Нечаев: Созидатель разрушения

О жизни и деятельности Бакунина написано много, [164] не будем здесь более на нем останавливаться и встретимся с ним в главах об эмиграции Нечаева, а сейчас возвратимся к временам, когда молодой Бакунин жил в Москве и увлекался Гегелем.

После распада кружка Станкевича Белинский отошел от Гегеля и принялся за утопии Шарля Фурье. Во второй половине 1840-х годов он оставил изучение великого француза и вскоре подверг его резкой критике. Однако в России фурьеризму отдал дань не только Белинский, у социалиста-утописта нашлись и другие поклонники. Одним из них был переводчик Министерства иностранных дел М. В. Буташевич-Петрашевский. В его петербургском доме с зимы 1845 года встречались приверженцы учения Фурье. Те, кого принято называть петрашевцами, объединились по крайней мере в четыре небольших, очень разнородных по воззрениям участников кружка. [165] В марте 1848 года за молодыми утопистами было установлено наблюдение. Чиновник особых поручений Министерства внутренних дел И. П. Липранди, опередив коллег из III отделения, заслал в ряды петрашевцев тайных агентов. Чем эта история кончилась, читателю хорошо известно. В докладе Генерал-аудиториата, высшего военного ревизионного суда, составленном после завершения следствия, говорилось, что Петрашевский «обнаруживает большую наклонность к коммунизму и с дерзостью провозглашает свои правила». [166] Собрания «коммунистов» в двухэтажном деревянном доме Петрашевского на Покровской площади исправно посещал Ф. М. Достоевский. Во время следствия он писал:

«Фурьеризм — система мирная; она очаровывает душу своею изящностью, обольщает сердце тою любовию к человечеству, которая воодушевляла Фурье, когда он создавал свою систему, и удивляет ум своею стройностию. Привлекает к себе она не желчными нападками, а воодушевляя любовью к человечеству. В системе этой нет ненавистей. Реформы политической фурьеризм не полагает; его реформа — экономическая». [167]

Когда же Достоевский из лица, близкого к либералам-западникам, хотя и во многом с ними несогласного, превратился в их яростного противника? Этот процесс протекал в нем медленно и мучительно. Отбывая каторгу, Федор Михайлович, как и большинство петрашевцев, пытался разобраться, за что он понес столь жестокое наказание и кто же виновен в его бедах. Именно на каторге Достоевский понял, что «изящный фурьеризм» при определенных обстоятельствах перерастает в «практический социализм», что чистые идеи, проповедуемые благородными людьми, в натурах нестойких, не приученных к созиданию, могут пробудить страсть к расшатыванию государственных устоев. Федор Михайлович обнаружил, что сам был причастен к этой бесовщине. Следовательно, правительство право, когда борется с такими людьми, как он, но зачем так жестоко… «Я был виновен, — писал он генералу Э. И. Тотлебену 24 марта 1856 года, — я сознаю это вполне. Я был уличен в намерении (но не более) действовать против правительства. Я был осужден законно и справедливо; долгий опыт, тяжелый и мучительный, протрезвил меня и во многом переменил мои мысли. Но тогда — тогда я был слеп, верил в теории и утопии. <…> Но клянусь Вам, не было для меня мучения выше того, когда я, поняв свои заблуждения, понял в то же время, что я отрезан от общества, изгнанник и не могу уже быть полезным по мере моих сил, желаний и способностей. Я знаю, что был осужден справедливо, но я был осужден за мечты, за теории… Мысли и даже убеждения меняются, меняется и весь человек, и каково же теперь страдать за то, чего уже нет, что изменилось во мне в противоположное, страдать за прежние заблуждения, которых неосновательность я уже сам вижу, чувствовать силы и способности, чтобы сделать хоть что-нибудь для искупления бесполезности прежнего и — томиться в бездействии!» [168]

Формальная вина Достоевского заключалась в публичном чтении письма Белинского к Гоголю. Смертную казнь заменили четырьмя годами каторги с дальнейшим зачислением солдатом в один из сибирских линейных батальонов. Там, в Сибири, Федор Михайлович окончательно понял, что не утопиями заниматься, не расшатывать надобно, а, если требуется, изменять постепенно, обдуманно, спокойно, изменять и укреплять устои державы. Но отчего-то в России людей способных, со знаниями, с бескорыстными помыслами оттесняют ратники разрушения, и наступает торжество бесовщины. Быть может, уже в Сибири начал зреть в нем роман о революционерах, созидателях разрушения, отрицателях, бесах… Анализируя газетные сообщения, послужившие материалом для создания «Бесов», Достоевский утвердился в мысли, что в среде петрашевцев присутствовали элементы, свойственные нечаевской «Народной расправе». [169] Более того, в нечаевской истории как бы делается следующий шаг от давно ему известного, события прежние и новые выстраиваются в единый, общий ряд. Достоевский увидел несовершившееся будущее петрашевцев и ужаснулся. Один из самых видных посетителей собраний Петрашевского Н. А. Спешнев предполагал собрать около себя законспирированную группу лиц. связав их подпиской. Приведу извлечение из этого документа, найденного в бумагах Спешнева при обыске:

«Я, нижеподписавшийся, добровольно, по здравом размышлении и по собственному желанию, поступаю в Русское Общество и беру на себя следующие обязанности, которые в точности исполнять буду;

1. Когда Распорядительный комитет общества, сообразив силы общества, обстоятельства и представляющийся случай, решит, что настало время бунта, то я обязуюсь, не щадя себя, принять полное и открытое участие в восстании и драке, т. е. что, по извещению Комитета, обязываюсь быть в назначенный день, в назначенный час, в назначенном месте, обязываюсь явиться туда, и там, вооружившись огнестрельным или холодным оружием, или тем и другим, не щадя себя, принять участие в драке и, как только могу, способствовать успеху восстания».

Далее шли пункты, обязывающие привлекать в Общество новых членов, но не более пяти, и брать с них точно такую же подписку. [170]

Среди петрашевцев Спешнев проповедовал наиболее радикальные взгляды, многие его побаивались. В начале 1849 года приятель Достоевского, доктор Яновский, заметил, что Федор Михайлович не в меру мрачен и раздражителен. На вопрос Яновского о причине дурного настроения Достоевский ответил: «Я взял у Спешнева деньги. Теперь я с ним и его… понимаете ли, что у меня с этого времени есть свой Мефистофель». [171] Из ответа Федора Михайловича следовало, что он получением в долг некой суммы попал в кабалу, утратил самостоятельность взглядов и поступков. Быть может, Спешнев за оказанную услугу требовал подписать приведенный выше документ. Тогда-то Достоевский и ощутил на себе цепкую паутину, обволакивающую и затягивающую его в некое пространство иного мира, где господствует то, что впоследствии получило название нечаевщины. «Я сошел бы с ума, — вспоминал Федор Михайлович, — если бы не катастрофа (арест. — Ф. Л.), которая преломила мою жизнь. Явилась идея, перед которой здоровье и заботы о себе оказались пустяками». [172] Что же пришлось пережить Достоевскому, если арест и все последовавшее за ним представились ему избавлением? Подтверждение принадлежности Достоевского к конспиративному кружку Спешнева имеется в записи устных воспоминаний поэта А. Н. Майкова, [173] ближайшего друга Федора Михайловича.

Спешнев не успел образовать Русское Общество, он предполагал построить его из системы кружков, в состав каждого из которых входило бы по пять человек. Нечаев будет создавать «Народную расправу» точно по такому же принципу. Совпадение ли это? Бакунин встречался со Спешневым в Восточной Сибири, а Ткачев располагал текстом спешневской подписки. Бесспорно, они говорили с Нечаевым о петрашевцах и замыслах Спешнева. Не случайно Достоевский называл Спешнева предшественником Нечаева.