Горький

Горький говорит о своем уходе из Нижнего в 1891 году, но после сделанных сопоставлений мы вправе, пожалуй, сказать, что речь идет здесь и об «уходе» Горького из Нижнего в 1896 году.

А в ряде последующих рассказов («Бывшие люди», «Проходимец», «Товарищи», «Скуки ради») мы видим, как охотно Горький отправляется в трущобы городов и на «дороги родины», противопоставляя искренность, цельность и простоту трущоб лицемерию и утонченной жестокости «общества».

Уже через месяц после открытия выставки выяснился катастрофический неуспех ее.

Впрочем, инициатор выставки С. Витте на обеде, данном в его честь экспонентами, заявил, что отсутствие на выставке масс его не беспокоит и что распространенное мнение о «мнимообщественном значении масс» ошибочно; что если бы в течение всего времени выставки на ней побывало бы с пользой для государства только десять посетителей-промышленников, то выставка, на его взгляд, уже окупилась бы.

Все понимали, конечно, что это хорошая мина при плохой игре: для удобства десяти заводчиков не стоило тратить тридцать-сорок миллионов рублей.

Но особенно любопытны были эти оговорки теперь, после обилия пышных слов о готовящемся «торжестве национального труда», «празднике русской промышленности» и т. д.

Как бы то ни было, стали искать виноватых и нашли их в прессе, которая будто бы недостаточно оценила достоинства выставки, что и повлияло на приток посетителей. По этому поводу Горький в забавной форме дал опыт своего анализа причин, почему национальное торжество не привлекло к себе нации.

«Провинциалы, посетившие выставку и возвратившиеся к пенатам, в огорчении на понесенные проторы и убытки, раздосадованные алчностью субсидированных выставочных поильцев и кормильцев, очистивших их карманы, — клянут и ругают выставку совсем не так, как газеты…

Увы! В городе Тмутараканске, и в городе Тартарарынске не читают газет, — все еще не читают. Из сих городов на выставку ездили его степенство Сидор Ермолаич Шкуродеров, он усмотрел в ней нечто глубоко оскорбившее его, а именно: он увидал, что он отстал, он далеко, непостижимо далеко отстал от современных, блестящих приемов обирания ближнего. Это так глубоко огорчило его, что он ничего не видел на выставке, кроме своей собственной глупости и тупости, кроме того, что он Шкуродеров, в деле околпачивания ближних применяет приемы никуда негодные, устаревшие, слишком грубые.

И, в огорчении своем, он разносит выставку перед обывателями Тартарарынска и они, послушав его вдохновенные речи, не поедут, ни за какие коврижки не поедут посмотреть на торжество культуры и праздник нации»⁵⁷.

То, что этот фельетонный персонаж Шкуродеров был действительно одним из типовых посетителей выставки и что Горький со своей писательской точки зрения очень внимательно присматривался к нему, показывают и позднейшие воспоминания Алексея Максимовича. В 1930 году он пишет:

«Я вспоминаю о том, что было 34 года до этого дня, но совершенно четко вижу перед собой бородатые лица хозяев псковских, вятских, сибирских и всяких других городов, губерний и областей. Вижу их в Машинном отделе. Они — удивлены, — в этом нет сомнения, но они — недовольны, это тоже ясно… Неизвестно почему в Машинном отделе помещена немецкая типографская машина, — кажется на ней предполагалось печатать издания выставки. Сухонький, остробородый старичок с безжалостно веселыми глазками рыжего цвета и с беспокойными руками, говорит усмехаясь:

— Экого чорта сгрохали! А к чему она?

Заведующий отделом объясняет: — «Газеты печатать». — «Газеты-ы? Дерьмо-то? Какая же ей цена?» Услыхав цену, старик поправил картуз, поглядел на окружающих и, видя сочувственные улыбки, сказал: «Вот куда налоги с нас вбивают — в газеты! Ах ты…» У него не хватило храбрости, он поджал губы и отошел прочь, скрипя новыми сапогами, за ним потянулись его единомышленники.

Этой группе предложено было подняться на привязном воздушном шаре. «Благодарствую, — сказал старик и спросил: — А ежели отвязать пузырь этот — может он до бога взлететь? Не может? Ну, так на кой же пес в небе-то болтаться, как дерьмо в проруби?»

Почти каждый раз, бывая на выставке, я встречал такого, как этот старичок, организатора мышления и настроения «хозяев» (25, 318–319).

Таков был средний тип посетителя выставки. Надо полагать, что, несмотря на свою благонамеренность, он не входил в расчеты министра финансов, готового помириться на десяти интересных ему промышленниках.

Что же касается остальной «нации», то ее не было, хотя нельзя сказать, что не было проявлено «забот» о ней.

Некто А. Пороховщиков, издатель газеты «Русская жизнь» и прожектер, — неутомимый добытчик каких-то пособий и субсидий — соорудил на эти средства отдел огнестойких построек с целью показать необходимость переделки Руси из деревянно-соломенной, ежегодно погорающей, в Русь глинобитную и несгораемую.

Запроектирована была и «народная дружина», которая, обучившись «глинобитию», должна была отправиться обновлять Русь, — словом, весь этот «глинобитный патриотизм», по выражению В. Короленко, сильно отдавал шарлатанством.

Пока что глинобитные постройки были выставлены для того, чтобы ознакомить с ними народ.

«Но народа-то ведь нет на выставке, — писал по этому поводу Горький. — Есть публика — но публика разве «народ»? Народ, как всегда, занят своими обязанностями, и у него нет ни средств, ни времени для посещения торжества русской промышленности».

Последнюю корреспонденцию Горький поместил после закрытия выставки под названием «Последнее сказание» и с комическим эпиграфом: «Умерла моя муза».

Аллегорически изобразив историю выставки и изложив причины ее малого успеха, он заключает так: «Теперь, при конце дней нашей выставки, вполне уместно спросить у старушки: «Для чего и зачем ты жила, кто тобой на земле осчастливлен?»

«И следует быть уверенным, — писал Горький, — что старушка, умей она сказать два слова, сказала бы, покачивая обелиском: — «Не знаю, батюшка. Дело начальства, родные вы мои!»⁵⁸.

Но самому Горькому выставка дала очень много. То, что он видел здесь и слышал, запомнилось ему на всю жизнь. И картины быта выставки, люди, которые здесь были, нашли яркое изображение во многих его произведениях и особенно в «Жизни Клима Самгина».

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Скоро Горький покидает Нижний. Переутомление работой во время выставки вызвало обострение туберкулезного процесса, который начался у него в Самаре.

В начале октября 1896 года он слег в постель и в течение трех месяцев претерпевал резкое обострение болезни, грозившей, по словам лечившего его тогда врача В. Золотницкого, смертью.

Только в январе, получив ссуду из Литературного фонда, Горький уехал в Крым, где доктор Алексин поставил его на ноги.

Известный литературовед и библиограф С. Венгеров, прослышав о новом писателе, направил к нему циркуляр «критико-биографического словаря» с просьбой прислать автобиографию и произведения.

Горький, автор уже двадцати рассказов, составивших его первую славу, когда они вышли отдельным изданием, отвечал:

«До сей поры еще не написал ни одной вещи, которая бы меня удовлетворяла, а потому произведений моих не сохраняю — ergo [22]: прислать не могу. Замечательных событий в жизни моей, кажется, не было, а впрочем, я неясно представляю себе, что именно следует подразумевать под этими словами» (23, 272).

Весной 1897 года Горький поселяется в селе Мануйловка Полтавской губернии и здесь, освобожденный от срочной газетной работы, пишет рассказы, устраивает деревенский театр.

Устраивая в Мануйловке крестьянский театр, Горький проявляет блестящие способности организатора, пропагандиста, выступает режиссером и актером.

В декабре 1897 года он писал В. С. Миролюбову в ответ на приглашение участвовать в «Журнале для всех»: