От аншлага до «Аншлага»

А еще один смешной случай произошел со мной и Евгением Вагановичем в городке Лазоревское, что на Черном море, недалеко от Сочи. Я, отдыхая там с семьей, увидел расклеенные по всему городу афиши о приезде Евгения Петросяна и Елены Степаненко. Билеты были довольно дорогими, да и расхватывали их мгновенно, поэтому я решил воспользоваться нашим знакомством и попасть на концерт «на халяву». В день выступления, где-то после обеда, я пришел во Дворец культуры. Зрителей еще не было, но в фойе возле журнального столика раскладывал для продажи книги Евгения Петросяна его директор, пожилой седовласый мужчина, Юрий Яковлевич. Я представился и спросил у него, где Евгений Ваганович. Он показал на дверь директора дворца. Я пошел к двери, а Юрий Яковлевич что-то крикнул мне в след, но я расслышал только «Пусть Петросян подпишет». Я подумал, что он имеет в виду, чтобы Евгений Ваганович написал мне записку о том, что мне разрешается посмотреть программу. Как потом установило «следствие», бедный Юрий Яковлевич сказал мне, чтобы я взял у него, Юрия Яковлевича, бесплатно книгу Евгения Вагановича, и чтобы тот мне ее подписал. Зайдя в кабинет, я увидел и самого Евгения Вагановича и Елену Григорьевну Степаненко. Мы тепло поздоровались и немного пообщались, но, видя, что им надо переодеваться и готовиться к программе, я попрощался и, вспомнив Юрия Яковлевича, попросил, чтобы Петросян написал ему разрешительную записку.

— Какую записку? — искренне удивился Евгений Ваганович.

— Ну, что б меня пропустили.

— Ты разве не сказал, что ты артист и что мы хорошо знакомы?

— Сказал, но он требует вашу подпись.

Петросян обернулся к Елене Степаненко:

— Вот паразит! Ну, сейчас я ему напишу!!!

Он взял листочек бумаги и написал: «Пошел ты на …» ― И подписался.

— Отдай этому бюрократу записку и скажи, что я ПРИКАЗАЛ посадить тебя на самое лучшее место!!!

Я вышел в фойе, где уже появились первые зрители, подошел к Юрию Яковлевичу и молча протянул ему записку… Надо было видеть лицо Юрия Яковлевича, когда он ее прочел. Он произнес только одну фразу: «За что?»… Когда потом все разъяснилось, мы все долго хохотали и теперь, когда на съемках встречаемся с Евгением Вагановичем, всегда вспоминаем эту историю.

Таким образом, благодаря мне, две звезды российской эстрады — Жванецкий и Петросян, культурные, интеллигентнейшие люди, от всей души выразились по «матушке»… На ком бы мне еще проверить мои уникальные способности?..

Кстати, записочку Петросяна я храню в своих архивах наряду с самыми редкими документами. Вот только жаль, что по этическим соображениям, я не могу опубликовать ее в этой книге.

Под старость лет МХАТовские корифеи при старательном участии власть предержащих превратились практически в «небожителей». Но артист всегда остаётся ребёнком (недаром ещё Горький сказал: — Артисты это те же дети… А Раневская добавила: — Только у них письки больше…). Так вот, несмотря на звания и награды, старики МХАТа вытворяли, что хотели. Была у них очень популярна такая игра: если кто-то из участвующих тихонько говорит другому слово «Гопкинс!», тот должен непременно подпрыгнуть, независимо от того, где он находится. Не выполнившие подвергались огромному денежному штрафу. Нечего и говорить, что чаще всего «Гопкинсом» пользовались на спектаклях, в самых драматических местах… Кончилось это тем, что министр культуры СССР Фурцева вызвала к себе великих «стариков». Потрясая пачкой писем от возмущённых зрителей, она произнесла целую речь о заветах Станиславского и Немировича — Данченко, об этике советского артиста, о роли МХАТа в советском искусстве. Обвешанные всеми мыслимыми званиями, премиями и орденами, слушали ее стоя Грибов, Массальский, Яншин, Белокуров, … А потом Ливанов негромко сказал: «Гопкинс!» — и все подпрыгнули…

Во время одного из наших приездов в Москву я был приглашен в гости к Борису Брунову. Сегодняшний зритель не знает этого уникального артиста, но все профессионалы «снимают перед ним шляпы». Это была живая история советской эстрады. Принимал он меня в своем роскошном рабочем кабинете, который находится в знаменитом Доме на набережной. В этом же доме, кстати, располагается и руководимый тогда Бруновым Театр эстрады, которым теперь руководит Геннадий Хазанов. Встретил меня Брунов очень радушно, держался естественно, даже без намека на разницу наших положений в мире эстрады. Поразила его манера курить сигары (а другого он ничего, как выяснилось, не курит с молодых лет), в ней совсем не было присущего нынешним «новым русским», еще вчера дымившим «Примой» или «Астрой», позерства. Говорили мы о разном, но больше всего мне запомнилось, как Брунов ответил на мой вопрос о том, каким должен быть настоящий конферансье. Мне очень важно было знать мнение признанного мэтра конферанса, так как самому очень часто по долгу службы приходится выступать в роли ведущего.

— О, мой друг, — сказал Брунов. — Я тебе отвечу так: конферансье прежде всего должен быть широко и глубоко эрудированным. Он обязан хорошо знать историю, литературу и, как ни удивительно, географию и даже философию.

Здесь Брунов сделал паузу, потом задумчиво продолжил.

— Впрочем, если он все это знает, на кой ляд ему быть конферансье? Ну, да ладно. Конферансье непременно должен быть очень обаятельным человеком. Он может быть некрасивым, как я, и даже еще хуже, как ты — он показал на меня пальцем, — но обязательно обаятельным. Сочетание эрудиции и обаяния позволит ему успешно выступать и перед колхозниками, и перед академиками, он будет своим и для одних, и для других.

Эти слова я запомнил навсегда. Они помогли мне понять, почему у нас в Минске я не слышал ни об одном профессиональном конферансье. Людей, занимающихся этим делом, достаточно, многие ведут сейчас дискотеки и разнообразные шоу, юбилеи и свадьбы, но делают это на таком уровне, что даже не поворачивается язык назвать их «конферансье», уж больно далеки они от критериев, о которых говорил Борис Брунов.

Известный белорусский артист Борис Галкин не обошел своим вниманием ни один из минских театров: в каждом из них он проработал хоть по нескольку лет, оставив о себе память в виде легенд и баек.

Вот что рассказывают о нем, например, в Русском драматическом театре им. М. Горького. В одном из спектаклей изображалось заседание партийного комитета. За длинным столом с важным видом сидели люди и обсуждали какие-то проблемы завода. Галкин же, демонстративно развернув газету «Правдa», делал вид, что его это не касается и что он очень увлечен какой-то статьей. Никто из участников заседания не обратил на него внимания, ну, мол, импровизирует актер, ну и ладно. Но когда Галкин во время выступления одного из очередных ораторов неожиданно резко встал, все настороженно замерли. Осекся и выступавший. Ведь пьесой такое поведение Галкина предусмотрено не было. Прищурившись по-ленински, он окинул всех заседавших пристальным взглядом, сложил газету, сунул ее в карман, выдержал паузу и быстрыми уверенными шагами пошел за кулисы. Недоуменно переглянувшись, «комитетчики» продолжили заседание…

Галкин появился только к самому его концу. Спокойной, умиротворенной походкой он подошел к своему месту, не спеша сел, достал из кармана газету и вновь ее развернул, чем, естественно, опять привлек к себе внимание, как зала, так и артистов на сцене. Среди зрителей, после мгновенного замешательства, стали раздаваться выкрики и смешки, а затем вал аплодисментов накрыл их: в газете недоставало большого с неровными краями куска…

В том же театре в «Энергичных людях» по Шукшину в одной из сцен артист Кашкер обращался к друзьям с просьбой: «Налейте мне стакан коньяка». Ему из бутылки наливали полный стакан чая, он, крякнув, выпивал и делал вид, что оставался доволен.

Однажды, чтобы позабавиться, ему налили вместо чая «Зубровку». Кашкер взял стакан и по запаху понял (все-таки опыт кое-какой был), что там было налито. Не подав вида, он, как обычно, залпом опорожнил 250–граммовый стакан, занюхал его взятым со стола кусочком настоящего хлеба (здесь мы работали без муляжей), а потом недовольно пробурчал: «Какой же это коньяк? Чистая «Зубровка»