Склонен к побегу

— Так откуда вы выплыли? — спросил у меня один из офицеров.

— Из бухты Змеиной, — ответил я.

— А как добрались до бухты Змеиной?

— Пешком, я шел по тропинке.

— А лодку как?

— Лодку нес в рюкзаке.

Моторист, по знаку офицера, увеличил скорость. Когда на берегу оказывались люди, офицер приказывал остановиться и спрашивал их:

— Вы не видели вчера вечером человека с красно-синим матрацем или с надувной лодкой?

Все отвечали отрицательно. В СССР всем известно, что заявлять себя свидетелем опасно. Неровен час — со свидетелей да в обвиняемые попадешь!

Когда мы приблизились к бухте Змеиной, я показал на нее. Катер подошел ближе, офицеры осмотрели берег, посмотрели друг на друга и приказали мотористу идти дальше.

В Сердоликовой бухте и в бухте-Барахте стояли палатки и в них жила какая-то молодежь. Точнее сказать не «какая-то», а — особая молодежь, ибо обыкновенным людям ночевать в бухтах Кара-Дага категорически запрещено, что даже в моем обвинительном заключении впоследствии было записано. Не сделав этой особой молодежи никакого замечания за ночлег в запрещенном месте, офицеры только повторили свой вопрос: «Не видели ли?» и снова получили отрицательный ответ.

Когда катер прошел мимо всех бухт и на полной скорости приблизился к Ревущему гроту, один из КГБ-шников высказал догадку:

— А может быть, вы стартовали отсюда?

— Я уже ответил вам: из бухты Змеиной, — спокойно возразил я.

Катер прошел еще между Золотыми Воротами Кара-Дага, заглянул и в бухту Разбойник, а потом моторист развернул его на обратный курс и на полной скорости помчался в Коктебель.

В Коктебеле меня пересадили в «Победу», два автоматчика по бокам, и повезли в Симферополь.

Часть 3. Числится за кгб

Глава 17. Крымское Управление КГБ

Я проснулся с тяжелой головой. Мои вчерашние мысли мои вчерашние заботы еще не ушли. Я невольно подумал о том, где бы я сейчас находился, если бы не случилось несчастья. Я вспомнил, что вчера ветер был попутный, хоть и слабый. Если поставить парус «бабочкой» при таком ветре, то худо-бедно 2,5–3 км/час я бы имел. Следовательно, за сутки я бы прошел около 70 километров. Теперь бы до турецких берегов оставалось около 280 километров. Чем дальше от Крымского берега, тем ветер свежее, а потому и скорость хода больше. А если бы направление ветра изменилось, я бы перешел на весла…

И вдруг вместо безбрежного моря я как-то сразу увидел реальность: маленькую тюремную камеру, деревянное ложе без матраца и без одеяла, металлическую дверь, окно-щель где-то у самого потолка, парашу… Меня охватило ужасное, безысходное чувство. Наверно тоже самое почувствовала бы птица, если на лету ее схватили и заковали. Она мысленно все еще летит. Она не может и не умеет понять, что все кончено. Однако, это так. Никогда больше эта птица не полетит, не сможет даже крылом пошевелить.

Утром меня повели на допрос. В комнате столы стояли буквой Т. За главным столом сидел обставленный различными средствами связи и сигнализации пожилой человек с неинтеллигентным, злобным лицом. Он походил на Мефистофеля, чей скульптурный портрет я видел в Казанском соборе, превращенном коммунистами в атеистический музей. У Мефистофеля были погоны подполковника КГБ. Сбоку сидели еще два человека в штатском: молодой и старый. Мне велели сесть на стул в углу. И стул и столик перед ним были прикреплены к полу.

Мефистофель начал допрос по форме: фамилия, имя, отчество, адрес, родители, братья, сестры, семья? Затем спросил, зачем я находился в 10 километрах от берега, в надувной лодке?

Я повторил то, что написал накануне в объяснении.

— Значит вы веруете в Бога? — спросил меня Мефистофель.

— Да, верую.

— Почему же ваш Бог не помог вам? Ведь, вы наверное молились перед побегом? — скверная улыбка искривила его губы.

— Вы слишком примитивно понимаете веру в Бога, — ответил я. — Бог далек от вашего принципа: «Ты — мне, я— тебе!»

— Ну, мы еще выясним, действительно ли вы так веруете в вашего Бога. А сейчас скажите мне другое: вы признаете себя виновным в намерении бежать из Советского Союза, то есть в преступлении, оговоренном статьей 75 Уголовного Кодекса Украинской ССР?

— Это не преступление. Всеобщая Декларация Прав Человека, под которой стоит также подпись Советского правительства, заявляет: «Каждый человек имеет право покидать любую страну, включая свою собственную, и возвращаться в свою страну».

— А где вы могли читать Декларацию? — искренне удивился Мефистофель.

— Вы правы. В советских библиотеках она изъята, но я тем не менее читал.

— Если вы знаете Декларацию, почему тогда вы решили бежать из Советского Союза, а не обратились за официальным разрешением и не уехали по-хорошему?

— Потому что тех, кто обращается с подобными просьбами, вы прячете в сумасшедшие дома.

— Откуда вы это знаете?

— Знаю. Слухом земля полнится. И эфир— тоже…

— А-а-а! Эфир! Тогда понятно, кто вас подстрекал! Скажите, а зачем вам был нужен телефон Американского посольства в Москве, который мы обнаружили на вашей самодельной карте ветров и течений Черного моря?

— Телефон мне был нужен для того, чтобы попросить у них экземпляр расследования по делу об убийстве Президента Кеннеди. «Голос Америки» и дал этот телефон своим слушателям с целью распространения следственных материалов.

— Не для чего больше? Только для этого?

— Да, только для этого.

— И вы звонили в Американское посольство?

— Нет. Вы сами знаете, что нет. Ведь каждый звонок туда КГБ наверняка записывает на пленку. Наведите справки и убедитесь в том, что я не звонил.

— Хорошо. Кстати, о справках. Мы нашли в ваших вещах справку из домоуправления о том, что вы жили в кухне. Зачем вы взяли с собой эту справку? Чтобы показать ее на Западе? Проще было купить себе кооперативную квартиру, чем таскать в кармане подобную справку и злобствовать по этому поводу!

— На какие деньги? Вы разве не знаете, что однокомнатная квартира стоит более 4000 рублей, а инженер зарабатывает в месяц всего 90 рублей!

— А как другие покупают? — наивным тоном спросил Мефистофель.

— На зарплату никто квартир не покупает, также как дачу или машину! Кто в СССР живет на зарплату, тот находится на грани нищеты и ему не до покупок квартир!

— А на что покупают? — допытывался Мефистофель.

— На ворованные деньги покупают, на деньги, полученные от взяточничества, спекуляции, коррупции!

— Интересно, — загадочно произнес чекист и обратился к пожилому человеку в штатском:

— Пятьдесят шестая?

— Конечно, пятьдесят шестая! — ответил тот.

— А зачем вы взяли с собой в Турцию все свои документы? — снова обратился ко мне Лысов.

— Для того, чтобы турки могли идентифицировать мою личность и не приняли бы меня за советского шпиона.

— Разведчика! — мягко поправил меня молодой человек. — Шпионы — это те, кто работает против Советского

Союза, а кто работает в его пользу — те называются разведчиками.

Я ничего не ответил и подполковник продолжал:

— А что вы думаете о бегстве Светланы Аллилуевой?

— Правильно сделала.

— Вот как? А почему?

— Думаю, что не стоит больше об этом говорить.

— Ну, хорошо, продолжим о вас. Вы написали в своем объяснении, что в СССР притесняется церковь. Но я знаю здесь, в Симферополе, одного профессора. Он ходит молиться в церковь. Ну и пусть себе ходит! Никто его не притесняет! Объясните нам, в чем вы видите притеснение церкви?

— Я ничего не знаю о вашем профессоре, но зато знаю что большинство церквей по всей стране вами разрушено, разорено или они закрыты. А в немногих оставшихся церквах направляемые вами, КГБ-шниками, хулиганы мешают проведению богослужений. И купить Библию или Новый Завет, чтобы читать их дома, тоже невозможно — они не продаются ни в одном магазине!

— Ишь! Чего захотел! — вскинулся пожилой человек в штатском, с которым недавно советовался Мефистофель