Дочь Сталина

Брат Павел был самым близким человеком Надежды Сергеевны Аллилуевой. Нередко отмечали их внешнее сходство. Только женщины в этой семье, как правило, были более твердыми, решительными и принципиальными. А мужчины отличались мягкостью характера.

Как и брату Федору, Павлу пришлось воевать — и с англичанами под Архангельском, и с белогвардейцами, и с басмачами. Он стал профессиональным военным. «В конце двадцатых годов дядя Павлуша был послан советским военным представителем в тогдашнюю еще не фашистскую Германию. Официально он был прикомандирован к нашему торговому представительству», — пишет о нем Светлана в «Письмах к другу». Надежда Сергеевна навещала брата и его семью в Берлине, когда ездила в Карловы Вары для лечения и консультации с врачами. Она страдала от сильных головных болей.

Павел вернулся в Москву только после смерти сестры и работал в бронетанковом управлении. Вернее, служил в генеральском чине. Светлана вспоминает, как дядя с женой и детьми навещал их на даче: «Отец любил Павлушу и его детей. За столом было весело, как у всех обыкновенных, очень близких людей».

У Павла Сергеевича и его супруги Евгении Александровны Земляницыной было трое детей — Кира, Сергей и Александр. О Евгении Александровне нужно сказать особо… Она была дочерью священника, крупная, красивая и яркая женщина. Обладала качествами, редкими для кремлевских жен, — говорила все, что думала, не выносила лицемерия и отличалась чувством справедливости.

Сталин не скрывал своих симпатий к Жене. В «Дневнике» Марии Сванидзе находим загадочную запись, помеченную 1935 годом: «Иосиф шутил с Женей, что она опять пополнела. Теперь, когда я все знаю, я их наблюдала».

Чувствуется, что ревность ее слегка гложет, но тем не менее она признает достоинства Жени, ее ум, красоту. Эта женщина заслуживает благосклонность великого человека. Ни одного ядовитого замечания или укола в адрес Евгении Александровны мы в «Дневнике» не найдем. Ясно, что она не добивалась внимания Сталина. Скорее всего, просто ответила на его настойчивые ухаживания.

После смерти Павла Сергеевича в 1938 году Берия предложил Евгении Александровне стать сестрой-хозяйкой в доме Сталина. Наверное, это предложение было сделано ей не без пожеланий самого Хозяина. Но Евгения Александровна от такой чести почему-то отказалась и поспешила выйти замуж за своего старого знакомого, вдовца с двумя детьми. Это странное замужество было похоже на бегство. Родителей Павла Сергеевича оно даже обидело: подумать только, еще башмаков не износила после похорон мужа! Наверное, Евгения Александровна, в отличие от Марии Сванидзе, мудро рассудила: «минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь…»

Анна Сергеевна Аллилуева была воплощением доброты и самоотверженности. Она жила для мужа и сыновей, родных и знакомых и всего человечества, почти не вспоминая о себе. Занималась чужими делами, за кого-то просила, хлопотала, переживала чужие беды, как свои.

«Отец всегда страшно негодовал на это ее христианское всепрощение, называл ее «беспринципной дурой», говорил, что ее доброта «хуже всякой подлости». Мама жаловалась, что «Нюра портит детей и своих и моих». Тетя Аничка всех любила, всех жалела и на любую шалость и пакость смотрела сквозь пальцы. Это не было каким-то сознательным, обоснованным поведением ее, просто такова ее природа, она иначе не могла бы и жить» («Двадцать писем к другу»).

«Тетя Аничка» ничем не напоминала свою строгую, собранную сестру. Одевалась кое-как, неряшливо и бестолково. И дом свой вела безалаберно и неумело. Впрочем, у нее была замечательная старая няня, которая занималась и детьми и кухней. Нетрудно представить, как должны были раздражать такую светскую даму, как Мария Анисимовна Сванидзе, непосредственность и простодушие Анны Сергеевны. Она писала в своем «Дневнике», как наполнялись слезами глаза Анны Сергеевны, когда отец отчитывал или наказывал Василия. Для Марии Анисимовны эта преступная доброта была синонимом глупости и полного отсутствия воли.

Но эти же качества почему-то притягивали к себе людей, Анну Сергеевну любили, у нее было много друзей, которые не отвернулись от нее в трудные дни. Среди этих друзей были люди, одно упоминание о которых приводило в трепет простых смертных. Но для Анны Сергеевны они были просто Климентом Ефремовичем, Лазарем Моисеевичем, Вячеславом Михайловичем.

Своего мужа, Станислава Францевича Реденса, Анна Сергеевна обожала, считала самым благородным и порядочным человеком на земле. Случалось, «доброжелатели» нашептывали ей на ухо, что супруг ей изменяет, но Анна Сергеевна не умела ревновать и верила своему Стасу безгранично.

Реденс — польский большевик, был сподвижником Дзержинского. После революции работал в ЧК Грузии. Берия его сразу невзлюбил. Может быть, видел в Реденсе конкурента. А от конкурентов он умел избавляться…

С начала тридцатых Реденс работал в Московском ЧК. Незадолго до своего ареста был избран депутатом Верховного Совета СССР. Светлане дядя Стас запомнился высоким красивым человеком с ослепительной улыбкой. Ее двоюродные братья, сыновья Анны Сергеевны, «выросли добрыми и мягкими — в мать и изящными — в отца».

Может быть, это детское желание — приукрасить своих близких, но ее дяди, тети и кузены маленькой Светлане казались очень красивыми людьми. А ранняя пора ее детства — солнечной, березовой, зубаловской. Она словно оправдывается перед читателем за то, что так подробно, любовно повествует о каждом из своих близких: «Я все время хочу воскресить старые годы, прежние солнечные годы детства, поэтому говорю о всех тех, кто был участником нашей общей, многолюдной жизни в те годы в Зубалово, в Кремле».

Участницей этой многолюдной жизни была и двоюродная сестра Светланы Кира, дочь Павла Сергеевича и Евгении Александровны. Кира Павловна тоже вспоминает с удовольствием зубаловское приволье. Правда, у взрослых были свои сложности в отношениях, но дети этого не замечали и не чувствовали. У них был свой мир, с играми, развлечениями.

Но в наши дни, читая много домыслов об окружении Сталина и его частной жизни, Кира Павловна осмысливает свое детство с позиций взрослого человека: «Я недавно прочитала книжку о Сталине, и там написано, что когда стало известно о самоубийстве Надежды Сергеевны, то Сталин нас разогнал, боясь, что мы ему отомстим. На самом деле он сделал все наоборот, он нас взял к себе на дачу в Зубалово. И мы все с 1932 года, и бабушка, и дедушка, и Сережа, и Саша, и папа с мамой, которые приезжали на субботу и воскресенье, все жили у него… Нам казалось, что он очень переживает, что ему страшно одному. Когда это случилось, они даже ночевали в Кремле и домой не приходили, оберегали его, дежурили там: то Анна Сергеевна, то мама, то Сванидзе. Думали тогда, что он руки на себя наложит или свихнется. Он очень переживал» (К. Политковская. «В доме на набережной»).

Светлана уверена, что ее близкие составляли круг людей, который связывал отца с обыденной жизнью, «служили источником неподкупной, нелицеприятной информации». Все ее дядья и тетушки приносили Сталину новости, иногда он сам просил женщин «посплетничать». После тридцать седьмого года этот круг стал исчезать, и Сталин оказался полностью отгороженным от жизни.

После тридцать четвертого, когда участились аресты, Павел Сергеевич и Анна Сергеевна осмеливались просить за друзей и знакомых. «Папа приходил очень расстроенный, потому что стали сажать его друзей, с которыми он жил и работал в Германии, Англии, — вспоминала Кира Павловна. — Он говорил Сталину: «Иосиф Виссарионович, раз вы сажаете моих друзей, знакомых, и меня вы должны тоже посадить». Он был человек очень справедливый, порядочный. А Сталин спрашивал: «Почему я вас должен посадить?» Папа отвечал: «Это мои друзья, значит, я такой же, как и они, враг?» И тогда их освобождали… Несколько раз так было, их освобождали, и, видно, Сталину это надоело…»

Берия сумел так изолировать вождя народов от реальной жизни, что близкие порой поражались его неосведомленности и наивности. Кира Павловна по этому поводу вспоминает один эпизод: «Сталин часто терял чувство реальности не только в политике, но даже в быту. Вот он как-то сказал маме: «Светлана просит денег, а мы жили на гривенник». Мама говорит: «Это вы жили, Иосиф, вы просто не понимаете, на каком вы свете». А он говорит: «Как я не понимаю?» — «А потому что сейчас совсем другие цены». Он был очень удивлен. Понятия у него были отсталые, восточного человека, все-таки не европейского…»