Записки истребителя

Ехали мы долго, казалось, полк навсегда стал на колеса. В пути устраивали вечера самодеятельности с участием всех без исключения. Разнообразием репертуара и мастерством исполнения особенно отличался Гудим.

Он выразительно читал, пел с чувством, с настроением. Эти таланты инженера для меня были неожиданностью.

Днем во время стоянок поезда комиссар эскадрильи Гаврилов проводил беседы или читал лекции. В этом отношении Гаврилов был чрезвычайно изобретателен.

По одной - двум репликам он угадывал настроение присутствующих, их интерес и заводил беседу. Если надо, он мог превратить беседу в теоретический доклад, в лекцию. Причем это были не абстрактные рассуждения "на предмет" или "по поводу", а содержательный, наполненный фактами, примерами разговор, который увлекал и обогащал людей. Летчики уважали и любили комиссара.

Через двенадцать дней мы приехали на станцию Земляное, на которой было три дома. Нам предстояло разместиться в двух больших землянках, вырытых еще летом. В землянках были устроены двухъярусные нары, поставлены печи из металлических бочек. Тепло и просторно, а что еще надо солдату! Томительный месяц прошел в ожидании переучивания на новой технике. Мы освоили конструкцию новых машин так, что любой вопрос, касался ли он двигателя, самолета, спецоборудования или вооружения, был каждому предельно ясен.

- Теперь осталось только влезть во всасывающий патрубок и пройти невредимыми до выхлопного, - шутили летчики, ожидая дня, когда приступят к практическим занятиям.

Наконец из запасного полка прибыли инженеры для проверки наших знаний. Прием зачетов обычно являлся предвестником полетов. И действительно, через два дня мы перебазировались.

На новом месте нас прежде всего подвергли тщательной санитарной обработке, потом "разоружению": были сданы на склад ручные гранаты, трофейные пистолеты. Разместились мы в школе: на втором этаже бывалые, на первом - летчики из нового пополнения.

Гаврилов, я и Кузьмин занялись изучением молодого летного состава эскадрильи. Вскоре мне прислали заместителя по летной части, старшего лейтенанта Семыкина, который сразу же включился в работу. Семыкин отличался завидной для летчика выдержкой, точностью и деловитостью. На фронте он еще не был, но обладал большим опытом подготовки кадров, полученным в авиашколе, где он работал инструктором.

До сих пор мы летали на "харрикейнах". Теперь нас пересаживали на "яки". "Як" - замечательный отечественный скоростной, маневренный и мощный по вооружению истребитель. Слава его гремела по всем фронтам. Как радовались мы новой машине! Правда, наше восторженное чувство было несколько омрачено. Командир запасного полка выделил для полетов самый старый самолет. У командира был такой взгляд: учиться можно и на старом, не дай бог, поломка или что-либо еще более неприятное - зачем рисковать? Но я решительно запротестовал против этого. Весь мой летный опыт говорил, что первый полет надо произвести на безотказной машине. Как бы ни был опытен летчик, в первом полете его внимание полностью направлено на пилотирование, на "прочувствование" управляемости машины, на то, как он опирается на несущие его крылья. А что может произойти в условиях столь огромной занятости летчика при отказе материальной части, а отказ более вероятен на старом, изношенном самолете? При некотором сопротивлении самолет выделили новый.

Первым в эскадрилье лечу я. "Як" превзошел все мои ожидания: машина стремительна, послушна и, я бы сказал, умна. "Харрикейн" по сравнению с ней кажется какой-то суздальской стариной.

За мной поднимаются Орловский, Кузьмин, Егоров, затем все остальные. Все идет прекрасно. Уверенно взлетают, хорошо садятся.

- Еще один летчик родился, - говорит Гаврилов после приземления очередного пилота.

Он прав! С каждым вылетом рождался боевой летчик. Пусть еще и не мастер, не ас - это придет со временем, - но летчик, горящий желанием бить врага и владеющий новым самолетом.

Потекли дни. За три месяца нам предстояло научить новое пополнение воевать так, как воевал наш полк, научить повадкам и тактическим приемам, выработанным коллективом бывалых.

На воздушные бои, как основное для истребителя, я обращал особое внимание. Много пришлось потрудиться над групповой слетанностью. Молодые летчики были обучены полетам в паре и звене, но не летали в составе эскадрильи. Групповой слетанности нужно было обучить на повышенных скоростях и с применением маневра, максимально приблизить условия каждого полета к боевой действительности.

Наступление весны принудило прекратить тренировку: размок аэродром. Было досадно, ибо срок отлета на фронт неумолимо приближался.

Весенний и летний периоды обещали еще больший размах воздушных боев. На Кубани, где весна уже наступила, развернулись крупные воздушные сражения.

В этих боях рождались новые приемы, новая тактика.

Появилась "этажерка Покрышкина" и его замечательная формула: "Высота, скорость, маневр, огонь". Кажется, всего четыре слова, но если вникнуть в их содержание, перенести их на поле боя, - это целая школа.

К нам на переформирование с Кубани стали приезжать истребительные полки. Опыт бывалых воинов надо было использовать, тем более что поговаривали о нашем направлении на Кубань.

В апреле значительно потеплело, начало подсыхать.

С утра до вечера мы не уходили с аэродрома, стараясь наверстать упущенное за дни распутицы. Молодые летчики с любовью и рвением выполняли все требования командиров. В сжатые сроки решалась одна задача за другой.

Как только закончили групповую слетанность, приступили к обучению воздушным и наземным стрельбам, воздушным боям, сначала индивидуальным, а затем и групповым. Мы с Кузьминым не вылезали из кабин самолетов: нужно было "подраться" с каждым летчиком, чтобы лучше знать качество каждого, а заодно и выделить из них старших.

Большие надежды подавали два молодых воина Варшавский и Аскирко. Они выделялись решительностью и быстрой смекалкой. Однако, когда я вызвал их на беседу с целью повышения по службе, оба начали упрашивать не делать этого. Выдвижение в старшие было связано с тем, что Аскирко и Варшавский должны были летать не в одной паре, а в разных, чего им чрезвычайно не хотелось. За это время они так привыкли друг к другу, так срослись, что раздельного существования в воздухе не мыслили.

В конце апреля из Главного штаба Военно-воздушных сил прилетела инспекция, чтобы определить уровень нашей подготовки.

Моя эскадрилья стала уже сколоченным боевым подразделением. Летчики научились вести воздушный бой, не отрываясь от ведущего, они пропитались фронтовым духом. Эскадрилья стала хорошей семьей даже для испорченного неправильным воспитанием Лукавина.

Отец Лукавина почти не уделял своему единственному сыну внимания, а воспитание мамаши сводилось к сердобольному попечительству над "мальчиком". "Маменькин сынок" научился всему, кроме труда. В авиацию он пошел потому, что пребывание в ней рассматривал как развлечение. Стоило немалого труда "сломить" строптивый характер Лукавина, привить ему качества, нужные летчику. Общими силами коллектив делал это, хотя еще было не известно, как поведет себя Лукавин при встрече с врагом лицом к лицу. Беспредельную храбрость, стойкость, дисциплину, основанные на высоком сознании, за два месяца воспитать трудно. Эти качества приобретаются годами, они берут свое начало в семье и школе.

В вопросах воспитания молодых летчиков не обходилось иногда и без спора. Уравновешенный и серьезный Гаврилов обычно говорил: - Мало у нас времени на учебу. Чтобы сформировать настоящего воздушного бойца, нужен, может быть, не один год.

- Год? Что вы, товарищ комиссар. Столько времени учиться. А когда же тогда на фронт? - возражал Кузьмин. И, имея в виду Лукавина, которого недолюбливал, хитровато добавлял: - Иному и года мало. А, впрочем, один, два раза немец как следует всыплет - вот наука и привьется.

- Это крайность, дорогой товарищ. Неопытный и недостаточно стойкий летчик в самый тяжелый момент боя может уйти и подставить под удар своих товарищей.