известной семьей дрессировщиков не в первом поколении. Они были знамениты повсюду в Европе. В их честь Советское правительство создало театр и музей животных. Я очень хорошо запомнил один из их экспонатов. Впервые я пришел в музей с дочкой скандинавского дипломата. Смотритель показал на яркого попугая какаду, мирно сидевшего на насесте.

— Вы можете заметить, что птица не сидит на цепи и тем не менее не пытается улететь, — сказал смотритель. — Это происходит потому, что двадцать лет она была прикреплена к насесту цепочкой и к тому времени, как цепь сняли, она утратила саму мысль о том, что может улететь.

— Вот эту чертову штуку и надо показывать в советской аудитории, — пробормотал мой спутник. — Сколько лет прошло после революции?

Но, кроме какаду, в музее больше не было никакого другого материала, которым могли бы воспользоваться устроители развлечений.

Нашей последней надеждой был цирк. Цирк в Москве напоминает театр. В нем только одна арена. Она находится в постоянном здании, которое используется круглый год. Там было несколько дрессированных лошадей (для выступлений на паркете они не очень подходили), какие-то дрессированные собачки (по меньшей мере, не оригинально), дрессированные медведи (мы решили, что для рождественской вечеринки они будут выглядеть вяловато, не считая того, что кому-нибудь могла прийти в голову мысль попытаться извлечь политический капитал из замены Санта-Клауса на медведя, разгуливающего по-человечьи). Затем мы увидели морских львов. Их было трое — Миша, Шура и Люба. И они делали все, что положено делать морским львам: жонглировали мячом, забирались по лесенке, удерживая при этом на носу маленькие колпачки, и даже играли на гармошке (только вместо «Звезды и полосы навсегда» [108] исполняли «Интернационал»).

После того как представление завершилось, мы спустились, чтобы поговорить с дрессировщиком — молодым человеком тоже из семейства Дуровых, но, насколько мы поняли, не являющимся прямым наследником великого Дурова [109]. Он был немногим старше двадцати и почти лишен большинства обычных страхов.

Впрочем, сначала и он был слегка озадачен.

— Еще никогда я не выступал с морскими львами в танцевальном зале.

Я сказал ему, что, насколько нам известно, танцевальный зал тоже никогда не принимал морских львов. Однако об этом с молодым советским гражданином не стоило и говорить. В то время все происходило впервые. Но в данном случае речь шла о двойной новизне. И этот аргумент произвел на него впечатление.

— Думаю, что если нам удастся провести две или три репетиции в посольстве, они привыкнут, и все будет в порядке.

Так и сделали. Поздно вечером после окончания циркового представления Дуров и его львы приехали на грузовике в посольство на первую костюмированную репетицию. Мы построили что-то вроде желоба от боковой двери в неиспользуемую служебную комнату, которую выделили в качестве костюмерной для морских львов. Оттуда мы сделали другой желоб, ведущий прямо в большой танцевальный зал.

Было здорово смотреть, как три больших черных морских льва, подпрыгивая, входят в танцевальный зал — особенно если это танцевальный зал в Спасо-хаусе с его белыми полированными мраморными колоннами и почти такими же белыми стенами, которые искрятся на солнце, как айсберги, когда сияют все люстры. По-видимому, даже морские львы подумали, что это айсберги, потому что они прокатились по полу зала к ближайшей колонне, собрались возле нее в кучку, а затем действовали так, словно явились на родное лежбище и принялись за обычную утреннюю туалетную процедуру. Понадобились усилия нескольких уборщиц со швабрами, чтобы прибрать за ними, в то время как Дуров пытался объяснить львам, что им следует делать, когда они вламываются в американское посольство. После окончания первого занятия морские львы удалились тем самым способом, который мы для них придумали и, наконец, — это было уже ранним утром — проскользнули обратно в грузовик и отправились ночевать к себе в цирк.

Еще две предрождественских ночи звери репетировали свое представление в посольстве, и после каждой репетиции сами животные, их дрессировщик и я оказывались в состоянии полного изнеможения. При этом Дуров обрел уже вполне оптимистичный взгляд на идею в целом и даже предложил включить в представление еще и медведя. Он пояснил, что у него есть два медведя — один был у него уже давно, а другого дрессировщик только что купил в Сибири. Дуров признавал, что второй зверь все еще почти дикий и к тому же завел себе довольно гадкую привычку убивать людей. Но к нам он обещал привезти хорошего мишку. Тем не менее я решил, что трех морских львов для одного вечера будет более чем достаточно, и предложил привести этого хорошего медведя как-нибудь в другой раз.

В тот вечер, когда должна была состояться вечеринка, Дуров и его звери прибыли через боковые ворота, и морские львы тайком проскользнули в свою костюмерную, чтобы оставаться там, пока не придет их час. Самому Дурову, проведшему несколько бессонных ночей и взволнованному своим первым появлением в посольстве (ставшем для него последним), похоже, требовалось нечто подбадривающее, чтобы оставаться на ногах. Поэтому я провел его к гостям, представляя в качестве только что прибывшего американского инженера. (То, что он не говорил по-английски, кое-кого смутило, но в рождественскую ночь в Москве и не такие вещи случались.) Я влил в него пару рюмок виски, и к тому моменту, когда ему предстояло выступать, он выглядел вполне бодро.