Банкир в XX веке. Мемуары

От всех первокурсников требовалось, чтобы они записались, по крайней мере, на два годичных вводных курса. Наиболее памятным из этих курсов был «История 1, Современная европейская история», который читал экстравагантный магистр Элиот-хаус, профессор Роджер Мерриман. Его курс был необыкновенно популярным и интересным. В нем рассматривалось политическое и экономическое развитие Европы начиная со Средних веков и до начала Первой мировой войны. Мерриман был прекрасным лектором, и история оживала в его изложении.

Мой давний интерес к жукам и другим насекомым позволил мне записаться на аспирантский курс энтомологии на протяжении второго семестра первого года обучения. Этот курс вел профессор Уильям Мартон Уилер, крупный специалист по общественной жизни муравьев. Я получил у него оценку «отлично с минусом» - единственную оценку «отлично» на протяжении всех четырех лет обучения.

Интерес к энтомологии привел меня к еще одному виду дополнительных занятий на протяжении первого года обучения в Гарварде. Через «Филипс-Брукс-хаус», организацию, которая спонсировалась Гарвардом для поощрения работы студентов в качестве волонтеров, я вел один раз в неделю группу по природоведению для молодых подростков в Линкольн-хаусе на юге Бостона. Каждой весной я вывозил ребят на природу как для ловли насекомых, так и для знакомства с деревьями и дикорастущими цветами. Один из мальчиков, Фред Солана, сын испанского каменщика, проявил по сравнению с другими гораздо больше интереса и способностей. В результате я попросил его помочь мне в работе с коллекцией жуков, которую привез в Гарвард. На протяжении последующих трех лет я пользовался услугами Фреда для каталогизации и ухода за образцами. Я также оказывал ему скромную денежную поддержку в связи с его расходами в Бостон-колледже. После войны Фред поступил на работу в «Чейз нэшнл бэнк», где сделал блестящую карьеру, однако он никогда не утратил своего интереса к жукам. На протяжении 25 лет он приезжал каждую субботу в Хадсон-Пайнс, с тем чтобы работать над коллекцией. Мои дети любили сидеть с ним в подвале, когда он работал, и очень привязались к нему.

ЛЕТО В ГИТЛЕРОВСКОЙ ГЕРМАНИИ

Необходимость изучения иностранных языков в Гарварде вызвала у меня реальные трудности. Во время обучения в школе Линкольна я не изучал классические языки: согласно философии Дьюи греческий и латинский не имеют отношения к современному миру. Поэтому в соответствии с правилами Гарварда от меня требовалось продемонстрировать знание двух современных языков. Мой французский был достаточно хорошим, так что я смог справиться с повышенным курсом по французской литературе во время второго года обучения - эти лекции читались по-французски хорошо известным ученым, профессором Андре Морисом.

С немецким дело обстояло хуже. Я столкнулся с трудностями даже в отношении вводного курса и бросил его в конце первого семестра. Альтернативой была сдача экзамена по чтению, и чтобы подготовиться к этому, было решено провести лето 1933 года в Мюнхене, изучая немецкий язык.

Я жил в пансионе, который держали Ханс Дефреггер и его жена, и каждый день брал уроки немецкого у необыкновенно талантливой преподавательницы фрау Берман. Ее интенсивная программа «погружения» работала успешно, и хотя к концу лета я не мог переводить Гёте, сдал экзамен по чтению после возвращения осенью в Гарвард!

Дефреггеры были хорошо известными в Баварии художниками. Отец моего хозяина, Франц фон Дефреггер, был известным художником-романтиком XIX века, картины которого были хорошо представлены в Новой пинакотеке в Мюнхене. Фрау Дефреггер проявляла большой интерес к своим гостям и во время уикендов организовывала для нас поездки на автомобиле по Баварии, а иногда даже и в более далекие места. Она хорошо знала немецкое искусство и историю, и мы посетили много исторических мест, включая невероятно пышные церкви в стиле рококо в южной Баварии, такие как Вал-Фарт-кирхе ауф-дем-Виз. Во время наших поездок она познакомила меня с замечательными картинами Альбрехта Дюрера и Лукаса Кранаха и с необыкновенными вырезанными из дерева предметами работы Тилмана Рименшнайдера. Фрау Дефреггер рассказывала об архитектурных тайнах дворца Нимфенбург и возникновении красивых средневековых городов, таких как Роттенбург и Нюрнберг. Я научился понимать неторопливый радостный стиль жизни баварцев, и у меня появился вкус к немецкой истории и необыкновенной культуре, которая создала эти замечательные произведения искусства. Вечерами мы часто посещали знаменитый Хофбрау-хаус в Мюнхене, огромный пивной зал, где пили пиво из гигантских кружек и пели вместе с остальными в огромной толпе.

В то же время я увидел новую Германию, создаваемую Гитлером, мимолетное впечатление от которой вызвало у меня ощущение тревоги и беспокойства. Дефреггеры познакомили меня с одним из близких друзей Гитлера Эрнстом (Путци) Ханфштенглем, который ведал вопросами связи с прессой в период восхождения фюрера к вершинам власти в 1920-1930-е годы. Путци, высокий мужчина с копной волос на голове и беспечным темпераментом художественной натуры, был отчасти американцем и выпускником Гарвардского университета. То почтение, с которым к нему относились, говорило о страхе, проявлявшемся даже тогда в отношении человека, близко сотрудничавшего с обладавшим железной волей новым лидером Германии. Позже он порвал с Гитлером и бежал в Соединенные Штаты.

Уже тогда, всего лишь через несколько месяцев после прихода Гитлера к власти, люди шепотом говорили о гестапо и появились сообщения о концентрационных лагерях, куда отправляли политических противников нового режима. Уже были проведены в жизнь первые законы о чистке государственного аппарата Германии от евреев и людей с еврейской кровью. Я нашел лично оскорбительным для себя, что общество открыто терпело худшие формы антисемитских высказываний, не в последнюю очередь потому, что я тесно работал с фрау Берман, которая была еврейкой. Меня также возмущало то, что немало людей принимало без серьезных сомнений заявления нацистов о том, что евреи ответственны за все экономические проблемы Германии и заслуживают наказания.

ТРИ ЗАПОМНИВШИХСЯ ПРОФЕССОРА

Той осенью в Кембридже¹⁴ я должен был избрать более специализированную область для дальнейшего обучения, и я выбрал английскую историю и литературу. Я также решил идти на «степень с отличием», что позволяло мне иметь персонального куратора, по существу консультанта из профессорско-преподавательского состава. Его роль заключалась в том, чтобы помочь с выбором курсов и рекомендовать дополнительное чтение, расширявшее знания в выбранном мною предмете изучения. Обычно студент, идущий на «степень с отличием», встречался с куратором два или три раза в месяц, чтобы обсуждать академические вопросы и даже проблемы более личного характера.

Моим первым куратором был Ф.О. Матиссен, высокоинтеллектуальный профессор английской литературы. К сожалению, у нас было мало общего. Я чувствовал себя с ним неловко, точно так же, как и он со мной. Я попросту не был готов к тому, чтобы воспользоваться преимуществами, которые предоставлял его тонкий и изощренный интеллект; поэтому на последние два года обучения я перешел к профессору Джону Поттеру - историку и впоследствии главе Элиот-хаус: он был более доступен.

Мне также повезло, что я учился у трех преподавателей, которые открыли мой ум для творческого мышления и важных новых идей. Названия их курсов сейчас звучат как узкие и педантичные, однако то, как они их преподавали, открыло мне новый мир, о существовании которого ранее я едва догадывался.

Профессор Чарльз МакИлвейн преподавал британскую конституционную историю, начиная от Великой хартии и до XVI века. Выдающийся юрист МакИлвейн отслеживал политическую эволюцию Англии начиная от ее феодальных корней до появления централизованного государства, в котором правление закона было все более и более важным элементом. Чтобы проиллюстрировать свои мысли, МакИлвейн пользовался юридическими и историческими документами, начиная с самой Великой хартии. Он вдыхал жизнь в эти пыльные документы и позволял нам увидеть их в историческом и человеческом контексте. Я начал понимать те причины, по которым демократия и правление закона столь важны в любом обществе, а также то, почему их настолько трудно достичь.