Дневник библиотекаря Хильдегарт

5. По собственному опыту знаю, что подобных Бабушек очень трудно убедить показать ребёнка специалисту по именно по ТАКИМ болезням. Они изначально убеждены, что если ребёнок плачет без причины – он просто капризничает и старается привлечь к себе внимание; если говорит слишком длинными и слишком сложными для его возраста, не-разговорными конструкциями – это просто оттого, что он много читает; если не может дружить со сверстниками – виноват либо он сам («не умеет себя вести в коллективе»), либо сверстники («всё это быдло просто не может понять нашего умного ребёнка, опережающего их в развитии»). До тех пор, пока признаки заболевания не станут совсем уже явнями, они НЕ ПРИЗНАЮТ, что это действительно заболевание, а не просто «сложный характер».

В общем, люди, я в каком-то раздрызге. Мне одновременно и неловко за то, что я выношу чужую историю на общий суд (пусть и с изменёнными именами), и противно от ощущения собственной беспомощности, и ОЧЕНЬ хочется помочь бедному этому человеку, который, как ни крути, всё-таки в помощи, по-моему, нуждается.

Подружиться с бабками, что ли? Возрастная разница не так уж и велика, да и Главной Бабушке я, по-моему, приглянулась… Может, это самый верный путь?

16 май 2011 г. Туська и вампиры

В пятницу тринадцатого Туськины родители уходят в гости, и у неё наконец-то появляется возможность заняться моим общим образованием

— Будем смотреть «Сумерки», - тоном просительного приказа заявляет она.

— Э-э-э… А тебе не рано такое смотреть?

— Не рано. Во-первых, я уже один раз смотрела. А во-вторых, я же не одна буду смотреть, а с тобой. А тебе ведь такое не рано?

— Мне? Э-э-э… Мне, наверное, такое уже поздно.

— Да ладно, чего поздно-то? В одиннадцать заканчивается – разве это поздно?... Давай, пошли, уже, наверное, пора включать.

— Туська, ты уверена?...

— Ну, ты прям как бабушка! Она тоже говорит – нельзя, это грех... А какой грех? Сама старая уже стала, ничего не соображает, вот и говорит.

Бог ты мой. Где моя ясноглазая пятилетняя Туська, умевшая артистически притвориться, что авторитет старших для неё если не незыблем, то, по крайней мере, значителен? Как, однако, время меняет людей!

— Тусь, знаешь, по-моему, так говорить про бабушку не просто нехорошо, а прямо как-то… подловато. Ты же ей в лицо не скажешь: «ты старая, уже ничего не соображаешь».

— Да ладно! Она сама про себя всё время говорит: «я старая, я не соображаю». Чего ни спросишь, она всё не соображает…. Нарочно говорит, чтобы я не приставала. А сама, чуть что, всё время пристаёт со всякой ерундой!... Ладно, пошли, уже пора включать. Сейчас начнётся.

… Мы сидели вместе на ковре, привалившись спинами к диванным валикам; Туська хмурилась и сияла глазами, я вздыхала и боролась с дремотой, и обеим нам было хорошо. На экране между тем происходило что-то нераздражающе бессмысленное, и с каждым кадром становилось ясно, что опасения бабушки были, в общем, напрасны. Персонажи были хороши и трогательны в своей дивной, ничем не замутнённой банальности, а в неподдельном и нескрываемом неумении актёров играть и заключалась, видимо, та изюминка, на которую сделали ставку создатели фильма. Смотреть на происходящее было неловко и приятно, как на плохо подготовленный рождественский утренник в детском саду. Особенно забавляло, когда два главных персонажа, приближаясь друг к другу, принимались старательно, как на зарядке, дышать, моргать и вытягивать шеи… Но Туське это не мешало. В её возрасте не придают значение таким мелочам, как плохой сценарий, плохие актёры и плохая режиссура. Она сидела на полу, напряжённо вдавливая подбородок в колени, сияла глазами и проникала в суть.

Чтобы совсем уж не заснуть, я взяла себя в руки, встряхнулась и тоже стала проникать в суть.

Суть оказалась не совсем такой, как мне сначала показалось.

Я-то думала, что все эти нафталиновые вампирские страсти - очередная форма эксапизма, когда всё равно, в какое Загранье или Загробье уходить, лишь бы как можно дальше ОТСЮДА. Эльфы, хоббиты и вольдеморты надоели, так давайте стряхнём нафталин с графа Дракулы и попросим его ещё немножко послужить народу. А дедушка старый, ему всё равно, он ещё послужит, и с превеликим удовольствием… На переломе столетий всегда входят в моду вариации на тему «девочка, девочка, не открывай дверь, к тебе едет чёрный гроб на колёсиках». Гениально на эту тему, между прочим, в своё время высказался Грибоедов: «Наконец, когда они всего уже наслушались, мнимый жених Людмилы признается ей, что дом его гроб и путь к нему далек. Я бы, например, после этого ни минуты с ним не остался; но не все видят вещи одинаково. Людмила обхватила мертвеца нежною рукой и помчалась с ним…» Сколько уж лет прошло, а ничего не меняется ни в литературе, ни в женской психологии.

Короче говоря, я думала, что увижу аляповатую подростковую «страшилку» под соусом смутно осознанных пубертатных томлений.

А передо мной вдруг во всей своей красе развернулись все мыслимые и немыслимые девичьи чаяния и мечты, древние, как сам профессор Юнг – и даже, как это ни страшно признать, гораздо древнее.

Потому что с тех самых незапамятных прото-юнгианских времён все мифологии до края, до предела налиты этим девичьим восторгом и страхом перед утратой – о, нет, не физиологической девственности, разумеется! – а чего-то абсолютно непонятного и неведомого, вроде вещего дара весталки или богатырской силы Брунгильды… Минута слабости, минута забвения – и нет той глупой, волшебной, самой себе непонятной Евы, а есть просто женщина, не жрица и не валькирия, а жена, мать, раба и хозяйка. И в ужасе перед этой гранью, и в страстном нетерпении скорее её преодолеть – вся суть этой маленькой глупой Евы, которая всё равно это сделает, что бы там ей ни говорила бабушка… Не все видят вещи одинаково? До поры до времени – практически все. Главное, чтобы «он» оказался ТАКИМ. Чтобы именно «он», бережно поддерживая под локоток, переводил тебя через границу, оставляя по эту сторону плачущих родных и подруг, потому что свадебный ритуал в его настоящем, подлинном виде не зря почти не отличался от похоронного. Миг – и рай меркнет у тебя за спиной, и впереди гостеприимно разверзается попахивающая могилкой пропасть, через которую «он» тебя перенесёт, конечно, но вот что там, на том берегу – это большой вопрос… Впрочем, какая разница, что там? Главное, что «он» - с тобой, и «он» - такой, как надо. Немыслимо-сильный и немыслимо-нежный. Нечеловечески красивый и по-человечески несчастный. Умеющий абсолютно всё – даже сдержаться в тот самый момент, когда сдерживаться уже нет никакой возможности, и вместо «этого» с милой, почти не вымученной улыбкой болтать о пустяках, почтительно держа тебя за руку. Патологически надёжный и восхитительно таинственный. Каждую минуту готовый либо сожрать тебя с потрохами, либо вознести до небес. Неправда, что девушки мечтают о рыцарях, спасающих их от драконов. Они мечтают о драконе и рыцаре в одном лице, который спасал бы их решительно от всех, кроме себя самого, и брал бы за это ОЧЕНЬ дорогую плату.

И ещё я почему-то понимаю, что весь этот сладкий немыслимый бред, как ни странно, не приводит подросших Тусек к ранним разочарованиям, а наоборот – каким-то парадоксальным образом спасает от них. Как это происходит – сама не знаю. Спросите что-нибудь попроще.

29 апрель 2011 г.

Люди, дорогие, у меня к вам просьба.