Охотник вверх ногами

Перед войной у Москвы было несколько неудачных опытов с бывшими коминтерновцами, ставшими работниками разведки: Игнаций Порецкий и Вальтер Кривицкий в ответ на процессы старых большевиков в Москве порвали с Советами.

Правда, люди этого типа чаще всего не становились врагами «родины трудящихся» и никого не выдавали. (С тех пор это изменилось.) Они ограничивались обличением Сталина как предателя дела революции. Но все равно — их приходилось выслеживать и убивать. Лишняя возня, хотя, с воспитательной точки зрения, и необходимая.

Так что новый подход к оценке агентуры объяснялся, хотя бы отчасти, процессом внутреннего становления советского режима, его освобождения от обременительной революционной фразеологии.

Кроме всей этой большой и малой политики и изменения характера советского режима, его очищения от наносных, преходящих элементов, его постепенного превращения в то, что он есть, — то есть в самонастраивающийся, самообновляющийся и самоукрепляющийся аппарат власти, не имеющий вне власти ни цели, ни смысла, — есть еще необходимость строить здание такого всемирного размаха, как шпионская сеть КГБ, на чем-то более солидном, чем идейная преданность: на корысти, глупости и пороке.

После войны, когда работать по-старому Москва не хотела — да это могло быть и опасным, — надо было реорганизовать агентурную сеть. Смесь рациональных соображений, учета изменившихся обстоятельств, предвидения близких перемен и животного антисемитизма нужно было обратить в практические решения и действия, меняя на ходу шпионскую сеть на жизненно важном для Советского Союза участке.

Такую реорганизацию нельзя было осуществить только шифровками из Москвы. Ее надо было проводить на месте, проверяя участок за участком, упрощая аппарат, укрепляя его, устраняя неподходящие, слабые звенья, заменяя их другими, разделяя, где возможно, людей, друг друга знающих и потому, по мнению начальства, «снюхавшихся»: под предлогом лучшей конспирации делать машину советского шпионажа в США более безликой и послушной при любых обстоятельствах. Были и другие соображения — о них впереди.

Товарищи «под крышей» не вполне годились для этой работы. В глазах местной агентуры они были московскими «бюрократами», живущими под защитой дипломатического паспорта в Вашингтоне, Нью-Йорке или Сан-Франциско, и не вполне знающими местные условия.

Такое задание мог выполнить лишь человек, которого шпионы-подпольщики, американские коммунисты, евреи, бывшие интербригадовцы приняли бы как своего, который был бы одним из них. Важная деталь: он мог бы походить на еврея, но ни в коем случае не быть им!

Перед отъездом Вилли инструктировал и напутствовал сам председатель Совета Народных Комиссаров СССР Вячеслав Михайлович Молотов, который в то время возглавил всю военную и политическую разведку СССР.

Не непосредственный начальник, не начальник Первого управления, им тогда, кажется, был Фитин, не нарком Государственной безопасности Виктор Абакумов, даже не заместитель председателя Совнаркома, куратор всех шпионских и атомных дел Лаврентий Павлович Берия. Нет — на ступеньку выше: сам Молотов!

Причем не просто принял для произнесения общих напутственных фраз типа «родина доверяет вам и надеется...», нет: он долго с ним беседовал и дал в его честь прощальный ужин, куда — небывалый случай! — были приглашены жена Елена Степановна и дочь Эвелина.

Вилли уезжал, облеченный совершенно особыми полномочиями для выполнения особо важного задания. Задания не только (возможно — не столько!) разведывательного, но и политического.

В общественных местах Москвы агенты наружного наблюдения должны, в частности, следить за тем, чтобы советские граждане не пользовались уличной толчеей для передачи иностранным дипломатам, журналистам и прочим иноподданным государственных тайн или письменных жалоб на советский государственный и общественный строй.

В тот день дежурный по наружному наблюдению Ленинградского вокзала в Москве удивился, получив странный приказ: снять с постов всех своих людей и передать дежурство представителю Первого управления.

И только сотрудники этого управления видели, как к вокзалу подъехала черная машина с флажком «одной иностранной державы». Из машины вышел довольно высокий, худой человек с красноватым шмыгающим носом.

Шофер нес за ним чемодан. Среди следивших за этим агентов выделялась статная фигура Народного Комиссара Государственной безопасности Виктора Семеновича Абакумова. Нарком изображал филера.

12. От Фишера до Гольдфуса

Четырнадцатого ноября 1948 года в пять минут второго прибывший из Куксхафена в Германии пароход «Скифия» пришвартовался к причалу в Квебеке.

Тысяча пятьсот восемьдесят семь пассажиров сошло на берег. Эндрью Кайотиса не встречал никто.

Эндрью Кайотис предъявил паспорт: ему было пятьдесят три года, он родился в Литве, давно жил в США, принял американское гражданство; место жительства — Детройт.

В этом городе его еще помнили. За год до этого Кайотис решил навестить родную Литву. По приезде туда он заболел. Сначала он писал из больницы знакомым в Америку, потом перестал. Кайотис скончался. Вряд ли есть смысл сегодня спрашивать, умер ли он своей смертью. Важно, что с его настоящим, полноценным американским паспортом в Канаду приехал Вильям Генрихович Фишер.

Вилли легко прошел паспортный контроль и таможенный досмотр и без помех пересек границу США. Затем Кайотис бесследно исчез.

А в начале 1950 года в Нью-Йорке некто Эмиль Р. Гольдфус заключает и подписывает контракт на квартиру в доме номер 216 по 99-й улице.

На руках у Вилли было подлинное свидетельство о рождении Эмиля Гольдфуса. Он родился в Нью-Йорке 2 августа 1902 года.

Но когда Эмиля Гольдфуса арестуют под именем Мартина Коллинза, и на свет появится «полковник Рудольф Абель», то проверят архивы актов гражданского состояния, и окажется, что Эмиль Гольдфус прожил на свете чуть больше года и умер в октябре 1903 года.

Эмиль Гольдфус устраивается на новом месте. Если он с кем тогда и встречался, следов о том не осталось, если не считать многочисленных следов Эмиля Гольдфуса в соседних с его домом лавках, в газетном киоске, в местном отделении банка на 97-й улице. Первый взнос он сделал 12 июня 1950 года. Позже он будет регулярно вносить на свой счет небольшие суммы: по двести-триста долларов... Иногда снимает небольшую сумму. Это естественно для живущего на покое фотографа-ретушера.

Никто еще не знал, что такую же операцию он проделывал тогда в разных банках, в разных частях города. Зачем? — С каждым днем больше становилось людей — лавочников, банковских служащих, торговцев газетами, — которые в случае чего могли бы сказать: «Да, это мистер Гольдфус, фотограф».

А в свободное время Вилли без конца ездит по городу, изучает все виды транспорта. Пересаживается с метро на автобус, ходит пешком, ищет удобные тайнички, подходящие места для личных встреч. Ведь ему предстоит отработать целую систему тайной связи и приучить беспечных энтузиастов ею пользоваться.

Вместе с тем Эмиль Гольдфус обрастает прошлым. Это еще не настоящее прошлое, но на первое время сгодится.

В 1951 году Эмиль Гольдфус снимает квартиру на углу Риверсайд и 74-й улицы. Квартира лучше прежней, с видом на Гудзон.

Его жизнь в этот период оставила уже следы вне круга киоскеров и банковских клерков. Он бывает у Лоны-Терезы Петка, американки польского происхождения, и ее мужа, еврея Мориса Коэна. У того за плечами — участие в гражданской войне в Испании, служба в американской армии во время второй мировой войны, многолетнее членство в компартии США. Морис — также старый сотрудник советской разведки, завербовавший, по словам Вилли, «всех, кто служил с ним в Испании».

В доме Коэнов Вилли знакомится с их молодым другом-американцем. С этим юношей, который знает Вилли под именем Мильтона, они будут продолжать встречаться и после того, как незадолго до ареста Юлиуса и Этель Розенбергов супруги Коэн бесследно исчезнут.