Звать меня Кузнецов. Я один

Человек, тем более творец, с кем ничего из ряда вон выходящего не происходит на этой земле, живёт всё время скучной, однообразной, пустой жизнью — никогда не станет поэтом, не только поэтом, но и настоящим человеком.

Вот почему я решил вкратце здесь поведать вам и об этом уникальном случае из нашей студенческой жизни.

Тверской бульвар, 25. Дом Герцена. До конца своих дней буду помнить я этот адрес. Вечно в моём воображении остаётся картина, как мы, студенты, ежедневно, каждое утро, поодиночке или группами входим в широко распахнутые железные ворота этого небольшого, но очень уютного, красивого двора, где посередине стоит памятник самому великому хозяину Дома, автору бессмертного творения — «Былое и думы». Здесь и располагается знаменитый Литературный институт им. Горького, единственный институт такого профиля в мире. Большая, самая лучшая пора нашей жизни прошла здесь, в аудиториях этого института, этого уникального здания, храма литературного мастерства — Дома Герцена! Именно в этом доме произошёл ещё один факт, на мой взгляд, очень существенный в судьбе Юрия Кузнецова, да и не только в его. Дело в том, что на последнем курсе нашей учёбы Юрий женился на однокурснице из Киргизии, умной и красивой казашке Батиме Каукеновой, которая училась по специальности «мастерство художественного перевода». (Это про неё он потом напишет: «За сияние севера я не отдам этих узких очей, рассечённых к вискам…»).

Почти в то же время женились и другие наши сокурсники: Борис Примеров, Игорь Лободин, Курман Дугужев… Хотя Юра и Батима по какой-то причине изначально отказались, как говорится, от официальной церемонии, мы общими усилиями всем друзьям поэтам одновременно устроили студенческую свадьбу в актовом зале родного института, приурочив её к выпускному вечеру. Украшением свадебного стола было абхазское красное вино «Изабелла», которое я специально привёз из Абхазии для свадьбы. Все поднимали тосты за счастье и здоровье молодожёнов, в том числе за Юру и Батиму, именно этим вином, чем я был весьма удовлетворён. На свадьбе присутствовали ректор института Владимир Фёдорович Пименов и несколько наиболее близких наших преподавателей. Было очень весело и красиво. Юрий Кузнецов в тот вечер был как никогда озабочен и счастлив. Я запомнил тогдашние его слова, сказанные им вроде в шутку: «От судьбы не уйдёшь». Мне кажется, это не случайные слова. Вообще в его жизни, в его творческой судьбе не было случайностей — так он сам же и предполагал. Даже гибель родного отца на фронте Великой Отечественной войны он считал не случайной… «Коснусь запретного. Мой отец погиб не случайно, — писал он в предисловии к одной из своих книг. — Это жестокая правда моей поэтической судьбы».

Юрий Кузнецов во всех отношениях был исконно русским человеком и в то же время большим интернационалистом в полном смысле этого слова. Поэт, если он истинный поэт, не может принадлежать только лишь одной нации, одному народу, говорил он. Юрий дружил с представителями всех национальностей, но особую привязанность и симпатию проявлял к кавказцам — ведь он родился и вырос на Кубани, в древней стране Сатаней Гуаши и 99 легендарных её сыновей, и их единственной сестры. Он сам был похож на Нарта Сасрыкву — самого младшего из Нартов, летавшего на своём огненном коне-араше в поднебесье и хватавшего звёзды для того, чтобы обогреть своих замёрзших братьев, смелого, очень крепкого физически и богатого духовно.

Я был свидетелем того, как во время учёбы Юрий интересовался литературой всех братских народов тогдашней нашей общей великой Родины. Он страстно изучал поэзию и мифологию Запада и Востока (это было и по моему духу), особенно английскую, французскую, древнегреческую, корейскую и японскую. Особое внимание обращал он на поэзию славянских народов. Его очень интересовали всемирная история, всемирная мифология и поэзия. У него было поистине всеохватывающее, вселенское мышление. Истоки его поэзии, безусловно, находились в России, но в своём творчестве он ставил общечеловеческие, глобальные вопросы. Он ненавидел войну, всякое насилие. Юрий был поистине великим антивоенным поэтом, и почему некоторые так называемые ценители поэзии иногда обвиняли его в жёсткости, а то и в безнравственности — мне до сих пор непонятно.

Для меня лично он всегда был образцом нравственности, совестливости, хорошим советчиком в нужное время. Я никогда не забуду ещё об одном случае из нашей студенческой жизни. Кажется, это произошло на втором курсе учёбы. По рекомендации нашего руководителя С. С. Наровчатова мне было предложено выступить с чтением своего стиха о Родине в Колонном зале Союзов, перед делегатами партийного съезда (какого по счёту, не помню). От сильного волнения перед такой ответственностью я не знал, что делать. Посоветовался с Юрой — что мне делать? «Как что, надо идти», — был его ответ. С его благословения пошёл и смело прочёл своё стихотворение об Абхазии перед огромной, так называемой официальной аудиторией (где присутствовали представители всех республик страны, зарубежные гости). Причём прочёл своё стихотворение сначала на родном языке, а потом уже в переводе на русский. Никогда за всю историю не бывало, чтобы мой родной язык звучал бы на таком высоком уровне (передавалось по центральному радио и телевидению). Многие миллионы из моих уст услышали, как звучит моя родная речь. Это было невероятно. Я был потрясён таким успехом.

Когда мы уже завершали свою учёбу в Литературном институте, свою дипломную работу по творчеству я назвал «Мой дом», а Юрий Кузнецов сначала просто — «Стихотворения», а потом переименовал по-другому, но не помню как. Обе эти работы были оценены нашим руководителем на «отлично». Я и сейчас храню дома копию своей дипломной работы с отзывом С. С. Наровчатова. «Обратите внимание на отличное стихотворение „Мой дом“, по которому названа дипломная работа Виталия Амаршана, — отмечает он. — Оно воскрешает в памяти многие образцы мировой поэзии, созданные под знаком вечной темы — „человек и мироздание“, но выглядит совершенно своеобычно. Его естественность питается народными корнями, корнями абхазской земли…

Стихи Амаршана отличают размах и сила обобщений. Поэт не замыкается в пределах наблюдений над частностями, а выводит стих на широкий простор раздумий и размышлений…»

Чувствую, что не очень скромно с моей стороны, что здесь я опять процитировал отзыв о себе, но это делается ради того, чтобы показать будущим поколениям, как важно в судьбе творца вовремя сказанное ему слово.

После окончания института все однокурсники разъехались, как говорится, по своим отеческим очагам, а Юрий Кузнецов со своей супругой Батимой Каукеновой остался в Москве. Поначалу им трудно было с жильём, но потом Литфонд Союза писателей выделил им новую квартиру, и они переехали туда, стали постепенно обустраиваться. Вскоре родилась у них первая дочурка. Конечно, нелегко им было жить в непривычных условиях в огромной, шумной Москве, но они были счастливы…

Как во время нашей совместной учёбы, так и после окончания института я не терял связи с Юрой, мы часто перезванивались (писать письма он не любил, да и я тоже). Время от времени приезжая в Москву, я обычно останавливался в писательской гостинице при общежитии Литинститута. Это было излюбленное, родное наше место. Расположившись, я тут же сообщал Юре о своём приезде, он немедля, с большой радостью, по-братски навещал меня или же приглашал к себе домой, а иногда я сам заходил к нему на работу. А работал он в то время в издательстве «Современник». При каждой встрече мы вспоминали своих любимых преподавателей: Михаила Ерёмина, Азу Алибековну Тахо-Годи, Сергея Артамонова, Михаила Ивановича Ишутина, своих общих друзей по учёбе (что удивляло меня — он внимательно следил за каждым, знал, у кого как сложилась жизнь), беседовали о проблемах современной литературы, читали друг другу свои новые стихи. Во время одной из таких наших встреч Юра сам изъявил желание перевести мои стихи на русский язык. Сначала я немного удивился, потом с удовольствием оставил ему несколько подстрочников, которые он сам на свой вкус отобрал (около 15 стихов). Он тогда начинал пробовать свои силы в переводческой деятельности. Юрий даже прочёл мне только что переведённое им знаменитое стихотворение французского поэта Артюра Рембо «Пьяный корабль». Перевод мне понравился, похвалил. Через некоторое время он очень удачно перевёл и мои стихи. Часть из них была опубликована в «Литературной газете» под рубрикой «Новое имя», с предисловием Народного поэта Абхазии Баграта Шинкуба. Позже моё стихотворение «Судьба» Юрий включил в большой сборник своих переводов «Пересаженные цветы», вышедший в издательстве «Современник» в 1990 году. В этот уникальный сборник вошли многие образцы мировой поэзии, которые так талантливо переводил Юрий Кузнецов. Предисловие к сборнику написал блестящий русский критик и литературовед Вадим Кожинов — большой знаток и ценитель поэзии Юрия Кузнецова, до конца своей жизни горячо поддерживавший и искренне сохранявший свою дружбу с ним. Я хочу тут же с благодарностью сказать, что обе эти незаурядные личности с большой любовью относились к моей Абхазии, интересовались её богатой историей и культурой. Вадим Кожинов неоднократно приезжал в Сухум, встречался с деятелями литературы и искусства Абхазии, а со многими нашими критиками и литературоведами он был лично знаком по совместной учёбе в Институте мировой литературы. Во время грузино-абхазской войны, которая вспыхнула в роковом 1992 году, Вадим Кожинов как никто другой своей заострённой публицистикой оказал мощную поддержку народу Абхазии, сражавшемуся за свою свободу и независимость.