Караджале

Теперь драматург мечтает уже не о Театральном комитете. Он чувствует себя вправе занять должность директора Национального театра. Разве все его пьесы не были впервые прочитаны и обсуждены в «Жунимя»? Разве его успехи не записывались в актив литературного, течения, возглавляемого Титу Майореску? У Караджале нет, конечно, никакого политического стажа в консервативной партии, и он часто писал в газетах, борющихся с консерваторами. Но разве он не посвятил всю свою жизнь румынскому театру? И кто лучше его, начавшего свой путь в будке суфлера и ставшего известным драматургом, знает все особенности театральной жизни, все ее нужды, все недостатки, все устремления? Караджале ждет от «жунимистов», пришедших к власти, не благодарности, не куска правительственного пирога, как многие другие, а официального признания своих заслуг перед румынским театром. И что для него еще важнее — возможности послужить ему не только в качестве драматурга. Он хочет принять на себя ответственность за судьбы театра. Он желает показать, чего может достигнуть «подходящий человек на подходящем месте».

Словом, у великого скептика, у трезвого, холодного, объективного исследователя общественной жизни, который с такой иронией высмеивал всяческие иллюзии, возникла очередная иллюзия.

В конце концов Караджале формально добился своей цели. Новый министр, конечно, и не помышлял о том, чтобы назначить его директором Национального театра.

Майореску оправдывал свое нежелание неверием в административные таланты Караджале. Он сдабривал свой отказ комплиментами художнику, который-де не должен заниматься канцелярской работой и вряд ли сможет поладить с буйным и нервозным актерским миром. Майореску не мог так просто нарушить многолетнюю традицию: должность директора Национального театра всегда была привилегией людей, принадлежавших к наиболее старым и почетным боярским семьям Румынии.

Друзья Караджале все же сломили сопротивление Титу Майореску. Существуют различные версии, называются разные имена людей, способствовавших назначению Караджале. Как бы там ни было, это назначение состоялось в конце июня 1888 года. И. Сукяну в своих мемуарах уверяет, что Караджале был назначен на высокую должность «вопреки воле боярина» (Титу Майореску). «Это стало вполне ясным позднее», — пишет И. Сукяну.

Позднее стало ясным, что в обществе, в котором жил Караджале, «подходящий человек на подходящем месте» отнюдь еще не является гарантией успеха дела. Может быть, даже наоборот. Назначение человека «без роду и племени» на высокую административную должность сразу же вызвало недовольство. Сколько оказалось вокруг ненавистников, сколько злобствующих, сколько бессовестных лжецов и фальсификаторов!

Новый директор был, однако, полон задора. Почувствовав атмосферу всеобщего недоброжелательства, он немедленно сочиняет полемическое письмо в газеты. Оно не было опубликовано. Но в минуты душевного гнева Караджале не знает отступления — он печатает и сам распространяет свое письмо, как листовку.

Странный и необычный документ! Новый директор не без иронии упоминает своих «почтенных» предшественников: «Многие задают вопрос: каковйг заслуги этого молодого человека незнатного происхождения, предназначающие его на место, занимаемое прежде такими почтенными и знатными людьми, как Ион Гика, Гр. К. Кантакузино и К. И. Станческу?» И Караджале перечисляет свои заслуги — свои пьесы, свое знание театра и музыки и свое несомненное качество… единственного румынского драматурга, которого однажды освистали на премьере. «И какие это были свистки!..

Я слышу их до сих пор… С того времени я обхожу улицы, по которым идут трамваи».

Кратко обрисовав затем тяжелое положение театра, новый директор заявляет: «Пусть меня критикуют после того, как я приступлю к работе, пусть критикует, кто хочет; но пусть оставят меня в покое, пока я не приступил к делу».

В этом уникальном манифесте, выпущенном 22 августа 1888 года, содержится и программа нового директора. Он собирается навести порядок всюду, где раньше царили анархия и произвол. Намечая свои мероприятия по оздоровлению театра, он, между прочим, обещает, что будет приходить на работу первым и уходить последним.

Надо отдать ему справедливость — он выполнил свои обещания. Человек, которого считали беззаботным краснобаем, оказался строгим и умелым администратором. Он вникал во все мелочи и изменил атмосферу в театре. Проведенные им реформы уже сами по себе характеризуют тогдашнее положение дел. Он устанавливает точное время начала спектаклей и вешает в вестибюле часы — после поднятия занавеса доступ в зал прекращается. Он вводит правило тушить свет в зале, раньше этого не делалось, и публика имела возможность и во время представления разглядывать ложи и развлекаться беседами, как в антракте. Затем новый директор осуществляет еще одно неслыханное мероприятие: отмену пропусков и бесплатных контрамарок для прессы.

Вот это уже была ошибка. Не надо было отменять бесплатные места для театральных рецензентов. Они пришли в неописуемое негодование и немедленно отомстили новому директору. Все его начинания начали сопровождаться ироническими комментариями в газетах. Театральные рецензенты считали зрителей и злорадно сообщали, что спектакли Национального театра идут при неполных сборах. О том, что в зале нет больше контрамарочников, они, разумеется, умалчивали.

Затем новый директор своим педантизмом и требованием соблюдать дисциплину вызвал недовольство и среди актеров. Возник анекдот о том, как он пригласил на обед одну актрису, а после обеда поспешил в театр и наложил на нее взыскание за опоздание на репетицию. При этом никого не интересовало, что новый директор сам появляется в театре первым и уходит среди последних. Никого не волновало и то, что он лично проверяет работу всех служащих, даже сидит за кулисами в «шумовом цеху», когда тому предстоит выполнить ответственное задание — создать шумовой фон ночной грозы в лесу во время представления «Короля Лира».

Следует отметить, что один анонимный автор газеты «Епока» признал некоторые заслуги Караджале: «По правде сказать, редко в театре господствовала такая дисциплина, такая атмосфера ритмичной работы и пунктуального выполнения каждым работником своих обязанностей». Редкое признание, не разделенное остальной прессой.

Затем нового директора начали травить за то, что он не умеет составлять репертуар, что он превратил Национальный театр в театр фарса и буффонады. К фарсам и буффонадам критики причисляли пьесы Мольера и, конечно же, комедии самого господина И.Л. Караджале.

В заключение один рецензент обвинил нового директора в пристрастии к порнографии. Среди примеров порнографических спектаклей снова фигурировали «Бурная ночь» и «Потерянное письмо».

Словом, на нового директора навалились дружно. Несчастная должность принесла ему одну-единственную радость, не имеющую, впрочем, прямого отношения к театру. Однажды на спектакле с участием знаменитой актрисы Сары Бернар, которую Караджале пригласил в Бухарест, случилось следующее. Обходя театр и помогая зрителям, не нашедшим места в партере, разместиться на галерке, новый директор оказал особенное внимание одной даме, пришедшей в театр в сопровождении молодой черноглазой девушки. Постоянные посетители галерки, студенты, видевшие эту сцену, сразу же спросили господина генерального директора, не относится ли его галантность скорее к молодой девушке, чем к почтенной Даме, которую она сопровождает. Друзья генерального Директора, сидевшие с ним в тот вечер в директорской ложе, тоже обратили внимание на его странное поведение: он почти не смотрел на сцену. И все время наводил свой бинокль на публику. Господин генеральный директор смотрел на молодую незнакомку. В тот же вечер он узнал, что ее зовут Александрина Бурелли и что она младшая дочь известного архитектора Гаетано Бурелли.

«Любовь с первого взгляда» имела быстрые последствия. Уже 7 января 1889 года состоялось бракосочетание Караджале с Александриной Бурелли, после чего генеральный директор взял отпуск и отправился в свадебную поездку по Италии. Репортеры бухарестских газет не забыли отметить, что на свадьбу директора Национального театра не были приглашены актеры.