Королев: факты и мифы

– Товарищ председатель Государственной комиссии...

Тут произошел маленький сбой. Все члены Государственной комиссии стояли плотной группой, и Юра, как человек военный, естественно выбрал глазами в этой группе прежде всего маршала Москаленко. Впрочем, секундное замешательство было исправлено: Гагарин обернулся к Рудневу.

По лицам людей, смотревших на него, понял, что они ждут, чтобы доклад этот, чисто формальный и составленный из формальных слов, поскорее кончился, что всем не терпится обнять его, сказать совсем другие слова...

Целоваться с Гагариным было трудно: мешал шлем. Все стукались лбами о верхний срез прозрачного забрала. Андриян Николаев даже шишку себе на лбу набил. Королев поцеловал Юру в щеку, как ребенка.

Прежде чем шагнуть к ракете, Юрий обернулся к группе космонавтов и крикнул:

– Ребята, один за всех и все за одного!

Герман Титов потом вспоминал: «Я вдруг понял: ведь это не тренировка, это тот самый заветный и долгожданный час». При всей простоте эта мысль как-то не умещалась в сознании многих людей, с которыми прощался Юрий. Королев знал, что Гагарин улетает, и чувствовал, что Гагарин улетает. Они дошли до ступенек, ведущих к лифту. Лифт на ферме обслуживания смонтировали к первому полету человека, раньше лифта не было: был довольно примитивный подъемник. Гагарин оглянулся, помахал стоящим внизу людям. Ему аплодировали, что-то кричали. Королев махал своей велюровой шляпой. Лифт пополз вверх. Вместе с Гагариным в кабине лифта поднимались ведущий конструктор «Востока» Олег Генрихович Ивановский и Федор Анатольевич Востоков. Наверху двери лифта открыл им Владимир Шаповалов из стартовой команды. Непонятным образом всех обогнав, оказался там и кинооператор Владимир Суворов. Будь его воля, он бы и в корабль залез, но накануне Королев, внимательно обсудив с режиссером Григорием Михайловичем Косенко и кинооператорами план съемок, ограничил энтузиазм Суворова верхней площадкой. В космический корабль Гагарина усаживали Ивановский и Востоков, который подключил скафандр Гагарина к креслу корабля. Люк закрывали рабочие-монтажники из КБ Королева: Николай Васильевич Селезнев и Владимир Иванович Морозов, ставший впоследствии Героем Социалистического Труда. Ну, а дальше случилась эта, ставшая хрестоматийной, несчетное количество раз описанная все с новыми и новыми подробностями, заминка с люком. Чтобы не увеличивать число этих вариантов, прибегнем к первоисточникам. Вот как вспоминает этот эпизод непосредственный участник событий Олег Генрихович Ивановский:

– Володя Морозов и Коля Селезнев специальными ключами затягивают гайки люка. Есть последняя, 30-я! Вдруг настойчивый сигнал телефонного зуммера. Взволнованный голос Королева:

– Почему не докладываете? Как дела у вас?

– Сергей Павлович, тридцать секунд назад закончили установку крышки люка...

– Правильно ли установлена крышка? Нет ли перекосов?

– Нет, Сергей Павлович, все нормально...

– Вот в том-то и дело, что ненормально! Нет КП-3 ...Я похолодел. КП-3 – один из контактов прижима крышки.

– Крышка установлена нормально.

– Что можете сделать для проверки контакта? Успеете снять и снова установить крышку?

– Успеем, Сергей Павлович. Только передайте Юрию, что мы открываем люк.

– Все передадим. Спокойно делайте, не спешите...

Они работали вне времени. Трудно установить ход секунд. Ивановский вспоминает, что во время работы в полу площадки вдруг поднялась крышка люка и из него по плечи высунулся Леонид Александрович Воскресенский. Уже потом, после старта. Ивановский понял, что «Леня Воскрес» не воспользовался лифтом, а полез к кораблю по металлической лестнице высотой с шестиэтажный дом. Взгляды их встретились, и несколько секунд они молча смотрели друг на друга. Потом, очевидно, поняв, что никакие его советы и команды не нужны, Воскресенский столь же неожиданно исчез, головой опустив крышку люка.

Ивановский вспоминает, что Гагарин с помощью зеркальца на рукаве скафандра наблюдал, как они перемещают кронштейн с контактом, при этом насвистывая тихонько мотив песенки «Родина слышит, Родина знает...» Второй раз прощаться они не стали. И снова 30 гаек...

– КП-3 в порядке! – голос Королева в телефоне. – Приступайте к проверке герметичности.

Наверх поднялся инженер Илья Хлыстов со своими «присосками» – прибором для контроля герметичности. Четыре пары глаз впились в стрелку вакуумметра. Стрелка неподвижна. Доклад Главному: «Есть герметичность!»

– Хорошо, вас понял, – ответил Королев. – Заканчивайте ваши дела. Сейчас мы объявим тридцатиминутную готовность...

Строгая документальность в описании этих исторических минут требует, чтобы была, наконец, раскрыта еще одна великая тайна космодрома Байконур. Не раз уже отмечалось, что авиаторы – люди суеверные. Очевидно, вместе с другими замечательными традициями, это, безусловно негативное, «родимое пятно» перешло из авиации в ракетную технику. Королев верил в «счастливое» пальто, в кармане носил две копеечные монеты тоже «на счастье». Дань суевериям отдавал и другой малопочтенный ритуал, неукоснительно соблюдавшийся во времена Королева перед каждым космическим пуском. Для успеха дела техническому руководству, перед уходом со стартовой позиции, надлежало непременно пописать с козырька в газоотводный канал. И это было выполнено по 15-минутной готовности.

Вход в подземный командный бункер находился неподалеку от старта, но Королев и Воскресенский уезжали туда всегда на машине. В командном бункере в то утро на «эшафоте» – небольшом возвышении у перископов – работали Кириллов и Воскресенский. Сергею Павловичу поставили рядом небольшой столик под зеленым сукном, на котором стоял радиопереговорный аппарат и единственный красный телефон для подачи пароля на аварийное катапультирование. Пароль этот в бункере знали три человека: Королев, Кириллов и Воскресенский. Исполнитель сидел за несколько километров от старта, запертый в специальной аппаратной под охраной автоматчика. Сигнал на катапультирование он подавал по радио, поскольку проводная связь во время аварии могла быть нарушена.

Кроме операторов у пультов, «стреляющего» Кириллова, Воскресенского и Королева в пультовой стояли Каманин, который обязан был в случае необходимости решать все вопросы, связанные собственно с космонавтом, и Галлай.

Строго говоря, Галлаю, как инструктору-методисту по пилотированию, делать во время старта в бункере было нечего, но Королев включил его в число тех немногих, кто мог видеть и запомнить эти воистину исторические минуты. Королев знал, что Галлай – не просто опытный летчик-испытатель и грамотный инженер, он знал, что Галлай – пишет, и это сразу выделяло его из общей массы многочисленных инструкторов и методистов. У Марка Лазаревича к тому времени уже была книга записок летчика-испытателя «Черед невидимые барьеры», которую он подарил Королеву. На Галлая, как говорится, у Сергея Павловича были «свои виды», иначе зачем было пускать его в пультовую во время столь напряженной работы? Кстати, забегая вперед, нельзя не отметить, что и тут прогнозы Королева полностью оправдались. Уже после смерти Сергея Павловича, в 1977 году журнал «Дружба народов» напечатал документальную повесть Марка Галлая «С человеком на борту», вышедшую после долгих мытарств лишь в 1985 году отдельной книгой. Ее главы, посвященные Королеву, – лучшее из всего, что я читал о великом конструкторе...

Наконец, в бункере находился еще один человек – кандидат в космонавты Павел Попович. Убежденный оптимист, один голос которого добавлял силы человеку, с которым он говорил. Попович сидел на связи с космическим кораблем.

Проведенный через много лет после описываемых событий «перекрестный допрос» их непосредственных участников дал мне картину весьма туманную: увлеченные очень ответственной работой, люди не замечали тех, кто был рядом. Однако все-таки удалось выяснить, что в пультовой, кроме уже названных людей, сидело еще несколько человек. Между двумя перископами, с карточкой «стреляющего» в руках, на которой отмечалось время всех основных команд, предшествующих самой ответственной команде: «Зажигание!», сидел помощник Воскресенского Борис Дорофеев. За спинами офицеров пультового расчета пристроился Николай Алексеевич Пилюгин и его заместитель Владилен Петрович Финогенов.