Мишель Фуко

Фуко шесть часов в неделю занят преподаванием (к этим часам следует приплюсовать еще четыре часа «разговорной практики»). Три часа в неделю отведены преподаванию языка для начинающих и студентов всех специальностей, желающих читать по-французски. Три оставшихся часа посвящены литературе. Из них один час занимают те самые знаменитые публичные лекции, а два часа предназначены для семинарских занятий со студентами, выбравшими французский язык своей специальностью. В 1956 году, например, на этих семинарах речь шла о «Французском театре XVII века», в частности о Жане Расине и его «Андромахе», — вероятно, в этот момент родились страницы «Истории безумия», посвященные помешательству Ореста, — и о «современном театре». Если публичные лекции собирали сотню и даже больше слушателей, то на семинарах, естественно, круг людей был ограничен. Но ясно одно: мало кто действительно понимал речи лектора-философа. Очевидцы свидетельствуют, что Фуко-философ мешал Фуко-лекгору. Преподаватели ценили своего молодого коллегу, а президент «Альянс франсез» даже говорил об «интеллектуальной радости», рождавшейся каждый четверг, однако для многих студентов эти лекции оставались лишь длинными заумными речами. Легко представить себе, что ощущали студенты восемнадцати-двадцати лет, едва овладевшие основами французского языка, когда на них обрушивались головокружительные интерпретации творчества де Сада или темы безумия у Расина! Многие из них до сих пор не могут без ярости вспоминать те занятия. «Так можно было лишь отвратить от французского!», «Мы шли на занятия как на пытку!» — говорят они. Другие же, наоборот, долго находились под впечатлением от лекций Фуко и вспоминают о них с восторгом. И все же восторг за год поубавился, а число потерянных слушателей возросло. Коллеги Фуко, смущенные тем, что их ученики начали игнорировать его занятия, ничего не могли с этим поделать. Сам Фуко испытывал неловкость, даже горечь, и все же не стал менять коней на переправе. Его интересовали лишь те немногочисленные слушатели, которые могли следовать за его мыслью. О прочих он отзывался с сарказмом.

Однако деятельность Фуко не ограничивалась преподаванием. Он должен был также организовывать работу Мезон де Франс. Приехав в Упсалу, Фуко рассказал о ключевых пунктах своей программы корреспонденту местной газеты «Uppsala Nya Tidning» (первое интервью Фуко!), а позже, в феврале 1956 года, передал в посольство пухлый доклад с пространным изложением проектов. В этом докладе он описывает состояние дел и намечает направления своей дальнейшей деятельности. «Если в начале семестра, — пишет он, — в Мезон де Франс регулярно приходило лишь несколько студентов, то отныне можно рассчитывать на присутствие 30–35 человек. Но, поскольку эта цифра все еще мала по сравнению с общим количеством студентов, следует: повысить интерес студентов к обучению в Мезон де Франс, увеличив число развлекательных программ (показ фильмов, прослушивание пластинок…), в связи с чем следует обратиться с соответствующим запросом в министерство (пластинки, книги, проигрыватель…); открыть в Мезон де Франс нечто вроде клуба; для этого переоборудовать одну из комнат в помещение для работы и увеличить подписку на газеты и журналы. Мезон де Франс должен быть открыт для посещения несколько раз в неделю и, в той степени, в которой это представляется возможным, шведских студентов следует приглашать для обсуждения лекций и развлекательных программ на французском языке пополнять библиотеку».

Фуко добавляет, что Мезон де Франс должен привлекать широкую публику, а не только тех, кто имеет отношение к Институту романских языков при Упсальском университете. Действительно, говорит он, французская культура заметно утратила свое влияние в научных и нефилософских дисциплинах, и, скорее всего, с этим уже ничего нельзя поделать. В связи с этим он предлагает открыть при Мезон де Франс курс базового французского, предназначенный, например, для студентов или молодых исследователей, специализирующихся в разных областях, исследователей, которым иностранный язык может понадобиться в работе или в поездках.

Как можно видеть, Фуко отнюдь не был равнодушен к своим административным обязанностям руководителя. Больше всего его привлекает организация развлекательных программ. Он устраивает в Мезон де Франс вечера, стремясь превратить это учреждение в очаг упсальской культурной жизни. Он показывает фильмы и сам комментирует их. Дюмезиль любил вспоминать его блестящую импровизацию по поводу экранизации «Грязных рук» Сартра. В четыре часа дня Фуко еще не знал, какой фильм он получит. Вечером он покорил аудиторию эффектной речью. И потом, существовал еще и театр. Не как предмет анализа, а как сценическое действо.

Вместе с Жан-Кристофом Обергом он создал небольшую труппу, ставившую спектакли для публики — конечно же на французском языке: «Грамматика» Лабиша, «Песнь песней» Жироду, «Капризы Марианны» Мюссе, «Бал воров» Жана Ануя. Фуко осуществляет постановку, Жан-Кристоф Оберг играет в спектаклях. Вместе с несколькими другими студентами. Премьеры проходят в Упсале, затем труппа отправляется «в турне» — в Стокгольм, Сундсвалль… Во время турне Фуко носит чемоданы, заботится о костюмах… Он вообще часто бывает в Стокгольме, где читает лекции в Институте французской культуры. Он ездит в столицу Швеции на машине или, когда бывает много спутников, на поезде. Поезд получил название «пьянограф». Из названия становится понятным обычное состояние, в котором компания возвращалась домой. «Мы смеялись беспрестанно», — рассказывает Эрик Нильсон, подружившийся с Фуко в то время. Он проходил воинскую службу в Упсале и явился в Мезон де Франс за книгами, где был принят с распростертыми объятиями. Нильсон участвовал во многих постановках. Фуко привязался к молодому человеку, который через несколько лет получил в подарок экземпляр его книги «Безумие и неразумие».

Фуко принимал в Упсале лекторов, которых присылало французское посольство. Ему выпала честь принять своего бывшего профессора Жана Ипполита, а также некоторых писателей, ставших впоследствии знаменитыми: Маргерит Дюрас, Клода Симона… А также политиков, например Пьера Мендес-Франса. Побывал здесь и Альбер Камю, который в 1957 году получил Нобелевскую премию по литературе. Лекция лауреата, традиционно читавшаяся в Упсале, проходила в довольно напряженной атмосфере: за два дня до этого, когда Камю находился в Стокгольме, один алжирец стал обвинять его в том, что он обходит молчанием проблемы колониализма. Тогда-то и была произнесена ставшая знаменитой фраза Камю: «Я всегда осуждал террор и должен осудить потому терроризм, который безоглядно практикуется сейчас на улицах Алжира и может погубить мою мать и близких. Я верю в справедливость, но если выбирать между справедливостью и матерью, я выберу мать». В Упсале все проходит гладко: студенты воздерживаются от вопросов о политике. Но конечно же все помнят об инциденте, имевтем место в Стокгольме. И Жан-Кристоф Оберг поражен тем, что Фуко никак не комментирует слова Камю и старательно обходит эту тему во время приема в Мезон де Франс. Оберг знает, что Фуко против колониализма и придерживается скорее взглядов Мендес-Франса. Но, возможно, директор Мезон де Франс должен занимать нейтральную позицию? И не давать воли собственным чувствам?

Дважды по приглашению Фуко в Упсалу приезжал Ролан Барт. Они познакомились в конце 1955 года, когда Фуко был во Франции на рождественских каникулах. Знакомство произошло благодаря Роберу Мози, соученику Фуко по Эколь, с которым он поддерживал дружеские связи. Барт к тому моменту опубликовал лишь «Нулевую степень письма» — эта книга вышла в 1953 году. Фуко также имел в своем активе только одну книгу — «Психическая болезнь и личность».

Между Бартом и Фуко сразу же завязывается сдержанная дружба. Каждый раз, когда Фуко приезжает в Париж, они ужинают вместе в ресторанах Латинского квартала или посещают ночные кафе на улице Сен-Жермен. Однако эта дружба с самого начала отравлена интеллектуальным и человеческим соперничеством, сильно осложнившим их отношения. Несхожесть характеров порождает множество разногласий. Неудивительно, что в последующие годы периоды вражды будут длительней периодов примирения. Тем не менее в 1975 году Фуко сделает всё, чтобы Барт стал профессором Коллеж де Франс. Хотя, по всей видимости, кандидатура Барта была предложена кем-то другим, Фуко ее одобрит и произнесет в его адрес восторженную речь. Те, кто хорошо знал обоих, полагают, что Фуко двигала верность старой дружбе, а не искреннее восхищение творчеством Барта. Пьер Нора вспоминает, что как-то Фуко сказал ему: «Я нахожусь в очень неловком положении, я должен встретиться с Бартом, который хочет избираться в Коллеж де Франс. Я уже давно не виделся с ним. Не могли бы вы составить мне компанию?» Встреча пройдет гладко, и Пьер Нора, выждав десять минут, оставит старых друзей наедине. Фуко составит два текста, представляющих Барта своим коллегам по Коллеж де Франс. В конце одного из них он защищает Барта от обвинения в «модности», выдвинутого почтенным заведением: «Скажу еще, что интерес к нему, как поговаривают, напоминает моду. Но всякий историк понимает, что мода, энтузиазм, пристрастие, даже преувеличение в какой-то момент выявляют существование мощного очага в культуре. Разве голоса, те немногие голоса, которые слышат и слушают в наши дни вне университетских стен, не являются частью современной истории? И разве они не достойны того, чтобы стать нашим рупором?» [148]Голос Фуко, по крайней мере, был услышан, и Барт был избран в Коллеж де Франс. Этот важный эпизод жизни Барта поднимет старые отношения на новый уровень, сделав их более искренними и безоблачными. Однако они не продлятся долго: 26 марта 1980 года Барт погибнет под колесами грузовика на рю дез Эколь.