В эфире 'Северок'

Спустя несколько дней мы передали разведотделу, что в районе Керчи и Феодосии имеются четыре укрепленные линии и находится там пятый армейский корпус, куда входят две пехотные дивизии: 73-я и 98-я. А кроме того, 191-я бригада штурмовых орудий, 6-я кавалерийская дивизия и 3-я горно-стрелковая дивизия румын.

По побережью Черного моря дислоцируются 1-я и 2-я горно-стрелковые и 9-я кавалерийская дивизии румын. На Перекопском перешейке держит оборону 17-я немецкая армия, и там, на глубину до сорока километров, сооружены три сильные оборонительные линии. Две из них - по Ишуньским позициям, по реке Чатырлак. На южном берегу Сиваша созданы две, а местами и три оборонительные полосы с дотами и дзотами.

Еще сообщили о том, что гитлеровцы угоняют в Германию молодежь и увозят из Крыма ценности.

Потом мы приняли приказ начальника Центрального штаба партизанского движения при ставке Верховного Главнокомандования П. К. Пономаренко о проведении операции на железных дорогах под кодовым названием "Сбор фруктов".

Надо сказать, что к этой операции готовились давно и тщательно. Приняли несколько самолетов с минами и взрывчаткой. Прилетели к нам с Большой земли военные специалисты - инструкторы-минеры. День и ночь специальные группы партизан обучались подрывному делу. На малой посадочной площадке почти каждую ночь приземлялись "уточки": привозили боеприпасы, медикаменты, продовольствие, почту. Они же увозили раненых.

Как-то на рассвете пожаловали каратели. С каким рьяным усердием лезли они на нашу высоту! Видимо, думали с ходу овладеть ею и начисто рассчитаться с партизанами.

Но народные мстители надежно укрепились там. В обороне находились все отряды.

Поджидая противника, партизаны лежали, притаившись, в укрытии. Лишь один человек, в форменном бушлате и фуражке с крабом, перебегал от дерева к дереву вдоль линии обороны. Он не стрелял, но и не прятался, и не подставлял себя пуле-дуре. Вместо автомата в его руках без конца строчила кинокамера. То там, то здесь ему кричали из-за камней-валунов:

- Стой! Куда лезешь? Не видишь, там немцы?

А человек в морской фуражке с кинокамерой в руках будто не слышал ни этих слов, ни свиста пуль, ни воя мин и снарядов. Он был увлечен своей работой, поглощен лишь одним стремлением: запечатлеть ход боя. Другого такого случая, думал он, не подвернется. А их потом было...

Никто из партизан его пока не знал: немногие видели, как он прилетел прошлой ночью с Большой земли. Кто этот человек, с какой целью прибыл, никому не было ведомо. Политотдел фронта радировал, чтобы мы со всей серьезностью отнеслись к кинооператору и оказывали ему действенную помощь в создании документального фильма о народных мстителях Крыма.

В свою очередь, Петр Романович Ямпольский предупредил кинооператора:

- Прошу не забывать, где вы находитесь. Обстановка у нас неспокойная. Часто вступаем в бой. И лезть на рожон, в самое пекло не рекомендую.

- А как же я буду снимать настоящий бой? - забеспокоился кинооператор.

- Снимайте, но не на виду у немцев, - спокойно ответил Ямпольский.

- Простите, но мне нужны не только панорамные куски, но и отдельные детали, крупный план. Надо заснять бой без фальши!

- Пожалуйста, но не нарушая наших условий.

* * *

А теперь вот кинооператор делал свое: снимал так, как ему было нужно.

Гитлеровцы упорно продолжали лезть на высоту. Но скоро их наступательный порыв кончился. Партизанские отряды пошли в атаку. Немцы дрогнули. Вот назад повернул один, другой, третий... Бегут!

Кинооператор выскочил из-за дерева и, обгоняя партизан, ринулся за немцами со стрекочущей камерой в руках. Впереди него спины вражеских солдат, широкие и узкие, прямые и сутулые. Все ближе, ближе...

Вот впереди упал немецкий солдат, подкошенный партизанской пулей. Кинооператор на миг остановился перед лежащим гитлеровцем, смахнул со лба пот и нацелил на него камеру. Солдат, выпучив глаза, потянулся здоровой рукой к автомату. Сейчас он выпустит очередь.

Подбежавший Алексей Ваднев выбил из рук немца автомат, который все-таки выстрелил. Но пули лишь подняли фонтанчики пыли у ног кинооператора.

- Куда же тебя, парень, несет со своей камерой?! - возмутился Алексей. - И дался тебе этот...

- Вот это кадрик! Очень нужный кадрик! - с воодушевлением произнес кинооператор. Он расстегнул ворот гимнастерки, обнажив тельняшку. По его лицу я шее лился пот, но он его не вытирал - некогда.

Бой закончился только вечером, и партизанские отряды вернулись в лагерь. Приплелся и кинооператор, вымотанный, но довольный своей работой.

У костра познакомились. Это был капитан Иван Андреевич Запорожский. Мы обменялись с ним головными уборами: он отдал мне свою видавшую виды фуражку с крабом, а я ему - замызганную простреленную пилотку. В знак дружбы он подарил мне книгу Николая Островского "Как закалялась сталь", и я в часы отдыха читал ее партизанам.

33

Как-то Николай весь день ходил хмурый, насупленный. И все смотрел на меня, будто на какую диковину. Я не выдержал, спросил, в чем дело. Григорян невесело сказал:

- Я тебя скоро потеряю. Сон видел такой! А сны бывают вещие.

- Брось ты глупости городить, - отмахнулся я. - Думал, наверное, про всякую ерунду, вот и приснилось.

- Ничего подобного! - возразил Николай. - Когда-то моей сестренке приснился подобный сон. И он сбылся. Она очень любила одного парня. Ей приснилось, что ее подруга увела его. А через несколько дней тот парень куда-то исчез и адреса не оставил.

- А при чем тут я? Я по крайней мере никуда не собираюсь уезжать. Никуда. Если только... убьют.

- Брось ты это! И все-таки я потеряю тебя. Я верю сну, - сказал Григорян упавшим голосом.

Я недоверчиво усмехнулся.

А на другой день получил радиограмму: штаб фронта отзывал меня на Большую землю. Николаю пока решил не показывать этот приказ.

Но он заметил, что я спрятал от него одну радиограмму, и стал требовать ее. Пришлось прочитать. Григорян взглянул на меня грустными глазами:

- Говорил же тебе...

Я ничего не ответил и понес радиограммы в штаб.

Петр Романович Ямпольский - он теперь командовал Центральной оперативной группой - ЦОГ, прочитав их, сказал:

- Сегодня же первым самолетом ты, Степа, полетишь. Жалко, конечно, расставаться, но ничего не поделаешь - приказ! И пригласи, пожалуйста, Григоряна.

- Петр Романович, я не полечу.

- Как это - не полечу? Штаб фронта отзывает, а ты - не полечу? Думаешь, что говоришь? Нельзя же так, дорогой мой...

- Я останусь. Пусть Николай летит.

- Но ведь Николая не отзывают! В радиограмме ясно сказано кого. Короче, полетишь сегодня же. Причем первым самолетом.

Шел я из штаба и ругал себя, что не вписал в текст фамилию Николая. Он бы и улетел. Хотя есть приказ...

Григорян встретил меня вопросом:

- Ну как? Летишь?

- Не хочется мне, Коля, с тобой расставаться. Сроднились мы. Вроде бы всю жизнь рядом провели. Ну ничего, еще встретимся. Не горюй! Да, Петр Романович тебя приглашает.

Незадолго до ухода на аэродром я передал Григоряну всю документацию, рацию. Николай с неохотой принял: он нервничал. У меня на душе тоже было неспокойно.

* * *

В двадцать три часа двинулись на аэродром. Шли молча: казалось, так было легче. Да и какие слова можно произносить, когда я улетаю, а мой друг остается в тылу врага?

Самолета долго ждать не пришлось. Вскоре он пролетел над сигнальными кострами, сделал разворот и пошел на посадку. К нему тотчас бросились партизаны. Началась выгрузка. Затем на носилках понесли в машину раненых и больных.

Позвали меня. Сердце защемило. Я попрощался с Ямпольским, с остальными провожающими. Потом мы обнялись с Николаем.

Не знаю, сколько бы мы так стояли, обхватив друг друга, если бы не резкий окрик. Партизаны подняли меня на руки и втиснули в открытую дверь самолета. Я тотчас снял с себя кожаное пальто-реглан и кинул его Григоряну.