Записки о России при Петре Великом, извлеченные из бумаг графа Бассевича

1723. Сенатор князь Голицын [82], замешанный в деле несчастного Шафирова, был присужден, как и многие другие, к шестимесячному тюремному заключению. Но по прошествии четырех дней наступила годовщина бракосочетания императрицы, и так как она удостоила просить за него, то император возвратил ему свободу и чин, послав его выразить свою благодарность у ног Екатерины, когда она вышла в залу собрания для принятия приветствий и поздравлений. Вечером перед её окнами сожжен был фейерверк, изобретенный её супругом. Он изображал соединенный именной шифр их в сердце, украшенном короною и окруженном эмблемами нежности. Фигура, изображавшая Купидона со всеми его атрибутами, кроме повязки, пущенная рукою самого государя, казалось, летела на крыльях и зажгла всё своим факелом. Несколько дней спустя, накануне отъезда двора в Петербург [83] (25 февраля) император устроил другого рода огненную потеху, менее любезную, но весьма странную. Он собственноручно зажег свой старый деревянный дворец в Преображенском, построенный в 1690 г. Так как его обложили фейерверочными материалами, то здание это долго горело разноцветными огнями, которые обнаруживали его архитектуру и делали прекраснейший эффект; но когда материалы сгорели, глазам представилось одно безобразное пожарище, и монарх сказал герцогу Голштинскому: «Вот образ войны: блестящие подвиги, за которыми следует разрушение. Да исчезнет вместе с этим домом, в котором выработались мои первые замыслы против Швеции, всякая мысль, могущая когда нибудь снова вооружить моею руку против этого государства, и да будет оно наивернейшим союзником моей империи!»

По возвращении в С.-Петербург, император нашел сестру свою царевну Марию Алексеевну в предсмертной агонии. Замешанная в суздальском деле, она несколько лет содержалась в Шлиссельбурге, а потом в одном из дворцов столицы, где, кроме запрещения выезжать со двора, она ни в чём не терпела недостатка и могла жить, как ей угодно. Постель её была окружена попами, которые, следуя старинному способу успокоения душ умирающих, приносили ей питье и пищу, спрашивая жалобным голосом, имеет ли она в изобилии на этом свете всё, что нужно для поддержания жизни? Разгневанный тем, что осмелились исполнять в его собственном семействе нелепый обычай, оставленный уже и чернью, монарх с позором прогнал этих невежественных попов от умирающей царевны. Ее похоронили с такими почестями, как будто она никогда не была в немилости.

Петр Великий любил великолепие в празднествах; но частная его жизнь отличалась необыкновенною простотой: вилка и нож с деревянными черенками, халат и ночной колпак из посредственного полотна, одежда, пригодная для занятий плотничною и другими работами, в которых он часто упражнялся. Когда не было санного пути, он ездил по городу в одноколке, имея одного денщика рядом с собою, другого следовавшего позади верхом. Поэтому Петербург однажды был удивлен, увидев его выезжающим из своих ворот в богатом костюме, в прекрасном фаэтоне, запряженном шестью лошадьми, и с отрядом гвардии. Он отправлялся навстречу князю Долгорукову и графу Головкину, старшему сыну великого канцлера [84], отозванным от их посольств для поступления в Сенат. Долгорукий, украшенный орденом Слона, провел пятнадцать лет в Копенгагене и Париже; Головкин, имевший Черного Орла, — в Берлине. Оба были с отличными способностями и превосходно образованы. Император выехал к ним на встречу за несколько верст (которых 7 составляют одну большую немецкую милю) от города, посадил их к себе в фаэтон, возвратился в свою резиденцию и провез их по всем главным улицам до своего дворца, где назначил большое собрание. «Не справедливо ли было с моей стороны, — сказал он, входя туда, — с ними, поехать и привезти к себе с почетом сокровища знаний и добрых нравов, для приобретения которых эти благородные русские отправились к другим народам, и которые ныне они приносят к нам?»

С марта месяца адмиралтейству отдан был приказ государя снарядить в Кронслоте 100 галер, 28 военных кораблей и 14 фрегатов, снабдив их припасами на шесть месяцев. Он объявил, что сам примет начальство над этим флотом; но не возьмет себе того корабля, на котором до сих пор плавал, и который желает не подвергать более случайностям битв и волн, а сохранить, потому что был на нём в 1716 г., когда командовал четырьмя флотами разных наций [85]. Он выбрал себе другой корабль с именем, означавшим счастливое для него предзнаменование, а именно корабль «Екатерину» названный им так за превосходство его постройки и за изящество украшений, с которыми ничто не могло сравниться, хотя всё было сделано в С.-Петербурге.

Все эти приготовления имели целью навести ужас на врагов герцога Голштинского в Стокгольме, где дебют графа Бассевича был очень не удачен. Ему дали знать стороною, что королева никогда не захочет дать аудиенции эмиссару герцога Карла Фридриха, что король в угоду ей также не согласится на это. Оба в то же время объявили, что им будет неприятно, если его станут посещать. Он вооружился терпением, чтоб не испортить совершенно дела и, умалчивая пока о главном предмете своего посольства, просил дать ему возможность выразить пред лицом престола: «что герцог признаёт права того, кто возведен на трон милостью королевы, его тетки, и что подчиняется постановлениям отечества, которое слишком дорого его сердцу, чтоб он мог решиться внести в него раздор». Многие шведы, тронутые такими словами, нашли жестоким поведение Сената и двора в отношении августейшего потомка древних королей; а многочисленные офицеры, возвратившиеся из русского плена, и при проходе через Москву, осыпанные щедротами Карла Фридриха (которые шли чрез руки графа Бассевича), считали за низость, если, в угоду неумолимой королеве, не окажут ему должного почтения. Скоро при помощи обедов, на которых царствовали изобилие и веселие, и на которые принимались все с распростертыми объятиями, Бассевич увидел свой дом постоянно наполненным гостями. Уверившись в значительном числе приверженцев, могущих противодействовать сторонникам двора, он нашел, что ему остается только запугать последних, и это удалось ему при содействии кронслотского вооружения. Шведский сейм настоятельно потребовал от короля: не упорствовать в отказе, за который будет порицать его вся Европа и который мог поставить королевство в неприятное положение. Тогда аудиенция наконец состоялась 8-го апреля, с большою торжественностью и пышностью. Граф Бассевич поздравил короля с восшествием на престол, уверяя, что герцог одобряет сделанное нациею в пользу его величества и просит его только помнить, что, нося корону Ваз, он должен заменить отца их единственному потомку, питающему к нему совершеннейшую сыновнюю привязанность. Король отвечал благосклонно, уверяя герцога в своей любви и в чувствах уважения к нему народа, который никогда не перестанет заботиться о его счастии. Когда примирение таким образом, по-видимому, совершилось, министр решился приступить к открытым переговорам. Вскоре он заявил сословиям требование о признании за герцогом титула королевского высочества, об обеспечении права его на наследование престола и об обещании ему содействия для возвращения герцогства Шлезвигского. Немного спустя, Бестужев предложил им наступательный и оборонительной союз своего государя и просил о признании за ним императорского титула.

Между тем как прения и интриги волновали Стокгольм, успехи русских генералов в Персии возбудили тревогу в диване. Там сильно занялись вопросом: может ли быть долее терпима опасная помощь, оказываемая Софи царем? Как ни отличался миролюбием великий визирь, но невыгоды, которые Порта могла понести от того, были так ясны, что он уже не дерзал противоречить тем, которые стояли за войну. Капиджи-паша, уполномоченный выразить неудовольствия его султанского величества, последовал за Петром Великим из Астрахани в Москву. Его приняли приветливо, но забавляли извинениями в роде того, что никак не думали, что Порта интересуется Миривейсом или ханом Дагестанским, что честь не позволяет отказаться от сделанных уже завоеваний, и что этими завоеваниями и ограничатся. Видя наконец в самом деле, что император 25 февраля оставил Москву и возвратился в Петербург, турок был некоторое время в полном убеждении, что русские не думают более о новых завоеваниях в Азии; но так как ему пришлось остаться в Москве до апреля в ожидании возвращения курьера, отправленного Кампредоном к де Бонаку, французскому посланнику в Константинополе, то от него не легко было скрыть приготовлений к такой же компании, как и предшествовавшая. Донесения его об них сильно встревожили султана. Области, как покоренные русским императором, так и те, на которые он, по общественному мнению, простирал еще свои виды, составляли некогда владения, отторгнутые от турецкой империи. Миривейс, как правоверный, обязывался возвратить их Порте, если она не откажет ему в своей дружбе; и она готова уже была заключить с ним союз и поднять знамя войны против России; но предложение Петра Великого войти в соглашение с нею при посредничестве французского посланника, успокоило ее. Франции хотелось предупредить разрыв между Россиею и Портою, потому что в Вене поговаривали о соединении с петербургским двором против общего врага христианства, и по слабости турецкого правительства, могли быть сделаны приобретения от Турции, которые в делах Европы, дали бы перевес Австрийскому дому. Г. де Бонак приступил к переговорам. Он объявляет известия о неприязненных действиях России ложными слухами, потом удивляется, когда они оказываются верными, посылает по этому случаю жалобы в Петербург и ждет на них ответа, а между тем войска завоевателя выигрывают время и подвигаются вперед, покоряют Гилян, а наконец 28-го июля берут Баку, город в высшей степени важный по своему порту на Каспийском море и по нахождению в его окрестностях петролея [86], много лучшего в сравнении с тем, который добывается в Италии. Это драгоценное масло вытекает там из скал с шумом, подобным тому, какой бывает от кипящей воды, и сбыт его производится на значительные суммы. Взятие этого города было конечной целью Петра Великого. Он приказал продолжать военные действия только для того, чтоб не подать повода думать, будто он покидает Софи, стесненное положение которого было выставлено им, как повод к войне.