Степан Халтурин

— Куда там. Кричат «подать!» — да и делу конец.

— Завтра я поговорю с ними, хотя боюсь, не растолкую, мало еще с ткачами-то работы ведем.

— Нет, Степан, ты пока не ходи, там вокруг фабрики «пауки» шныряют вовсю, фабричным ребятам для соблазна, уж они их камнями да грязью. Не ровен час, налетишь.

Халтурина разыскивала полиция, и рабочие охраняли организатора и руководителя союза, с ним держали связь только несколько человек. О составе руководящей группы союза, куда входили Халтурин и Обнорский, знали лишь самые надежные, самые проверенные кружковцы. Халтурин и сам требовал от членов кружка строжайшей конспирации. В этом отношении Степан Николаевич брал пример с землевольцев и не стеснялся расспрашивать их о том, как они маскируются, учился у них и учил рабочих. Совет Моисеенко не ходить на бумагопрядильную фабрику был разумным, и Халтурин последовал ему.

Три недели продолжалась стачка.

Моисеенко по заданию союза рабочих руководил ею, проводил беседы с рабочими, помогал вырабатывать требования, поддерживал материально из средств союза. Халтурин же, связавшись с рабочими кружками на других заводах столицы, организовал сбор денег. Рабочие собрали около 300 рублей. Через Попова и Плеханова Халтурин добился денежной помощи бастующим от студентов и либеральной интеллигенции, что пополнило кассу забастовщиков еще на 1 000 рублей.

Как ни старались члены союза отговорить ткачей подавать прошение наследнику, рабочие новопрядильной решили все же идти. По просьбе рабочих, Михаил Родионович Попов составил прошение «по всем правилам адвокатского искусства». Когда Моисеенко принес текст его к Халтурину, Степан предложил, чтобы в конце прошения было указано, что если не будут удовлетворены требования рабочих, то они будут этого добиваться сами. К «адвокатской бумаге» были добавлены слова: «тогда мы будем знать, что нам не на кого надеяться, что никто не заступится за нас и мы должны положиться на себя и на свои руки».

Хотя Степан и обещал своим товарищам не появляться среди бастующих, в день подачи прошения наследнику не утерпел, решил пойти посмотреть, разведать настроения текстильщиков, так недавно влившихся в поток рабочего движения и еще не искушенных в нем.

16 марта, часа в три, Халтурин был в Александровском сквере у памятника Екатерины II. Степану пришлось загримироваться, что делал он впервые и очень неумело. Рабочие подходили дружно, и скоро набралась толпа человек двести-триста. Полиция обеспокоилась и стала предлагать собравшимся разойтись. Рабочие отказались и высыпали из сквера на Невский.

Степан двинулся вслед за ними. На Невском к рабочим стали присоединяться прохожие, толпа выросла вдвое. Вскоре Халтурин заметил Плеханова, Попова и некоторых других землевольцев. Они не заметили Степана. Халтурин приблизился к Попову в тот момент, когда того остановил какой-то господин, странно одетый, видимо провинциал. Указывая на рабочих, он спросил:

— Что это такое?

Попов подозрительно оглядел прохожего и уклончиво ответил:

— Не знаю хорошо сам, говорят, рабочие, что ли, идут с прошением к наследнику.

Кто-то сзади Халтурина пояснил:

— Это с Обводного. Обижают, значит.

— Кто нашего брата не обижает, почитай, кто только не хочет.

Халтурин обернулся и увидел говорившего. Это был старик лоточник, продававший спички. Провинциал тоже задержался возле старичка.

— А мерзавцы, сказать правду, эти толстосумы, до чего людей доводят.

— Настоящие аспиды, ваша милость. Такой народ зря не пойдет, это не студенты, которые балуют.

Халтурин поспешил дальше, размышляя на ходу: «Ведь вот сторонние люди отличают рабочих от студентов и не только по одежке, а по поведению. Демонстрацию студентов обыватели называют «баловством», а к выходу рабочих на улицу относятся серьезно, как бы признавая их право на это».

«Нужно скорее отрасли союза на всех фабриках создать, программу написать да и оповестить о ней всем, рабочих на улицы вывести со всего Петербурга, да не с прошением, а с требованиями», — думал Халтурин, подходя к Аничкову дворцу. Рабочие столпились у подъезда, окружив пролетку исполняющего должность градоначальника генерала Козлова. Моисеенко вышел вперед и заявил:

— Народ желает говорить с цесаревичем и просит его улучшить положение рабочих. Мы пришли просить не за себя только, а за всех рабочих. На других фабриках тоже грабят и душат…

Козлов оторопел, а потом велел схватить Моисеенко. Халтурин видел, как Петр Анисимович быстро выбросил бумагу с прошением, но ее поднял жандарм и передал Козлову. Рабочие заволновались, мирное шествие «царистски настроенных ткачей» готово было перерасти в политическую демонстрацию рабочих. Вероятно, об этом подумал Козлов. Войдя во дворец, он через несколько минут опять появился на улице и заявил:

— Его высочество поручил мне принять ваше прошение и приказал передать, чтобы вы спокойно разошлись по домам. Итак, расходитесь по домам. А ты, ты и ты… — Козлов указал на пятерых рабочих, — останьтесь.

Через несколько минут пятеро рабочих вошли во дворец. Настроение ткачей падало. Они не знали — требовать ли возвращения товарищей, которых, наверное, арестовали, или подождать — может, их во дворец, к наследнику позвали. Халтурин как никто умел улавливать эти настроения рабочих. Момент был упущен, теперь уже демонстрация вряд ли удастся. Нужно не допустить, чтобы полиция арестовала еще кого-либо. Заметив Абраменкова, который недавно вошел в союз, Халтурин подошел к нему и шепнул, чтобы тот посоветовал рабочим расходиться по домам.

На обратном пути Халтурин нагнал Плеханова. Георгий Валентинович только руками развел, заметив грим Степана.

— Нет, Степан Николаевич, вам подучиться этому искусству нужно. Погодите, я вас с одним человеком познакомлю, мастер на эти дела. Ну, как вам ткачи понравились?

Халтурин ничего не ответил. Он боялся, что наговорит лишнего Оратору, ведь если бы не Плеханов, вероятно, не было и «шествия» к наследнику. Холодно распрощались.

Дома Степан Николаевич долго и настойчиво анализировал события, делал выводы. Ясно было, что текстильщики отстали от металлистов, в них нет еще того сознания пролетарской солидарности, понимания своих рабочих интересов и необходимости борьбы за их осуществление. С ними нужно работать и работать. С другой стороны, отрадно было сознавать, что теперь в рабочее движение втянулись самые отсталые слои пролетариата, и можно будет попытаться объединить усилия рабочих всех фабрик столицы, а может… Халтурин размечтался, мечтал он о реальном, достижимом, мечтал о стачке всех рабочих всей России.

Эти мечты прервал неожиданный визит Обнорского. Виктор Павлович только в начале этого года вернулся из очередной поездки за границу, и с Халтуриным ему приходилось встречаться не часто, поэтому оба дорожили этими встречами.

— Ну как, чем кончилось хождение к наследнику?

— Плохо получилось, Виктор Павлович, мы текстильщиков прохлопали. Моисеенко, наверное, арестован.

— Нет, я его сейчас встретил, его часа полтора продержали в подвале, нотацию прочли и выпустили.

— Думается мне, что пора наши кружки на заводах да по районам объединять и открыто о создании рабочего союза провозгласить. А то и есть организация и как бы нет ее.

— И я так думаю, но сдается мне, что прежде, чем открыто заявлять о союзе, надобно два дела сделать. Первое — программу и устав его разработать, второе — это уже по вашей части, Степан Николаевич, отрасли создать в Москве, Нижнем, даже на Урале.

Когда в Одессе Южный союз создавался, то сразу отделения в Николаеве и Харькове образовали, а ныне мы по всей России рабочих объединить должны.

Халтурин загорелся, его мечты совпадали с предложениями Обнорского.

— Бачина в Ростов направим, вы, Виктор Павлович, в Москву собирались, а я на Волгу и на Урал съезжу. Что вы на это скажете?

Обнорский задумался. Организаторский дар Халтурина был ему хорошо известен, и никто другой так не ценил его, понимая, что Степан Николаевич незаменимый для рабочего дела человек. Но, с другой стороны, уехать сразу всем руководителям рабочего союза из столицы, когда назревают новые столкновения с предпринимателями, правительством, полицией, не ослабит ли это петербургской организации?