Любовь со второго взгляда

— Ну какая вы Баба-Яга?! Это же роль! Это тебе не Дездемона, которая подставила шею — и зритель твой, потому что жалко! Ты должна увлечь зрителя! Это же сегодняшняя Баба-Яга! Когда сегодня пугают — это не страшно. Когда завлекают — вот ужас! «Меня вы знаете так слабо…» — чтобы кошмар, чтобы мороз по коже! Обратитесь к своему жизненному опыту… Вы же красивая барышня… Вы же понимаете, о чем я говорю… Ведь не один холостяк при взгляде на вас холодел от ужаса! Еще раз сначала!

Из маленького проходного эпизода Ролан создает фильм в фильме, но сопротивляться этому нерентабельно, потому что получается интересно…

А монолог о панихиде для меня по сей день звучит особенно пронзительно… И на панихиде по Ролану я все время вспоминала его слова и его голос…

— Дорогой мой, — обращается герой Ролана к своему прохиндею-директору (Армен Джигарханян), — наша жизнь состоит не только из дней и вечеров, когда мы работаем… В ней есть ночи, когда мы думаем… И думаем не о бифштексах и ставках, а думаем о гражданской панихиде, о своей, о том, кто на нее придет и что скажет. И что НЕ скажет. В молодости я хорошо спал. Я легко себя растрачивал. А сейчас у меня нет времени… Так что уж вы меня извините… (Звонит телефон. Герой Ролана хватает трубку и говорит о себе в третьем лице): ОН УМЕР. Вчера.

На сдаче картины генеральный директор чуть не вырезал этот монолог Ролана, обращенный к себе. Я никак не могла понять, почему… Топталась вокруг, сопротивлялась, обижалась. Тогда Сизов мне объяснил — наедине: нынешний генсек К. У. Черненко при смерти… — о чем он сейчас должен думать? О панихиде? О своей? — и далее по тексту…

Мы снимали в Театре им. Пушкина. Снимали по ночам — дни и вечера были заняты театром — нам давали только ночи… На одной из съемок, запрыгивая на сцену, Ролан сильно подвернул ногу. Но не ушел, просто часть роли прохромал, так аккуратно и артистично, что в кадре этого не видно.

В одну из таких ночей снимался эпизод, когда герой Виталия Соломина приходит к герою Ролана — уладить кое-какие делишки, не для себя — для кое-кого, чтоб тот, в свою очередь, — кое-что для кое-кого следующего…

Ролан, как я уже говорила, усиленно рекомендовал мне другого актера. А у Виталия какая-то сумасшедшая чувствительность на искренность отношения к себе… и всегда тигриная выжидательная готовность к прыжку.

Напряжение повисло сразу, как только актеры встретились на репетиции. Но как интеллигентные люди — никаких внешних признаков, никаких прямых выпадов, никакого резкого проявления. Только мне — свои прямо противоположные предложения. Оговариваем сцену.

Виталий: — Я выйду из этой кулисы и пройду вон туда.

Ролан: — Нет, пусть он выйдет из той кулисы и пройдет вон туда.

Это не имело никакого принципиального и художественного значения. Но каждый из них должен был «поднять заднюю ногу».

Я, как заправский арбитр, сказала:

— Снимем два варианта. Из той кулисы и из этой.

Было три часа ночи. Я понимала, что успеем мы снять только один вариант.

И начала снимать с того, который предлагал Соломин. Да, Ролан был моим учителем и даже более. Но с Виталием мне предстояло снять еще полкаргины, а с Роланом — еще одну сцену, от которой я в крайнем случае могла отказаться.

Сняли вариант Виталия. Шесть утра. Конец смены..

— Всем спасибо. Съемка окончена. Больше не успеем. Извини, Ролан.

Ролан все понял. Говорит Лене:

— Она меня растоптала…

Лена тихонько мне:

— Не обращай внимания. Мы с ним поругались — он взвинчен.

Три месяца Ролан со мной не разговаривал. До озвучания. На озвучании он посмотрел материал. Остался доволен своей ролью и простил меня.

Потом Саша Митта, коллега, режиссер, напишет в журнале об этой работе: «Хвалить Ролана Быкова… все равно, что восхищаться рассветом. Он всегда прекрасен. Проблема в том, чтобы его не проспать. Быков — актер такого уровня, о котором не стыдно писать, заканчивая каждую фразу восклицательным знаком. Ниже уровня большого мастерства он не трудится нигде. Однако роль театрального режиссера, которую сыграл в картине Ролан Быков, выделяется среди его работ. Там есть и точность зарисовки с натуры, и злая острота самоиронии, и серьезная щемящая нота, когда по ходу действия мы мимоходом прощаемся с этим «сжигающим себя творцом» во время привычного для него сердечного приступа. И понимаем, как дорого он оплачивает свою круглосуточную круговерть».

Пробовалось много хороших и разных актрис: Женя Глушенко, Лена Проклова… Но поскольку главной нашей задачей было найти Героя, то героиню, партнершу искали для него, единственного.

И так как долгое время этим единственным был Гена Хазанов — ему было комфортно, интересно и радостно с Верой Глаголевой. Мы ее и утвердили.

Потом Гена ушел, а Вера осталась. И сыграла роль театральной актрисы.

Красивая, умная, хрупкая… мастер спорта по стрельбе из лука — это все она…

До конца, до последнего кадра Вера боролась за то, чтоб ее героиня ходила в брюках и была положительной. Идея брюк не была для меня главной. Поэтому я легко пошла навстречу актрисе. А вот что касается «положительности»… Для меня было принципиальным, чтоб возлюбленная Паши оказалась потребительницей, покруче иных откровенных прохиндеев. Чтобы ее внешняя утонченность, интеллектуальный камуфляж, спекуляция на остатках романтизма бывшего астронома оказались бы роковыми для «мастера жизни».

Героиня Веры — это следующее поколение: расчет и выгода — и никакой ностальгии по утраченному

Лариса Удовиченко сыграла небольшую роль — жену героя. Это наша единственная совместная законченная киноработа, если не считать музыкального эксперимента «А вот и я!». Но эта актриса многое может, и, думаю, главные ее роли еще впереди, хотя мне очень нравятся ее работы у Леонида Филатова и Петра Тодоровского.

Кошка, которая гуляет сама по себе, — это про нее. В ней такой изгиб, напускная наивность, обвораживающее жеманство…

Я видела, как мужчины тают рядом с ней.

Художником на картине была Ирина Шретер. Старая школа. Внучка художника Нестерова. Она жила на Сивцевом Вражке в доме с красивой витой лестницей. На стенах висели картины деда. Она была очень естественна во всех поступках, что, как мне кажется, есть глубинное проявление внутренней культуры и высочайшей интеллигентности. Ирина Николаевна искренне и самоотверженно относилась к работе.

Привел ее на картину оператор Сева Симаков. Я поначалу притихла — она мне показалась «бабушкой на чайник». Потом я устыдилась своих первых ощущений. Работала она спокойно, профессионально и за десятерых молодцов.

Когда проходит время и картина начинает жить самостоятельно, из памяти уходит все, что вызывало горечь и раздражение. Остается благодарность. Я с удивлением наткнулась недавно на записные книжки того времени.

…Директор забрал с площадки машину и уехал по своей «нужде».

Начали снимать объект «Ресторан» — все не подготовлено.

Нужны карточки-визитки на пиджаки «научных» мужей — их нет. Даю Олегу Киселеву деньги — привезти хотя бы десять одинаковых наукообразных значков. Он привозит значки-«кораблики». Цепляю их на лацканы пиджаков участникам съемки вверх дном — получается нечто непонятно-загадочное.

На столах нет воды.

Приборы грязные.

Нет костюмов для певиц.

Редактор не утверждает тексты песен, а эпизоды под фонограмму уже сняты.

Кто-то отпустил актера — не можем снимать.

Кресла и диваны очень драные. Прикрыть нечем — только спинами массовки.

Автор уехал отдыхать в Пицунду.

Директор снова забрал машину с площадки по своим большим и малым надобностям.

Массовка съела все яблоки.

Купила Соломину шляпу за свои 11 рублей.

Осветители пьяные на площадке.

У актрисы под носом болячка.

Идет дождь. Плохо. Потом солнце никак не зайдет. Снова плохо. Сняли!