Дневники 1920-1922

В глазах голубые стрекозы, и Московский бульвар представляется тоже, как вир.

28 Июля. Мышига, бабушка, ей Бог послал человечью кость, этой костью она заговаривает и кормится: кость кормит.

— В иконы не верю, а только в Спасителя и в Божью матерь, только, Михаил Мих., эта вера в Спасителя, я замечаю, приходит, когда умирает дух радости.

В Москве: проституция стала законом, а потому и нет на бульварах проституток.

Путешествие из Ельца в Дорогобуж через Москву.

Мрачный мужик везет нас от ст. в Дорогобуж, я показал ему серебр. рубль с Николаем, и вдруг он стал добрым и ласковым.

Клара и муж ее Давид: как она рассыпала золото и, не чувствуя страха к В.Ч.К., сосчитала, мало того, вернулась и пересмотрела место.

В тупике: обманула винная компания.

10 тыс. извозчику и на вокзал и как мы уселись в профессорский вагон (ворота пассажирской скорости).

Берем крепость за крепостью: а Вязьма (где обыски) сдалась без боя.

Семашкино волшебство: его отрывные листочки.

Волнения, что отберут 7 ф. пшена, а извозчику нечем заплатить (соха и молот — тысячи: «косы»).

Благословенный край Дорогобуж.

Самое путешествие сутки или двое, но сборы к нему — годы… (и переживания).

Конец пути: солнце (закат) над болотами и (настоящее только новый взгляд на прошлое).

5 (18) Июня в Пятницу выехали из Ельца.

7 (20) приехали в Москву.

9 (22) Июля, Казанская, пришли в Следово.

Шелковую шаль драгоценную разрезали на четыре куска и получили четыре пуда хлеба — громадная цена! а подумали: у нас убыль, а там будет новь, мужик пересидит, все пересидит: производитель всегда будет господином потребителя.

Приходила учительница из Еленкина и говорила, что занятий зимой не было из-за дров, хотя дрова за 100 саженей лежат великой массой.

Приходил «комиссар» (был комиссаром, пограбил, награбленное прожил и теперь живет курам на смех); его надо вырезать из дерева: материал: наплыв березовый покрасить, как макаровские ложки, между носом и ртом, т. е. на верхнюю губу пустить вершка два, нос вырубить и не стругать, вместо глаз две пуговицы от штанов, лоб низкий с морщинами, как у обезьян, все лицо очень широкое, но в общем длинное, и длину выгадать из промежутка между носом и ртом. Ему доверено доделать превосходное здание земской школы; он надеется это сделать силой (а какая сила, если сейчас у мужиков побирается).

29 Июля. В санатории у В. Иванова и Гершензона. Я сказал:

— Все хорошо, но к чему бутафория: вот странник М. Горький чуть не задавил меня своим автомобилем, почему он не странствует? или министр Луначарский печатает аршинными буквами себя, а под собой маленькими Вяч. Иванова.

Вячесл. отвечает:

— Потому что они власть, они взяли на себя грех мира (а сам лукаво так выглянул из себя).

Благословенный остров, который нашел я в Следове (когда вступил членом в крестьянский род), вдруг стал понятен: пришла учительница и сказала, что ей за три месяца выдали 3 ф. муки и зимой школа не топилась, потому что дров не было! тогда я понял, что этот остров может быть, и у нас, в голодном Елецком краю, есть, если вступить в крестьянский род, в это господствующее теперь мужицкое сословие; а интеллигенция в таком же рабстве теперь, как раньше были мужики. Этому роду мужицкому нужно только размножение (вот почему наряды: простыню разрывает на четыре платка — вот тебе и мука!), и крик «Земли!» — размножение. И образование ценится только полезное (почему и выскочил недоучка).

30 Июля. Вчера вечером были на хуторе в лесу у «Воробейчика». Вечером при луне сидел — курил в сенях против нового зарешеченного сруба; когда я переводил глаза на небо, то видел на небе изображение решетки крыши «водяными» знаками; а когда я захотел сознательно увидеть изображение, — оно исчезло, и как я ни ухитрялся потерять сознание, — не мог, решетка не являлась. (Мир есть, но насильно его не возьмешь.)

Вдруг все провалилось: леса-болота, реки, все дорогое, всякая цель, всякий смысл, сижу бессмысленно, где сяду, и без следа проходят, как облака, — облака моих далеких и последних переживаний. (Пустынное крещение.)

Путешествие из Ельца. Командировка. Чекист командировал, а диякон Казанский назначил в тюрьму. 2. Тюрьма. 3. Винный король. 4. т. Львов.

Софья Як. любопытствует о психологии «наркомов» честных и умных. «Ничего, — отвечаю, — нет интересного: народные комиссары теперь просто регистраторы стихийного процесса».

1 Августа. Сколько грациозной ласки, привета, уюта бывает у деревьев на опушке леса, когда входит в лес человек; и потому возле дома непременно сажают дерево; деревья на опушке леса как будто дожидаются гостя… (Сон: деревья кланяются мне.)

Начинает показываться Хрущево таким, как я его любил.

3 Августа. Поход в Дорогобуж с Ефр. Пав. Купанье в Ведуге (рыбы). Военный комиссар стреляет (Рябой змей). Одноглазый верблюд. Участники и 3 ф. масла: тетка Анна представляется. Поворожить? Ворожба — стрельба. «Участники» (довольные, что не в деревне) «трошечку» ближе. Лебедев и устройство в Алексине. Зажинают овсы. Льны. Аграрный человек — всегда анархист.

4 Августа. Поход в Алексино: «учитель Пришвин с семейством определяется на место». Еловка и разговор о «Хрусе» ^{62}. Двери родных отворяются (кума, сватья). Босиком по лесам, полям и холмам.

Программа календаря для детей Алексиной колонии.

Небо (облачность, осадки, звезды, ветры, приметы).

Жизнь леса (растения, животные).

Жизнь в воде. Поля.

Писатель Пришвин с семейством идет лесами в Алексино определяться на службу шкрабом.

Следово — Староселье — Катин починок — Еловка — X…; По кладкам через болото, с горушки в низину; собаки злые; «Не продадите яблоки? Дайте напиться!» Старик в лесу: «Вы чьи?» Овсы-ячмени поспели. Гречиха отцвела. Лен желто-зеленый. Пахнуло коноплями. Сено докашивают. Участники-Серюки. Кума-тетка и Кума-сватья. Лесная гарь.

Деревня — нерв. И отсюда одухотворение природы (к изучению края).

Жизнь в избе у Андрея Прокопьевича хороша тем, что тут как бы нервный узел природы, и небо, и лес, и вода, и воля — все посылает сюда свои нервы, и, живя в избе, вы чувствуете все в природе…

Я шел по лугу внизу, а на горе белая, стройная, как церковь, стояла женщина с серпом в руке…

Занятие словесным художеством, бывает, обрывается, и тогда все сделанное становится похожим на записанные сны, никому не нужные.

6 Августа. Алексино. Мы переехали в Алексино: перешли, а вещи переехали. И мы стали грызть кость барского быта.

Это было очень крупное имение, в котором жить можно было в созерцании леса и плавающих по широкому озеру лебедей.

В крестьянской избе все было подлинно, не было сомнения в необходимости жизни, а в имении все подозрительно: особенно школа II ступени, преподавателем которой я состою.

Это хождение босиком по лесам и полям мало-помалу закружило, я заблудился и возвратился к прежнему своему быту.