Из пережитого в чужих краях. Воспоминания и думы бывшего эмигранта

Следует отметить, что в политическом профиле младороссов при всём его сумбурном характере проглядывали кое-какие черты, которые указывали на то, что в противоположность всем остальным эмигрантским партиям и группировкам младороссы до известной степени считались с происходящими в Советской России социальными сдвигами. Мне неоднократно приходилось слышать от отдельных младороссов, с которыми я сталкивался в моей врачебной деятельности, что руководство их партии вменяло в обязанность всем своим членам систематически изучать советские газеты и журналы (проникавшие тогда во Францию с большим трудом) и читать советскую художественную литературу, что в те времена среди так называемой «эмигрантской общественности» считалось крамолой и признаком «подлинной большевистской заразы». В последние предвоенные годы многие младороссы вступили в Дом оборонца — организацию, объединившую эмигрантов, стоявших на позиции безоговорочной защиты Советского Союза в случае нападения на него извне.

Но как ни шумели кирилловцы, удельный вес их на эмигрантской политической кухне был всё же очень незначительный. Николаевцы забивали их своею численностью.

Рождение этой «николаевской массы» в эмиграции относится к началу 20-х годов. Жадно ловившая каждую политическую фигуру, из какого бы болота она ни появилась, эмигрантская политическая мысль остановилась на великом князе Николае Николаевиче как на «вожде», как только он очутился вблизи от «русского Парижа».

В воздушном замке, созданном эмигрантским воображением, как я уже упоминал, главная роль всегда отводилась некоему «вождю», который объединит правый сектор эмиграции и создаст армию из бывших военнослужащих разбитых армий Деникина, Врангеля, Колчака, Каппеля, Миллера, Юденича. Деникин, Врангель, Миллер и Юденич ещё были живы, но авторитет их среди белого офицерства был сильно подмочен, а царские кадровые офицеры его вообще никогда не признавали. На роль «вождя» никто из них уже явно не годился.

Наоборот, большинство эмигрантов правого сектора считало, что именно великий князь Николай сумеет в силу своего прошлого положения объединить «правоверную» эмиграцию; он создаст «освободительную» армию из белых офицеров, заручится материальной поддержкой Антанты и двинется в «крестовый поход против большевизма». Весть о переезде великого князя Николая из Италии во Францию была воспринята ими как начало противобольшевистской «акции». Когда же газеты сообщили, что по распоряжению премьер-министра Франции Пуанкаре на пограничной станции для встречи бывшего русского верховного главнокомандующего был выстроен почётный караул, то восторгу этих «правоверных» эмигрантов не было границ.

На Балканах, в Прибалтийских странах, во Франции, на Дальнем Востоке, в Америке «правоверные» при встрече друг с другом шептались: «Вы слышали? Франция официально признала его высочество вождём… Итак, началось… Завтра — в поход! Большевики доживают последние месяцы. Говорят, что для высадки десанта уже всё готово… Говорят…» И дальше шло безудержное словесное нагромождение столь же диких и абсурдных, сколь и смехотворных фантазий, составлявших в течение четверти века суть символа веры правых эмигрантов.

Итак, будущий «вождь» прибыл во Францию. Поселился он в одном часе езды от Парижа в купленной им усадьбе Шуаньи — одной из многих тысяч старинных дворянских усадеб, в большинстве своём возникших ещё в XVIII веке и разбросанных по всей Франции.

Но ликование правого сектора эмиграции по этому поводу было недолговечным. На очередных парламентских выборах во Франции победили радикалы и радикал-социалисты. Звезда Пуанкаре закатилась. Повеяли другие ветры. Политический «климат» во Франции резко изменился. Новое правительство возглавил Эррио. Обстановка складывалась явно не в пользу «крестового похода». О почётных караулах больше не могло быть и речи. Власти, конечно, не отказали великому князю в праве пребывания на французской земле, но дали понять, что он для них не более как частное лицо и что его политические химеры интересуют их в той же мере, как прошлогодний снег. В замке Шуаньи по их настойчивой рекомендации в помещении консьержа был поселен агент Surete Generate (полиции общественной безопасности) якобы для охраны безопасности monsieur le Grand due (великого князя), а на самом деле для того, чтобы наблюдать за всем тем, что там происходит.

А происходило там фактически очень немногое, хотя этому немногому расстроенное эмигрантское воображение приписывало исключительную важность событий мирового масштаба.

«Вождь» доживал свою жизнь затворником. Никуда дальше ворот своей усадьбы он не выходил и не выезжал. На настойчивые «всеподданнейшие» просьбы и мольбы показаться в Париже своим «верноподданным» и вдохнуть в них своим присутствием энтузиазм для грядущего «весеннего похода» он неизменно отвечал:

— Или Париж меня увидит как официально признанного Францией верховного главнокомандующего русскими армиями или совсем не увидит.

«Правоверным» эмигрантам правого сектора оказалось недостаточным просто «считать» великого князя Николая главой эмиграции. Нужно было это как-то узаконить и создать иллюзию всенародного признания. Русского народа за границей, правда, нет. Есть эмиграция. По неумолимым законам истории это обломки рухнувшего мира, но зато по эмигрантской идеологии — «соль земли». Нужно, следовательно, чтобы эта «соль земли» сказала своё веское слово. Но как это сделать?

Тут вспомнили об избрании на царство Михаила Федоровича Романова. Дальнейшее ясно: нужно созвать всеэмигрантский «земский собор» и коленопреклоненно молить великого князя «возглавить священную борьбу против большевизма».

Сказано — сделано. По градам и весям не обозначенного на географической карте эмигрантского государства пронеслась «радостная» весть: в Париже созывается «Зарубежный съезд»! Под таким именем в историю российской послереволюционной эмиграции и вошло это своеобразное «учредительное собрание» совершенно утерявших чувство реальности людей, считавших себя выразителями воли русского народа.

Подготовка к съезду велась целый год. Заседали бесчисленные комиссии и подкомиссии. Положение в самом деле было не из лёгких. Как, по какому принципу и в какой форме организовать и провести выборы? Ведь эмиграция — это аморфная, расплывчатая масса, рассеянная по всем странам Старого и Нового Света. Точной численности её никто не знает; неизвестно даже, какое количество эмигрантов живёт в той или иной стране, городе, области?

Выход был найден: «солью земли» следует считать «организованную» её часть, то есть тех эмигрантов, которые входят в какую-либо эмигрантскую организацию. Учёт этих организаций ведётся, а внутри каждой из них известно точное местопребывание каждого её члена. Всё остальное ясно и просто. «Организованным» было указано, сколько депутатов надлежит им выбрать и послать в Париж на «Зарубежный съезд», имеющий целью «выявить волю русского народа». Выборы начались.

Надо заметить, что комедия с этим эмигрантским «учредительным собранием» была настолько смехотворна, что весь «левый» сектор эмиграции, как «организованный», так и «неорганизованный», отказался в ней участвовать. Правых это не обескуражило. Для устроения счастья русского народа «слюнявые интеллигенты» не нужны. Не хотите — не надо! Обойдёмся и без вас!

Наконец долго ожидавшийся день и час открытия «Зарубежного съезда» настал. Было это в Париже в 1926 году. Из всех стран рассеяния русской эмиграции в Париж прибыли «делегаты» от «организованной» её части.

Правая эмигрантская пресса звонила во все колокола; «левая» иронизировала и издевалась и над самой идеей подобного «учредительного собрания», и над «делегатами», и над всем правым сектором эмиграции вообще.

Правая пресса весьма недвусмысленно давала читателю понять, что с открытием «Зарубежного съезда» открывается новая страница истории России и что «час избавления русского народа от большевизма» не за горами.

«Левая» пресса говорила о съезде не иначе как о «фарсе в одном действии с прологом и эпилогом», а об его участниках — как о выживших из ума «бывших людях».