Остров Сахалин и экспедиция 1852 года

IX

7-го января, пріѣхалъ джанчи селенія Нойоро, Сетокуреро. Его пріѣздъ и поведеніе въ селеніи нашемъ съ нами и японцами еще болѣе разъяснило мнѣ справедливость нѣкоторыхъ мыслей, выраженныхъ выше. Письмо, привезенное имъ отъ Рудановскаго съ р. Мануи объяснило цѣль поѣздки Сетокуреро (имя джанчина). Цѣль эта одна у всѣхъ пріѣзжавшихъ хо мнѣ гостей аиновъ — получить подарки. Сетокуреро отличался только тѣмъ, что имѣлъ претензію на богатые подарки, на что онъ конечно имѣлъ основаніе болѣе надѣяться, чѣмъ другіе джанчины, потому что оказалъ русскимъ услуги, да и считается какъ бы старшимъ изъ всѣхъ старшинъ. Съ нимъ пріѣхало около 20-ты аиновъ разныхъ сѣверныхъ селеній, на 10-ты нартахъ. Одинъ гилякъ, оставленный въ селеніи Нойора извѣстнымъ въ Петровскѣ торгашомъ Позвейномъ, по болѣзни своей, пріѣхалъ тоже въ Томари. Японцы сказали намъ, что это еще первый гилякъ, который пріѣхалъ въ мѣста занятыя ими. Присутствіе русскихъ уже начинаетъ производить переворотъ, котораго конецъ легко предвидѣть, какъ я уже доказывалъ выше. Вскорѣ послѣ своего пріѣзда, Сетокуреро спросилъ у Дьячкова, можетъ ли онъ посѣтить русскаго джанчина, и получивъ утвердительный отвѣтъ, явился во мнѣ въ сопровожденіи всѣхъ, пріѣхавшихъ съ нимъ аиновъ и гиляка. Я принялъ джанчина съ почетомъ, усадивъ его на медвѣжьей шкурѣ. Вся комната моя наполнилась аинами. Снявъ обувь, они усѣлись на полъ: старшіе по бокамъ, джанчина, младшіе сзади его. Я сѣлъ противъ гостей моихъ на столбикѣ.

Сцена эта очень похожа била на картины, представляющія прибитіе европейцевъ въ Америку. Разсматривая лица и выраженія черныхъ глазъ пріѣхавшихъ во мнѣ аиновъ, я невольно замѣтилъ большую разность между ними и аинами окружающихъ насъ селеній. Красивыя, здоровыя лица, густые волосы, прямые, открытые взоры, ясно отличали болѣе независимыхъ аиновъ сѣверныхъ селеній отъ ихъ единоплеменниковъ сосѣдей нашихъ, болѣзненныя лица которыхъ, изуродованныя золотушными и венерическими ранами и потерею волосъ, носить отпечатокъ на себѣ близкаго сношенія съ японцами, деспотизмъ которыхъ пріучилъ рабовъ своихъ къ лукаво-раболѣпной услужливости, которая такъ ясно выражается въ глазахъ, старающихся всегда избѣгать взглядовъ вашихъ. Послѣ первыхъ привѣтствій, состоящихъ, какъ извѣстно, изъ наклоненія головъ и подыманія рукъ, началось угощеніе рисомъ, рыбою, изюмомъ, виномъ и чаемъ. Джанчинъ произнесъ длинную рѣчь, послѣ него другой аинъ началъ, и несмотря на то, что, какъ казалось, нѣкоторые не были довольны его рѣчью, онъ продолжалъ ее. Изъ рѣчей этихъ я и переводчикъ мой, казакъ Дьячковъ, могли только понять, что дѣло идетъ о японцахъ, о пріѣздѣ ихъ джанчина и приходѣ русскихъ на Сахалинъ. Жаль, что я не могъ понять рѣчи Сетокуреро. Судя по умнымъ глазамъ его и живости жестовъ, рѣчь эта должна быть интересная и умная. Послѣ рѣчей наступила минута общаго молчанія, и замѣтно было, что чего-то ожидаютъ мои гости. Мнѣ не трудно было отгадать, что цѣль ожиданія были подарки. Я приказалъ принести ихъ и началъ раздачу. Сетокуреро получилъ ручную сажень краснаго тонкаго сукна и большую шерстяную шаль, другіе старшины получили по одѣялу и шелковому небольшому платку, и наконецъ аины, неимѣющіе претензіи на джанчиновъ, по матроской байковой синей рубашкѣ. Кончивъ раздачу, я сказалъ Сетокурерѣ, что очень радъ его видѣть и что мнѣ пріятно знать, что онъ любитъ русскихъ, что мы пришли въ землю аиновъ съ намѣреніемъ дружно жить съ ними, но что не желаемъ ссориться и съ японцами, съ императоромъ которыхъ ведемъ теперь переговоры, и что потому, пока я не получу отвѣта съ Мацмая, я не желалъ бы вмѣшиваться въ дѣла японцевъ съ аинами и прошу поэтому аиновъ по прежнему работать для японцевъ. Потомъ сказалъ ему, что такъ какъ онъ пріѣхалъ во мнѣ въ гости, то я желаю ему дать все нужное для ихъ пищи. Мы простились и я послалъ въ юрту, занятую пріѣхавшими аинами — рису, яшной крупы, табаку, чаю и сахару. Сетокуреро былъ принятъ японцами то же съ большимъ уваженіемъ. Дьячковъ, присутствовавшій при этомъ пріемѣ, разсказываетъ, что посадивъ Сетокуреро на почетное мѣсто и угостивъ его виномъ, японцы съ знаками уваженія выслушали рѣчь его, въ которой онъ совѣтовалъ имъ не обращаться теперь худо съ аинами, когда русскіе пришли въ землю ихъ. Японцы то же дали аинамъ рису и водки. Итакъ, пріемъ, сдѣланный Сетокурерѣ казалось долженъ былъ бы удовлетворить его, но въ сожалѣнію пріемъ этотъ возбудилъ въ дикарѣ смѣлость на безпрестанныя выпрашиванія подарковъ и припасовъ отъ насъ и на грубое обращеніе съ японцами. Въ ежедневныхъ посѣщеніяхъ его, онъ всякій разъ выпрашивалъ что-нибудь, такъ что уже на 80 р. было выдано ему и свитѣ его. Къ японцамъ же онъ ходилъ собственно для того, чтобы требовать вина отъ нихъ, къ которому онъ, повидимому, имѣетъ большую страсть. Разъ онъ привелъ съ собою въ намъ гиляка и посадилъ его подлѣ себя. Японцы, которымъ не позволено принимать въ себѣ гиляковъ, просили меня, чтобы я запретилъ гиляку ходить въ нимъ.

Пріѣздъ гиляка въ Томари былъ очень полезенъ для насъ; я нашелъ въ немъ проводника для почты до самаго Петровскаго зимовья. Онъ, конечно, былъ радъ случаю воротиться домой въ себѣ на готовой пищѣ и нашихъ собакахъ и получить еще плату. Я имѣлъ только одну нарту въ 10 собакъ, предполагая вторую нарту нанять вмѣстѣ съ проводникомъ. По теперь, когда проводникомъ былъ сдѣланъ гилякъ, неимѣющій собственной нарты, я принужденъ былъ купить еще 8 собакъ съ помощью Сетокуреры, который приказалъ своимъ аинамъ отдать отъ всякой нарты по одной собакѣ. Почтѣ назначено было выѣхать 10-го января, въ субботу, но какъ я ни старался приготовить письма и бумаги въ этому дню, многое еще не было кончено, благодаря частымъ посѣщеніямъ аиновъ. Наконецъ въ воскресенье, скрывшись изъ моего дому въ квартиру Рудановскаго, я тамъ кончилъ на скорую руку письменныя дѣла и послѣ обѣда отправилъ Самарина съ матросами Ларіоновымъ и Носовымъ и съ проводникомъ гилякомъ по дорогѣ къ р. Сусуѣ. Японцы, которые навѣрно не знали куда ѣдетъ Самаринъ, вышли посмотрѣть на его поѣздъ. Сетокуреро пришелъ вечеромъ ко мнѣ, чтобы сказать, что онъ самъ хочетъ на другой день ѣхать въ Нойоро. Я радовался этому потому, что надѣялся, онъ догонитъ Самарина, и такъ какъ послѣднему приказано непремѣнно заѣхать въ Нойоро, чтобы взять тамъ описи Ю.-З. берега отъ Рудановскаго, то значитъ Сетокуреро можетъ ему служить хорошимъ помощникомъ до своего селенія. На другой день Сетокуреро пришелъ рано утромъ проститься со иною. Мы простились и я еще далъ кое-какія бездѣлицы его сыновьямъ и купилъ нѣсколько соболей. Конечно, на прощанье я угостилъ виномъ аиновъ. Отъ меня Сетокуреро, снабженный нашими припасами на дорогу, отправился въ японцамъ. Японцы тотчасъ поднесли ему чашку вина. Онъ выпилъ, спросилъ другую, а потомъ и третью. Опьянѣвъ совершенно, онъ началъ ругать Мару-Яму, старшаго изъ японцевъ. Тотъ въ отвѣтъ на брань ударилъ его желѣзными щипцами по головѣ и ранилъ его до крови. Узнавъ объ этой ссорѣ, казакъ Дьячковъ тотчасъ побѣжалъ въ японцамъ и засталъ у нихъ многихъ аиновъ. Разспросивъ о случившемся, онъ совѣтовалъ японцамъ, чтобы они подарили что-нибудь Сетокурерѣ, уговоривъ его не жаловаться мнѣ. Нару-Яма тотчасъ же пошелъ къ Сетокурерѣ въ домъ и подарилъ ему японскую рубашку, два куля рису и боченокъ водки, прося его не идти жаловаться въ русскому джанчину. Но уже мнѣ дали знать. Разспросивъ Дьячкова, какъ было дѣло, и узнавъ, что Сетокуреро пьянъ и что Мару-Яма не совсѣмъ трезвъ, я послалъ сказать разсорившимся, чтобы они легли выспаться и чтобы на другое утро пришли оба ко мнѣ для объясненій. Сетокуреро все какъ его сыновья уложили. На другой день явился во мнѣ любимецъ мой Асануя съ однимъ японцемъ и Сетокуреро съ старшинами селеній Кусуной и Сежерани и съ своими 4-мя сыновьями. Голова его была подвязана. Усадивъ ихъ, я сказалъ имъ черезъ Дьячкова, что я желалъ бы не вмѣшиваться въ дѣла японцевъ съ аинами, но могу это исполнить только тогда, когда японцы не будутъ притѣснять послѣднихъ, въ особенности тѣхъ, которые расположены и служатъ русскимъ; что въ Нойорѣ джанче оказалъ русскимъ услугу и что онъ пріѣхалъ въ гости въ нимъ, и потому кто обидитъ его, тотъ обидитъ и русскихъ; и поэтому, когда я узналъ, что Мару-Яма ударилъ Сетокуреро, а хотѣлъ тотчасъ же строго разобрать дѣло, но узнавъ вмѣстѣ съ тѣмъ, что Сетокуреро былъ пьянъ, что его хорошо и съ особымъ уваженіемъ принимали японцы и что онъ напившись пьянъ началъ ругать Мару-Яму — поэтому я считаю Сетокуреро виновнымъ; но все-таки считаю, что Мару-Яма дурно поступилъ, ударивъ его вмѣсто того, чтобы пожаловаться мнѣ, и потому назначаю ему заплатить Сетокурерѣ столько, чтобы послѣдній самъ пришелъ бы сказать мнѣ, что онъ доволенъ и забываетъ обиду. Съ этимъ я ихъ выпроводилъ отъ себя, сказавъ еще наединѣ Асануѣ, что мнѣ непріятно вмѣшиваться въ дѣла ихъ съ аинами, но что я не могу терпѣть, чтобы японцы били аиновъ, пользующихся уваженіемъ и въ особенности тѣхъ, которые пріѣзжаютъ къ русскимъ, и что поэтому я непремѣнно требую, чтобы плата была дана Мару-Ямой хорошая, и что если этого не будетъ или подобное дѣло еще разъ случится, прибавилъ я строгимъ голосомъ, то чтобы японцы знали, что между нами мирныя и дружелюбныя отношенія тотчасъ кончатся. Черезъ часъ ко мнѣ явился Сетокуреро, въ сопровожденіи всѣхъ своихъ аиновъ, объявить, что онъ удовлетворенъ. Онъ получилъ еще боченокъ вина, два куля рису и много табаку, и, какъ мнѣ передалъ Дьячковъ, сказалъ при этомъ, что ударъ по головѣ пришелся выгоднымъ ему. Мы снова простились и я взялъ обѣщаніе съ него, что онъ постарается догнать Самарина и поможетъ ему если нужно. Я послалъ съ нимъ на всякій случай письмо къ Рудановскому и Самарину. Такъ кончилось посѣщеніе Сетокурера, посѣщеніе, ясно показавшее, что аины будутъ всегда причиною раздора съ японцами.