Лу Саломе

Потому Юта Тредер утверждала, что повествования типа "Фенички" взрывают дух времени изнутри.

"Феничка", однако, при всей ее программности не могла охватить всей палитры приключений Лу в Париже. Так, помимо литературного Парижа ее манят и совсем маргинальные круги. До нас дошли довольно отрывочные сведения об эпизоде с неким русским по имени Савелий, человеком крепкого телосложения, подозреваемым в соучастии в покушении на Александра II, отбывшим четыре года каторги в Сибири, который втянул Лу и ее подругу Фриду фон Бюлов в круг русской эмиграции. У Савелия в Париже была частная врачебная практика, и он был достаточно независим материально. Жарким летом 1894 года Лу решила поехать с ним в Альпы…

Жили они в шалаше на поляне в горах, питаясь сыром, молоком, хлебом и ягодами. Изредка только спускались вниз, в Цюрих, чтобы купить чего-нибудь более изысканного. Во время одной из таких вылазок Лу встретила Уильяма Бельша, старого знакомого, автора "Любви в природе" — так берлинская жизнь напомнила ей о себе, и привычные соблазны цивилизации вновь поманили Лу.

Эта история с русским эмигрантом была полна романтики, но не имела для Лу никакого продолжения. По возвращении в Париж ее ждут новые впечатления и новые встречи. И все же особенностью странствий Лу было то, что ее исполненные приключений блуждания имели свои границы и свои законы дления. "Неожиданно для других и для себя самой я украдкой, без "до свидания" уехала из Парижа… избавилась от ботинок и чулок (чего нельзя было сделать в Париже) и оставалась очень веселой", — так в письме к подруге она описывает свое возвращение в дом мужа.

Лу перезимовала в Шмаргендорфе, работая над текстом "Иисус — еврей", а муж помогал Роазену переводить Омара Хайяма. На ее эссе о Христе с равным пылом ополчились и иудеи, и христиане. Но Лу на этом не останавливается: под впечатлением бесед с мужем, который в то время занимался изучением исламской секты бабистов, она пишет большую работу об исламе. Ее религиозное мировосприятие во многом, вероятно, было обусловлено воспитанием и разноязыким пестрым окружением в доме, — в Петербурге времен ее детства перемешались народы и вероисповедания. Это наверное способствовало позднейшему интересу Лу к различным конфессиям, различным системам мышления, различным культурным традициям. Ее волновали сакральные символы, оживлявшие души разных культур. "При входе в мечеть люди снимали обувь и, погрузившись в тишину, становились на колени на красивых коврах, начиная молитву. Я припоминаю мое впечатление от одной ночи в Турции. Наши окна выходили на узкие улочки, заполненные толпами народа; доносился шум повозок, крики ослов, и вдруг совершенно внезапно наступила такая тишина, будто вся Вселенная затаила дыхание. Перед мечетью, которая поднималась на фоне ночного неба, словно палец к Господу, провозглашал славу муэдзин: "Аллах Акбар". Это зрелище заставило меня долго размышлять о сущности их религии", — писала Лу.

Так прошла зима. Но с весенним пробуждением в силу вновь вступает ее страсть к блужданиям в "междустранье" в надежде пересечь границу "невозможного". Наиболее верной ее спутницей в этих вылазках обычно была Фрида фон Бюлов, известная исследовательница Африки, с которой Лу познакомилась еще в 1892 году в Берлине. Фрида была исключительно самостоятельной личностью, по натуре склонной к меланхолии, хотя и с сильной мужской волей и витальным инстинктом. В своей книге "В стране обещаний" она увлекательно описала для европейцев мир колониальных отношений, который ей довелось узнать после смерти брата, управляя его плантациями. Лу проводила с ней время в непрестанных дебатах и, быть может именно благодаря этой ее выразительной натуре спорщицы, не видела для себя более подходящей спутницы для интеллектуально-кочевых приключений.

Весной 1895 года она предприняла с ней путешествие в Петербург, а затем в Вену. Познакомила Фриду со своим братом Евгением, на тот момент уже смертельно больным, рассказав ей, как он по просьбе матери хотел вытащить ее из "аферы" с Ницше. Вена нравилась Лу, она писала: "Если сравнивать атмосферы различных крупных городов, то можно сказать, что в Вене как нигде сочеталась жизнь духовная с эротизмом". Кроме того, Вена была гораздо толерантнее Берлина, который тут называли "гнездом разбойников". Ее внимание привлек здесь Артур Шницлер, — как писала о нем критика, будущий австрийский Ибсен. Чернобородый элегантный врач и известный уже литератор по-своему очаровал Лу. Но она была "отведена" от него "магией" вскоре появившегося Рильке, о чем наш рассказ пойдет дальше. И все же, при всей любви Саломе к новым творческим встречам, ее вновь тянет в тишину творческой кельи. "Все выглядит так, словно мне хочется остаться, но приходит такой час, когда я должна уйти прочь". Уходы и возвращения были желанны для нее — стремление к общности и к обособленности были естественны как вдох и выдох. По возвращении домой, в Берлин, она издали увидела Андреаса, стоящего под фонарем со своей любимой собачкой Лотхен, которая ее шумно приветствовала. "Этой ночью дома мы долго не спали".

Подводя черту ее упрямых поисков и вечных возвращений, мне кажется, смысл этих блужданий, их движущий мотив можно отчасти угадать благодаря ее маленькому стихотворению, предпосланному в качестве эпиграфа книге "Моя жизнь":

Женщина, разбудившая колокола

"Совершенная женщина растерзывает, когда она любит; я пока не готов отдать себя на заклание", — Фридрих Ницше.

Насколько можно считать этот афоризм постскриптумом к его отношениям с Лу Саломе? Что есть совершенство?.. И действительно ли такая женщина способна "растерзать"?

Жак Нобекур, знакомя французских читателей с феноменом Саломе и ее творческим наследием, отрекомендовал ее всей франкоязычной аудитории как "вдохновителя и палача Ницше и Рильке". Причем слово "палач" в устах Нобекура — предельно философски нагруженная метафора: безошибочно угаданное приведение в исполнение именно той казни, которую каждый сам уже выбрал для себя. Она была подобна той Судьбе из ницшевского афоризма, которая никогда не ошибется поднести к твоим устам тот сорт яда, который будет смертелен именно для тебя.

"Двух вещей ищет настоящий мужчина: опасности и игры. И потому он ищет женщину как самую опасную игрушку, — утверждал Ницше. И добавлял: — Лабиринтный человек никогда не ищет выход, но всегда Ариадну". Вольно или невольно Лу показала, что Ариадна, разыгрывающая "опасную игрушку", сама становится лабиринтом.