Зазнобы августейшего маньяка. Мемуары Фанни Лир (СИ)

Так выглядит этот эпизод в версии Михаила Греческого.

Не пойман — не вор, но…

В те годы Петропавловская крепость считалась одной из самых страшных тюрем в России. В её тёмных, сырых, холодных, заливаемых во время наводнений подвальных камерах томились княжна Тараканова, декабристы, Чернышевский, соратники Софьи Перовской и некоторые таинственные узники.

Жандармы привезли в крепость арестованного капитана Ворповского. Здесь ему устроили допрос. На вопрос, как к нему попали брильянты, адъютант стал говорить о нищей старухе. Повторяясь, он путался в деталях. Тогда ему к голому животу приложили раскалённый уголёк. После этого Ворповский рассказал другое…

В дополнение к воспоминаниям графини Клейнмихель по версии биографа великого князя Николая Константиновича дальнейшие события происходили в Мраморном дворце. Тогда в кабинете великого князя Константина Николаевича кроме него самого находились Ники и граф Шувалов.

«— Ваше императорское высочество, — сказал великому князю Николаю граф сокрушённо-вежливо, — я вынужден предъявить вам обвинение в похищении брильянтов её императорского высочества великой княгини.

— И кто же вам дал подобные показания? — просил с улыбкой великий князь Николай.

— Адъютант вашего императорского высочества, капитан Ворповский. Он показал, что вы сами передали ему брильянты для продажи процентщику.

— Это неправда.

— Это правда-с.

— Этой правды вы добились, по-видимому, правдами и неправдами. Скорее всего неправдами.

— Оставьте зубоскальство, ваше высочество. Преступление совершили вы.

— Ложь! Обвинение без доказательств есть ещё большее преступление!

— Я устрою вам очную ставку с Ворповским.

— Устройте! Ворповский, впрочем, и под пытками не солжёт.

Великий князь Константин Николаевич всё более верил в невиновность сына. На Шувалова отец и сын смотрели с презрением, отец притом ещё и с ненавистью.

Но граф стоял на своём. Он задавал Ники вопросы, пытаясь сбить его с толку, запутать и заставить признаться. Но не тут-то было. Ники тоже упорствовал, повторяя рассказ адъютанта про старуху-нищенку.

Великий князь Константин да и сам граф не могли понять, кто из двоих лжёт — его высочество или адъютант его высочества.

— Заклинаю вас признаться, — настаивал Шувалов.

— Скажи нам правду, Ники, — дрогнул, наконец, великий князь Константин.

Не выдержал и Ники. Он твердил, что Ворповский не мог соврать, но и сам уже стал сомневаться. Неужели история про нищенку — выдумка? Неужели причастен он к краже? Неужели, не выдержав пыток, адъютант оговорил его самого?

— Стало быть, Ворповский, — наконец спросил Ники прямо, — обвиняет во всём меня?

— Этого я не говорил, — мягко сказал Шувалов. — Ворповский показал, что получил бриллианты от госпожи Фанни Лир, а та передала ему их от вашего, ваше высочество, имени. А ведь вы, как известно, близки с сей особой. С другой стороны, вы — единственный среди этих ваших знакомцев вхожи в спальню к её высочеству, вашей матушке.

И тут Ники озарило. Ворповский, и в самом деле не лгал. Фанни была с Ники в спальне его матери в ту безумную ночь — тогда и вынула она из киота брильянты. Сам Ники в тот момент потерял сознание. Но ведь с ними был и ещё один человек, а именно Савин!

Стало быть, ради Савина и устроила она кражу! Она любит херувимчика! А её любовь к Ники, стало быть, — притворство!

Вот оно что! Сговорилась парочка!

Ники чуть было не прокричал это вслух. Ему захотелось вдруг рассказать всё, что было той ночью, о пьянстве, о распутстве в материной спальне и о прочем… Пусть их схватят, пытают, судят! Нет, Фанни, конечно, не тронут. Её вышвырнут вон, вышлют из России, да и дело с концом. Но все будут знать, что она воровка! И это причинит ей боль!

Но хочет ли Ники, чтобы она страдала?

Она, конечно, обманула его, предала.

Но он всё ещё её любит.

Нет, он не выдаст её. И Савина он тоже не выдаст. Выдать Савина — значит выдать Фанни. Нет-нет, никогда.

Ники понимал, что сейчас решается его будущее.

Великий князь и Шувалов впились в него глазами.

Ники посмотрел на отца, потом на графа.

Итак, ради любви.

— Да, — медленно и отчётливо сказал великий князь Николай. — Брильянты украл — я.

— И ты с таким спокойствием это говоришь! В тебе ни капли раскаянья? — вскричал великий князь Константин.

— Вы этого хотели? — не ответив отцу, обратился Ники к Шувалову. — Вы хотели, чтобы я признал себя вором? Извольте, я признал.

— В тебе нет совести, — произнёс великий князь Константин упавшим голосом. Ты конченый человек, сын мой».

«15 апреля… Страшная сцена допроса Николы Шуваловым и мною… Никакого раскаяния, никакого сознания… Ожесточение и ни одной слезы».

«16 апреля. У Николы ожесточение, фанфаронство, позирование и совершенная нераскаянность».

Лиха беда — начало

Ники отправился домой на Почтамтскую. Оставались считанные часы до его ареста. А ещё надо было увидеть Фанни. В последний раз?

«Очень кратко Ники сообщил ей о разговоре с отцом и графом и о собственных своих выводах, — пишет Михаил Греческий.

Фанни не отпиралась. От стыда или с перепугу она покраснела, и на лбу у неё проступили капельки пота. Тяжело вздохнув, Фанни заговорила и выложила ему всё. Видно было, что давно уж хотелось ей выговориться.

Да, она попала под чары корнета-херувима. Он стал ухаживать за ней с первого же дня знакомства. Фанни потянулась к нему. Ведь Ники изменял ей, и она тосковала, ревновала, страдала и чувствовала себя безумно одинокой. Корнет утешил её. Сперва она делила его с Мэйбл. Мэйбл содержала корнета, и он не хотел с ней расстаться. Но та вскоре нашла ему замену, и Фанни завладела Савиным всецело и безраздельно.

— То есть, перебил Ники, — теперь уже ты стала содержать его.

— Содержать — нет, — сказала Фанни. — Ему потребно было слишком многое. У меня таких денег нет.

— Пустое! — воскликнул Ники. — У нас говорят: для милого дружка и серёжка из ушка.

— Савин был не милый дружок, — возразила Фанни, — а сам дьявол. Это он всё придумал. И подарки Савин дарил мне не из любви, а нарочно, чтобы ты ревновал и крал для меня драгоценности. Он знал, что у тебя не слишком много своих денег. И миллион на революцию придумал вытянуть из тебя тоже он. «Вот увидишь, — говорил он мне, — сперва он украдёт на благородное дело, а там уж пойдёт воровать так просто. Лиха беда — начало». Савин как в воду глядел. Ты, украв в первый раз, сказал мне тоже самое: «Лиха беда — начало». Но когда ты решил уехать со мной в Париж, Савин перепугался до смерти. Он, стало быть, не сможет более из тебя тянуть. Добыча от него уходит! И Савин предложил мне бежать с ним, чтобы ты, Ники, остался здесь.

— А для этого вы решили украсть бриллианты?

— Ничего мы не решили, my God!

— В ту ночь, — продолжала Фанни, — ты так напился, что рухнул замертво. Савин оглядел спальню, присмотрелся к иконам, увидел камни и решил выкрасть их. Твоих папа и мама не было. Они собирались вернуться неделей позже. За этот срок можно споскойно продать камни ростовщику. Тревогу поднять некому. Но возвратились великие князь с княгиней наутро. Савин испугался и исчез.

— А брильянты?

— Я отдала их Ворповскому, сказала, что ты просил заложить их.

— Это ложь. Ворповский знал, что ты украла их. Он твердил про какую-то нищенку. Он, что, тоже в сговоре?

— Нет, он просто влюблён в меня.

— Стало быть, и он предатель. Такой же, как ты с твоим херувимчиком.

Но оставался, наконец, ещё один, последний вопрос, мучивший Ники.

— А тот миллион за иконы, — спросил он, — пошёл революционерам или опять Савину?

— Не знаю, клянусь всем святым!

— Не клянись. Для тебя ничто не свято.

— О, my God, поверь мне, Ники! Савин ничего мне о миллионе не говорил».