Потемкин

Однако первый серьезный удар Потемкин получил не от «завистников», а в полном смысле слова от Судьбы. В 1763 году он неожиданно ослеп на правый глаз. Событие это породило массу легенд, вплоть до самых невероятных. Говорили, что изуродовал молодого человека Алексей Орлов и что впоследствии Григорий ездил в Париж, где заказал себе хрустальный глаз66. Возмущенный подобного рода «баснями», Самойлов заявляет: «Быв тому очевидцем, подробно об оном поясню».

После возвращения двора из Москвы Потемкин простудился и слег с жаром. Будучи от природы крепкого сложения, он с детства ни разу не болел, и новые ощущения вызвали у него растерянность. Докторам Григорий Александрович не доверял «во все течение жизни своей». Быть может, ропшинские страсти породили у него отвращение «к врачебной науке и к медикам». Поэтому больной «велел отыскать некоего крестьянина, прослывшего весьма искусным в излечении от горячек», и «вверил себя сему обманщику». Знахарь приготовил таинственную припарку и обмотал ею голову и глаза пациента. Однако Потемкин сдвинул ее с одного глаза, «чтоб не лишиться удовольствия смотреть на свет». Припарка притянула жар к голове и к обвязанному глазу. Почувствовав нестерпимое жжение, Григорий сорвал повязку и понял, что ничего не видит правым глазом. «Причем заметил на страждущем глазе род нарости, которую в первом движении душевной скорби поспешил снять булавкою, но после сей операции усмотрел он, что на зрачке того глаза бельмо»67.

Случившееся потрясло молодого человека. В двадцать четыре года он окривел, и недостаток этот, по словам мемуаристов, был заметен. «Не можно изобразить всех горестных ощущений, — писал Самойлов, — которые тогда омрачили сердце Григория Александровича, который, быв прекраснейшим мужчиною, исполненный склонности к нежному полу, обольщенный надеждами счастия и возвышения… вдруг поражен был сею внезапностию».

О каком возвышении при «отличности дарований» и «внешних своих достоинств» говорит племянник Потемкина? Карабанов выражается прямо: «Желание обратить на себя внимание императрицы никогда не оставляло его; стараясь нравиться ей, ловил ее взгляды, вздыхал, имел дерзновение дожидаться в коридоре; и когда она проходила, упадал на колени и, целуя ей руку, делал некоторого рода изъяснения. Она не противилась его движениям. Орловы стали замечать каждый шаг и всевозможно противиться его предприятию»68.

О том, как Орловы «противились предприятию», есть немало свидетельств, большей частью они легендарны и совершенно не сообразуются с нравами русского двора. Так, Гельбиг сообщает, что Григорий и Алексей, желая отвадить соперника от императрицы, однажды затеяли с Потемкиным ссору и жестоко избили его палками69. Драка сама по себе вполне во вкусе любителей кулачных поединков, какими были Орловы, однако палки — вещь из «французской жизни». Палками избили молодого Вольтера, с палками нападали на Бомарше. В тексте Гельбига «палка» — не более чем литературное клише. В русской реальности существовали иные способы «поговорить по-мужски», кулак из них не последнее средство, но и не единственное. Вероятно, были и более утонченные, достойные византийских кесарей. Например, ослепить противника, изуродовав его навсегда. Такая версия тоже выдвигалась иностранными писателями70, но верится в нее не более, чем в хрустальный глаз.

Достоверно известно одно: окривев, Потемкин удалился от двора и предался крайней горести. Были Орловы при-частны к случившемуся или нет, но увечье сделало с Григорием то, чего не сделали бы никакие «палки» — он больше не осмеливался питать надежд относительно императрицы. Напротив, ему казалось, что лучшее в его положении — уйти от мира. Самойлов пишет: «Горесть о потере глаза возродила в душе его мысли мрачные и отчаянные; им овладела сильная меланхолия. Он отказался от наслаждения дневным светом, заперся в своей спальне, в коей через целые 18 месяцев окна были закрыты ставнями; не одевался, редко с постели вставал, допустил отрастить свою бороду и не принимал к себе никого во все время, кроме самых ближних и искренно к нему приверженных. С начала затворничества положил он за непременное постричься в монахи, чтоб достигнуть архиерейства; но с облегчением болезни и сердечного прискорбия исчезло сие несообразное с склонностями его желание. Вскоре мечтания о достижении возвышенной степени в нем возобновились». Промежуточным этапом выздоровления стал вновь проснувшийся интерес к чтению. За полтора года Потемкин поглотил массу книг на военные и политические темы, что при его «чрезвычайной памяти» значительно расширило познания.

По прошествии полутора лет Григорий начал понемногу выезжать за город, но держался в стороне от общества, «пребывал мрачным и скучным». Родные уже отчаялись, что он когда-нибудь возвратится к прежней, полнокровной жизни. Проще говоря, молодой человек стеснялся показаться на люди в своем теперешнем обличье. Он боялся быть смешон и жалок. Небольшая сердечная победа предала бы ему уверенности. Так и случилось.

«Некоторая знатного происхождения молодая, прекрасная и всеми добродетелями украшенная девица (о имени коей не позволю себе объявить)… начала проезжаться мимо окошек дома, в котором он жил». Одновременно она как бы между прочим сказала в дружеской компании: "Весьма жаль, что человек столь редких достоинств пропадает для света, для Отечества и для тех, которые умеют его ценить и искренно к нему расположены"». Эту милую барышню, по свидетельству Самойлова, Потемкин «прежде отличал в сердце своем». Друзья передали ему ее слова, что понудило Григория сбрить наконец бороду и, «появляясь к окну, искать взглядом победительницу свою».

Любопытно, что как раз в 1763 году Ф. Г. Волков написал романс о молодом влюбленном монахе, поджидающем под окном милую:

Ты проходишь мимо кельи, дорогая, Мимо кельи, где бедняк-чернец горюет, Где пострижен добрый молодец насильно…71

Завязался невинный роман — с объяснением через друзей, с записками, с благопристойным приглашением Потемкина в дом отца знатной девицы. Этот человек, по словам Самойлова, «и прежде его любил и ласкал всегда как сына, и, может быть, имел искренно к нему такое расположение», то есть хотел увидеть в роли жениха дочери. Григорий колебался: первый выход на люди для него много значил. Он написал барышне, что «хочет явиться в свете не для света, а для нее одной, и не иначе согласится на сие, как получа на то от собственной руки ее приказание». Какая же девушка не дала бы такого приказа?

Ты скажи мне, красна девица, всю правду: Или люди-то совсем уже ослепли, Для чего меня все старцем называют?

Наконец Потемкин не без колебаний нарушил затворничество и предстал перед возлюбленной в форменном сюртуке и с белой повязкой на глазу. Благопристойность не позволила Самойлову «объявить об имени» спасительницы нашего героя. А вот Карабанов называет даму — Елизавета Кирилловна Разумовская, дочь гетмана. «Предположил было идти в монахи, — пишет он о затворничестве Потемкина, — надевал нарочно сделанную архиерейскую одежду и учился осенять свечами. Екатерина расспрашивала о нем, посылала узнать о здоровье. Однажды, проезжая с Григорием Орловым, приказала остановиться против его жилища; Орлов был послан для свидания, а Потемкин, избегая оного, скрылся через огород к полковому священнику, с которым делил время. Императрица пожелала его увидеть, и он снова показался у двора. Началось сватание на фрейлине графине Елизавете Кирилловне Разумовской с намерением привлечь к тому Екатерину»72.

Видимо, желая уберечь Потемкина от дальнейших необдуманных поступков, вроде вздохов в коридоре или затворничества, императрица весьма благосклонно смотрела на сватовство к Разумовской. Но дело по неизвестным причинам разладилось. Возможно, сам Григорий Александрович не слишком хотел жениться, понимая, что сердце его, несмотря на приятный флирт с графиней, отдано другой женщине. А возможно, гетман посчитал свою дочь слишком молодой для брака. Ведь Елизавета Кирилловна родилась в 1749 году и была на десять лет младше предполагаемого жениха. В те времена девушки взрослели рано, и пятнадцатилетняя Разумовская, разъезжая под окнами затворника, вела себя скорее куртуазно, чем вызывающе. Важно отметить, что Потемкин навсегда сохранил и с Кириллом Григорьевичем, и с бывшей невестой теплые отношения. Дружба же сложилась у него и с младшей дочерью гетмана Натальей Кирилловной, в замужестве Загряжской, дамой некрасивой, но умной и образованной. Именно она впоследствии рассказывала А. С. Пушкину много любопытных историй о Потемкине.