Че Гевара, который хотел перемен

«Тем, как Кастро трогательно беспокоится о своем народе и заботится о нем, он чем-то напоминает Христа», – уверял читателей «Лондон дейли телеграф» журналист Эдвин Тетлоу.

«Гуманистический». Этим определением газета «Нью-Йорк таймс» награждала буквально все революционные нововведения Кастро и Че. Среди них был этот новый закон, который не только повторно ввел смертную казнь на Кубе, но и имел обратную силу . В довершение всего, этот новый закон – принятый правительством, которое во всем мире считалось образцом справедливости, – отменял акт «хабеас корпус», что абсолютно шло вразрез с понятием неприкосновенности личной свободы.

Через несколько месяцев в тюрьмах Кубы уже томилось в десять раз больше заключенных, чем при «тиране» Батисте.

Хоть Че Гевара и был начальником органов уголовного преследования, многие люди стали жертвами расстрелов вообще без какого бы то ни было судебного разбирательства. Те немногие показательные процессы, которые все же состоялись, были откровенным фарсом, вызывавшим ужас и отвращение у всех наблюдателей – даже у самых ярых поборников революции. Вышеупомянутый Эдвин Тетлоу начал сильно сомневаться в правдивости своих высокопарных высказываний, увидев, как зачитываются вердикты о виновности и смертные приговоры – конвейерным путем, почти механически. Особенно он был потрясен, увидев некоторые из этих приговоров на доске объявлений еще до официального заседания суда .

Однажды в начале 1959 года один из революционных судов Че Гевары признал капитана кубинской армии по имени Педро Морехон невиновным. Услышав это, соратник Че Камило Сьенфуэгос вскочил на ноги и заорал: «Если Морехона не расстреляют, я сам прострелю ему башку!» Суд поспешно собрался заново и вынес новый приговор. На следующий день Морехон был казнен.

«Я присутствовал на одном из процессов в качестве корреспондента Эн-би-си , – вспоминает легенда радио «Нью-Йорк» Барри Фарбер. – В тот день обвиняли Хесуса Соса Бланко. Я был настолько потрясен, что в ужасе покинул зал заседания. Позже я слышал от коллеги, что обвинение – хотя на самом деле у меня язык не поворачивается облекать все происходившее в юридические термины – обвинение попросило одну из свидетельниц, чтобы та указала виновного… и она указала на одного из обвинителей ! А не на так называемого батистовского военного преступника, каковым они пытались выставить Бланко. И так продолжалось часами. Ни одного свидетеля защиты, вообще. Я был одним из тех молодых идеалистов, которые первоначально приветствовали революцию, но уже вскоре заподозрил неладное. Я чувствовал, что Куба вскоре станет источником крупных неприятностей».

«Это была мрачная сцена», – писала гаванский корреспондент «Нью-Йорк таймс» Руби Харт Фил о процессе, в котором она приняла участие в начале 1959 года.

«Суд проходил в ночное время. Облупленные каменные стены, безжизненный тусклый свет. Не было вызвано ни одного свидетеля защиты. Адвокат не приложил абсолютно никаких усилий, чтобы оправдать обвиняемого. Вместо этого он извинился перед судом за что, что вынужден был защищать заключенного… Вся процедура была тошнотворно отвратительной. Заключенный был расстрелян той же ночью в два часа».

Такое же отвращение переполняло нескольких молодых адвокатов, клюнувших на лозунги повстанцев о демократической, справедливой и гуманистической революции и подписавших контракт с командой юристов режима, известной как «Комиссия Депурадора» (или же «очищающая комиссия») во главе с Че.

«Что это за задержка, я вас спрашиваю!» – Че Гевара рявкнул на комиссара Хосе Виласусо, ворвавшись в его офис в Ла-Кабанье.

Виласусо, будучи честным человеком, ответил прямо, что он собирает и упорядочивает доказательства и пытается определить степень вины. Че оборвал его: «Прекратите заниматься ерундой! Ваша задача очень проста. Судебные доказательства – это пережиток буржуазного прошлого, они не имеют никакого значения. Это революция! Мы расстреливаем из революционных убеждений».

Хосе Виласусо постарался убраться с острова как можно скорее.

Капитан повстанческой армии по имени Дюк де Эстрада был непосредственным начальником Виласусо. «Давайте ускорим процесс! – предложил ему Че Гевара. – Вы должны начать работать в ночное время. Всегда допрашивайте заключенных по ночам. Психическая сопротивляемость человека ночью всегда ниже».

«Конечно, команданте», – ответил Эстрада.

«Кроме того, чтобы казнить человека, нам не нужны доказательства его вины, – продолжал Гевара. – Нам нужны только доказательства того, что его необходимо расстрелять . Только и всего».

«Да, конечно, команданте».

«Наша миссия заключается не в том, чтобы соблюдать правовые гарантии, – уточнил Че. – Она в том, чтобы продолжать революцию. И в этом нам поможет педагогика расстрельной стены!»

«Очень хорошо, команданте».

«Конечно, вы знакомы с тем, что говорил Троцкий, верно, Эстрада?»

«Нет, команданте, боюсь, не знаком».

«Троцкий говорил, что террор является важным политическим инструментом, и только лицемеры отказываются это признавать. Нельзя ничему научить массы хорошими примерами, Эстрада. Этот метод просто не будет работать».

Уважаемый кубинский юрист по имени Оскар Альварадо с энтузиазмом присоединился к «команде мечты» Че в начале января. Во время первых революционных «процессов» вина часто определялась при помощи «матери». Она входила в зал, одетая в черные траурные одежды, с плотной вуалью на лице, указывала на обвиняемого и восклицала: «Да, это он! Я уверена в этом! Это преступник из шайки Батисты, который убил моего сына!»

Альварадо начал пристально всматриваться в женское лицо за черной вуалью. Казалось, что та же женщина каждый день. Однажды он приказал одному из своих помощников побриться, одел его в гражданскую одежду и представил его в качестве обвиняемого. «Без сомнения! – вскрикнула женщина, подойдя поближе и изучив его лицо. – Я бы узнала его везде! Это уголовник Батисты, который убил моего сына!»

Но даже такой процесс был напрасной тратой драгоценного времени. Вскоре Альварадо заметил маленькие крестики рядом с именами мужчин и юношей, дела которых предстояло выслушать в суде, и спросил о них помощника Че Гевары. «Ну как же, они ведь уже приговорены к смерти», – объяснил тот, пожимая плечами, как будто логика здесь была очевидной.

«Мы расстреливаем из соображений социальной профилактики», – объяснял позже один из любимых приспешников Че, прокурор Фернандо Флорес-Ибарра по прозвищу «Лужа крови». Он гораздо быстрее, чем Дюк де Эстрада, сориентировался, что к чему.

Тем не менее уважаемый ученый и биограф Джон Ли Андерсон утверждает, что «большинство из них были осуждены справедливо, в присутствии адвокатов, свидетелей, прокуроров». Откуда Андерсон черпает свою уверенность? Он взял интервью у самих прокуроров, в то время как он и его респонденты жили на Кубе. «Каждое дело мы долго, тщательно и честно рассматривали, и решения давались нам нелегко, – послушно цитирует Андерсон самого Дюка де Эстраду. – Че всегда имел четкое представление о необходимости вершить справедливое правосудие над теми, кто был признан военным преступником».

«В первую очередь нас заботило то, чтобы не совершалось никакой несправедливости. В этом Че Гевара был очень щепетилен», – рассказал Андерсону Орландо Боррего, ставленник Че, который сперва играл роль «судьи», а позже стал министром транспорта при Кастро.

И, кроме того, по словам Дюка де Эстрада (который сегодня является одним из министров Кастро), общее число казненных было минимальным. «Мы расстреляли лишь около пятидесяти пяти человек в Ла-Кабанье», – говорит он. Те же, кто не связан более с режимом, могут подтвердить, что реальность выглядела иначе.

«На встрече в начале 1959 года Че прервал помощник, вошедший с большой стопкой бумаг, – вспоминает Хосе Пуйоль, который некоторое время служил начальником портов при Кастро. – Че сгреб всю пачку и просто стал подписывать, не глядя. Это все были расстрелы, запланированные на грядущую ночь».