Мазепа

Не менее активно и целенаправленно Мазепа занимался и внутренними делами. Еще будучи в Москве, он получил от Петра желаемый указ провести перепись казаков. Речь шла о том, чтобы ликвидировать порочную систему стихийного «показачивания», существовавшую в Украине со времен восстания Хмельницкого, которая порождала огромное количество людей, претендовавших на казацкие привилегии. Не получая жалованья и не имея постоянного источника доходов, они представляли собой взрывоопасный материал для всевозможных возмущений и бунтов. Завершения формирования социальной структуры общества Гетманщины — то есть запрета перехода в казаки из других сословий — добивались все гетманы, начиная с Богдана Хмельницкого, видя в этом залог социальной стабильности и преодоления гражданских смут.

Однако внешний успех и поддержка со стороны Петра не могли нейтрализовать смертельные опасности, нависшие над Мазепой: ненависть поляков, заговор старшин, продолжавшиеся розыски.

Мазепа-гетман — умный, знающий, целеустремленный — был очень опасен Речи Посполитой, продолжавшей лелеять мечты об Украине. После заключения Андрусовского перемирия на Правобережье начинается возвращение поляков, изгнанных оттуда в годы восстания Хмельницкого. Все это сопровождалось массовым террором и притеснением православия. В Москве закрывали глаза на обиды «братьев по вере», так как считали Речь Посполитую основным стратегическим союзником. Совсем по-другому вел себя Мазепа. Этому имелись очень различные причины: и семейные связи с Правобережьем, и собственная религиозность, и желание иметь влияние и авторитет среди жителей «другого берега», гетманом которого он продолжал числиться согласно своему титулу. Еще до нарышкинского переворота гетман писал Голицыну о притеснениях, которым подвергаются православные в польских владениях, и просил направить об этом посольство на гродненский сейм [269]. Мазепа не только давал материальную помощь и укрытие беглецам, но и открыто выступал перед польскими властями в защиту угнетенных [270].

Еще в голицынский период ходили слухи о планах поляков отравить Мазепу. Теперь у них созрел более тонкий и опасный план. Инициаторами его были польский король Ян Собеский и коронный гетман Яблоновский. В союзники себе они избрали львовского православного епископа Иосифа Шумлянского, которому еще во время первого стрелецкого бунта 1682 года поручалось призывать жителей Левобережья переходить в подданство польского короля. В случае успеха Шумлянский рассчитывал получить кафедру киевского митрополита. В амбициях епископа сомневаться не приходится, так как он уже начал именовать себя в официальных документах «администратором киевской митрополии» [271].

Начинается сложнейшая интрига «монаха Соломона» — одна из самых загадочных и запутанных за все гетманство Мазепы. До сих пор многие моменты в ней остаются неясными и таинственными. Ясно одно, что в этой интриге принимало участие сразу несколько сторон, заинтересованных в гибели гетмана.

В Польшу, к королю, прибывает некий монах Соломон, бывший в Крымском походе с образом Спаса. Монах привез письмо, якобы написанное Мазепой, в котором были изъявления верноподданства и стремление подчинить Украину Речи Посполитой. Монаха поселили в монастыре под Жолквой и стали размышлять, как лучше с ним поступить.

Самое интересное, что уже тогда у короля и его окружения имелись очень серьезные сомнения в подлинности письма. Русский резидент Волков через своих осведомителей узнал, что «подпись не гетманской руки», но печать войсковая большая. Волков совершенно логично сделал вывод, что речь идет о подделке. Если бы Мазепа действительно решился писать королю, то, разумеется, не стал бы посвящать в это тайное и опасное дело своих секретарей, а писал бы сам. К тому же не стал бы ставить войсковую печать [272].

Напрашивается вывод, что подделка создавалась в среде казацкой старшины, имевшей доступ к войсковой печати.

Тем не менее в Польше решают, что эта игра может быть им выгодна. Соломона отпускают «к Мазепе», причем ему не дают писем, но приказывают на словах обнадеживать гетмана королевской милостью. Поручение к гетману было дано и правобережному полковнику Василию Искрицкому, дочь которого была замужем за миргородским полковником Даниилом Апостолом.

Одновременно был отдан приказ Иосифу Шумлянскому войти в сношения с Мазепой. Шумлянский, знавший о возможной скорой вакансии митрополичьего кресла, с энтузиазмом принялся за дело и выслал к Мазепе своего посланца, шляхтича Доморацкого. В переданном им письме Шумлянский предлагал гетману открыто высказаться, какие шаги в пользу королевского величества он готов будет предпринять, чтобы снять «иго с вольной шеи народу своего» [273]. В преддверии сейма момент казался особенно благоприятным, и епископ даже был готов, переодевшись купцом, тайно приехать к Мазепе в Батурин для дальнейших переговоров.

Доморацкий прибыл к гетману в феврале 1690 года, когда тот стоял с войском в Лубнах. Для гетмана это была очень опасная провокация, и Иван Степанович принял единственно верное решение — немедленно арестовал поляка и подверг его пытке. Вырвав признания в польских замыслах, он отправил письмо Шумлянского прямо к Петру. Особенно опасно для гетмана было то, что в письме епископа упоминался Соломон, якобы посланный Мазепой к польскому королю. Гетман сразу написал Петру, что Шумлянский своим «злокозненным пьянством» пытается его оклеветать. Он уверял, что никогда в глаза не видел Соломона, и высказывал предположение, что посылка монаха в Польшу — это дело «врага моего, пагубы моей ищущаго» [274].

Трудно сказать, как бы отнесся подозрительный царь к заверениям Мазепы, если бы сам не знал от своего польского резидента об интригах Собеского.

Поляки после провала замысла Шумлянского оказались в некрасивой ситуации. Их послу был представлен Доморацкий, подробно изложивший все замыслы о «прельщении» Мазепы. Таким образом, поляков уличали в нарушении статей Вечного мира, запрещавших польской стороне вмешиваться в дела Левобережной Украины. Немедленно был найден козел отпущения, на которого и свалили всю вину.

Соломон к марту 1690 года снова вернулся в Польшу. Считается, что именно там, в окрестностях Варшавы, он нанял некоего студента, который подделал очередные письма «от Мазепы» — одно к польскому королю, другое — к Шумлянскому. Третье письмо было адресовано к самому Соломону, с выражением желания быть в подданстве у Речи Посполитой [275]. Студент этот якобы вскоре по пьянке проговорился о своей подделке, об этом донесли королю, тот приказал схватить Соломона, который на очной ставке со студентом признался, что никогда Мазепу в глаза не видел. 6 мая 1690 года Ян Собеский писал Василию Искрицкому, что открылись замыслы «изменника чернеца», желавшего погубить гетмана и «нас с царями поссорить». Король заявлял, что никогда не верил лжеписьмам Мазепы, так как «мы тотчас узнали, что то не был слог и манера гетмана Мазепы» [276]. Спрашивается, почему тогда поляки все-таки отправили к Мазепе Доморацкого? Вообще вся официальная польская версия событий слишком сложна, чтобы выглядеть правдоподобной. Скорее всего, она просто была выдумана, чтобы прикрыть короля, истинных отправителей Соломона и примирить Польшу с Москвой. Все оказывались невинными овцами, спровоцированными зловредным монахом.

Однако ввести в заблуждение Мазепу было не так-то просто. Он хорошо представлял, что его возвышение и усиление вызывали яростную ненависть врагов. Самой его сильной стороной всегда была информированность и четкое представление об окружавших его людях. Еще в голицынские времена он хорошо знал, кто был его смертельным врагом среди старшин. Знал, но молчал. Теперь, когда враги объявили открытую войну, молчать было нельзя. Надо было расправиться с лидерами, чтобы доказать свою невинность перед царем и чтобы запугать остальных.