Любовь принцессы

Джеймс старался успокоить ее, объяснить, что он понимает, как тяжело ей это переживать. Он пытался внушить ей, что нужно быть сильной и не показывать Чарльзу, как ее задевает эта ситуация. Он говорил, что если она найдет в себе силы, то сможет взять верх над обстоятельствами, и что ревность дурное, губительное чувство, на которое не стоит тратить время и силы. Ему это было особенно близко и понятно, потому что в последнее время он и сам хотел бы научиться справляться с этим проклятым чувством.

Джеймс не одобрял ревности, давно уже убедив себя, что это чувство постыдное, что мужчина всегда должен быть достаточно уверен в себе, чтобы побороть мелкие сомнения, лежащие в его основе. Но вот ему самому пришлось столкнуться с этим иррациональным чувством, и он растерялся.

При мысли об этом, ему на память всегда приходил тот случай, когда он, затаив дыхание, следил за телерепортажем об официальном визите Дианы с принцем Чарльзом в Австралию. И когда на экране появилась Диана в кремовом с синими цветами платье из шифона, с оголенными плечами и в ожерелье из бриллиантов и сапфиров, служащем ей чем-то вроде повязки для волос, а принц Чарльз закружил свою ослепительную, неотразимую супругу в танце, Джеймс почувствовал, как душу его заливает свинцовое уныние и разочарование.

Он так много дал Диане и готов был отдать все до последнего вздоха, чтобы вернуть ее к полноценной жизни, и вот она так самозабвенно и преданно кружится в танце с человеком, про которого говорила, что он не любит ее, что он разбил ее сердце и она ненавидит его до умопомрачения.

Разумеется, не в характере Джеймса было выражать обиду, поэтому, когда на следующий день Диана ему позвонила, он просто поинтересовался, как проходит ее путешествие, и не стал говорить об этом эпизоде, который склоняла на все лады пресса. Диана, тотчас же почувствовав, что он что-то недоговаривает и явно расстроен, спросила о причине.

В конце концов ей удалось вытянуть из него правду: ему больно было видеть на экране телевизора, каким влюбленным взглядом смотрела она на своего партнера по танцу.

Уверяя в неизменности своих чувств, она умоляла его поверить, понять, что она любит его даже сильнее, чем ей казалось раньше. Он-то лучше других знает, что в действительности происходит, знает, что ее брак с Чарльзом погряз во лжи. И он не может не понимать, какой мукой оборачиваются для нее эти путешествия, но это ее долг, своего рода обязанность — казаться веселой и счастливой. Чарльз ожидает от нее соблюдения на людях видимости полного благополучия, но едва лишь они остаются вдвоем, как он теряет к ней всякий интерес. Она говорила Джеймсу, что чувствует себя потерянной вдали от него, что считает дни до их встречи и не спит по ночам, пытаясь представить его рядом.

Джеймс подозревал, что принц Чарльз знает об их любви, но если и так, то виду не подает. Они изредка виделись на матчах по конному поло, и принц Чарльз был неизменно вежлив и расположен вполне дружелюбно.

Однажды, после матча в «Смит-Лаун», Джеймс, с бокалом в руке, оживленно беседовал с группой юных болельщиц, когда к нему подошла Диана, видимо, слегка встревоженная этим обстоятельством. Диана никогда на людях — сколько это позволяли приличия — не скрывала своей радости при встрече с Джеймсом. Внезапно Джеймс с ужасом увидел, что к ним приближается принц Чарльз, однако сумел сохранить невозмутимость и спокойствие. Он совершенно не представлял себе, что собирается сказать принц Чарльз, как на это будет реагировать

Диана и как он сам должен себя вести. К счастью, принц Чарльз всего лишь дружески поприветствовал его и спросил, как идет обучение Дианы верховой езде. Джеймс ответил, что обучение продвигается хорошо и что Ее королевское высочество делает большие успехи. Принц заметил, что очень этому рад.

Странное беспокойство охватило Джеймса при виде Дианы, стоящей рядом со своим мужем и веселым смехом отвечающей на похвалу Джеймса. Он, конечно, заметил некоторую скованность в их общении, но и это его не успокоило. Он ничего не мог с собой поделать — ревность вновь прокралась в душу. Как бы сильна ни была их любовь друг к другу, но когда Диана стояла рядом с Чарльзом, они являли собой настоящую супружескую пару и это был союз, который он не смог бы разрушить, даже если бы пожелал. Лицезрение этого союза подчеркивало деликатность его положения и беспомощность. Почему они не могут всегда быть вместе, почему лишь украдкой могут выражать свою любовь, должны окутывать свои чувства плотной пеленой тайны? Конечно, он все прекрасно понимал, но были минуты, когда ему трудно было одолеть сомнения.

Тогда он испытывал желание вырваться из пут своей тайны, сбросить с себя необходимость постоянно контролировать свои эмоции, ему хотелось открыться перед всем миром. Почему, в конце концов, он должен оставаться вечным праведником, почему он должен вечно пребывать в таком двусмысленном положении, почему он не может забраться на самую высокую вершину и что есть силы прокричать оттуда о своей тайне на весь мир?

Прощаясь с принцем и Дианой и глядя на их удаляющиеся фигуры, он подумал, что, возможно, принц Чарльз благодарен ему за то, что он дал Диане почувствовать себя счастливой. И коль скоро статус- кво не нарушался, Чарльз наверняка должен быть рад за нее. В конце концов, Чарльз явно рассчитывал на то, что в этих сферах они должны вести каждый свою жизнь, и как будто не мог взять в толк, почему она не способна понять правила игры и подчиниться им.

Вообще говоря, Джеймс мог гордиться тем, что не дал Диане пасть духом. Диана не уставала повторять ему, насколько лучше она себя чувствует, какой счастливой он ее сделал и что она воспринимает его как вознаграждение за все прежние муки. В эти счастливые уик-энды в Хайгроуве Джеймс с радостью замечал, как тает страх и сомнение в ее глазах. Временами, однако, Джеймса потрясало и пугало, насколько зыбким оказывалось достигнутое равновесие. Часто по воскресеньям, к вечеру, когда Джеймс уже мысленно готовился к отъезду, Диана начинала нервничать и заметно сдавала. Она знала, что ему скоро уезжать, что ему нужно возвращаться в казармы, и теряла самообладание. Она не могла сосредоточиться ни на чем ином, кроме мыслей об одиноких ночах в Кенсингтонском дворце, и впадала в отчаяние и подавленность сродни тем, которые испытывает ребенок, когда после каникул, проведенных в домашнем тепле и заботе, ему предстоит вернуться в школу, где придется считаться с чужими желаниями и волей и подчиняться им.

Она боялась этой разлуки, а потом ненавидела себя за то, что превращала ее в муку для него. И все же каждое новое расставание, хотя и понимая, что оно неизбежно, она воспринимала как разлуку навеки. То, что у него не было иного выбора, как вернуться к служебным обязанностям, не избавляло ее от чувства одиночества и страха, и при виде его исчезающей за поворотом машины, она ощущала, что вместе с ним ее покидают силы и присутствие духа. Грядущая неделя казалась ей бесконечностью. Она не могла избавиться от сосущего страха, что не вынесет боли разлуки.

Когда Джеймс начинал собираться, она подходила к нему и, оказавшись в его объятиях, часто плакала, как ребенок, боящийся остаться один. Она льнула к нему, и он крепко прижимал ее к себе, пытаясь утешить и напитать своей силой. Часто Диане требовалось подтверждение его чувств, последнее впечатление, которое она могла бы беречь в душе и лелеять. Однажды, когда она возилась в ванной, Джеймс вошел попрощаться; он сказал, что ему уже пора ехать, и благодарил за божественные часы, которые провел здесь. Диана бросилась к нему и, осыпая поцелуями, зашептала, что желает близости, желает сейчас и здесь.

Подчас ее страсть пугала его. Выслушивая ее долгие душевные излияния по телефону, он чувствовал, что пока не окажется рядом с ней, он бессилен, и боялся, что она может что-нибудь с собой сотворить. Он не переставал удивляться ее резким эмоциональным перепадам. Стоило ему порадовать себя мыслью, что она стала гораздо уравновешеннее и счастливее, только она начинала заверять его, что, теперь уже не позволит обстоятельствам взять верх над собой, как ее решимость таяла и она впадала в дикое отчаяние.