Лубянка и Кремль. Как мы снимали Хрущева

Это было страшное известие, особенно для матери. Она часто со слезами на глазах просила меня попытаться помочь брату, хоть как-то облегчить его положение. Она хотела, чтобы Бориса хотя бы перевели в подобный лагерь поближе к дому, в Донбасс, строить шахты. Там в то время и заключенные работали.

Я обратился с двумя письмами в управление МГБ Хабаровского края. В то время начальником там был Гоглидзе, один из двух братьев, ставших позже сотрудниками Лаврентия Берии. После ареста Берии их также расстреляли.

В своих письмах я делал упор на то, что у Бориса больные легкие, что он страдает силикозом, который приобрел в немецких, а потом наших лагерях. Я спрашивал, нельзя ли перевести его для дальнейшего отбывания срока в Донбасс.

Брату я также написал несколько писем, но о своих шагах не упоминал, а лишь сообщал, что дома нового, как себя чувствует мать, что делает отец, что делаю я сам.

От Гоглидзе я ждал ответа напрасно. Оттуда все мои письма — и в управление МГБ, и брату — переслали в Украинский ЦК партии. Хрущева в это время не было — он находился в Варшаве, — и меня вызвал Л.Г. Мельников, который к тому времени работал в ЦК партии, и начал меня прорабатывать, выражать недоверие. Разговор был грубый, неприятный: что, мол, у меня за переписка с осужденным.

А на следующий день я уже летел по вызову в Москву, где последовала невеселая встреча со вторым секретарем ЦК ВЛКСМ Всеволодом Ивановым (Михайлова тоже, к сожалению, не было в Москве). Суть его разговора со мной состояла в том, что мне не следовало бы защищать «врага народа» и что таким, как я, нечего делать в комсомоле. Вопрос, как я понял, ставится уже о моем освобождении.

В Киев я вернулся совершенно убитым. Понятия не имел, что меня теперь ожидает. Мне начинало казаться, что не брат приедет ко мне, а я последую за ним.

Вдруг звонок — Хрущев:

— Что там у тебя произошло?

— Так вот, видно, мне надо прекращать работу.

— А ну приезжай ко мне.

Когда я ему все рассказал, он спрашивает:

— А ты здесь при чем?

— Да я тоже так считаю. Но ведь и ваш второй, и тем более Иванов не так думают.

— Ну и дураки. А ты-то что нос повесил?

— Поймите меня, Никита Сергеевич, — объяснял я ему, — если со мной что-то случится, если меня накажете или снимете с работы, да еще если и по партийной линии будут приняты меры, то пострадает вся наша семья, все полетят по «принципу домино». И отец, и все остальные братья, и сестры — все коммунисты. Все они образование получили от Советской власти, благодарны и преданы ей. И нет среди них врагов народа.

Он ответил коротко:

— Иди. Не тревожься и спокойно работай.

Больше мне никогда никто не вспоминал этот случай.

Только годы спустя, после разоблачения культа личности, когда я уже работал в Москве, состоялась амнистия, и я встречал брата на вокзале: он ехал из Хабаровска. Там он работал на кварцевых рудниках, и силикоз его вскоре добил в возрасте далеко не старом.

Позже, когда я работал в ЦК, я попросил принести свое личное дело и там нашел письмо Хрущева на имя Сталина. Были там такие строки (цитирую по памяти): «Я прошу за нашего первого комсомольского секретаря, брат которого был призван в армию перед войной… Он не несет за него ответственности… Я лично ручаюсь за его преданность нашему делу…»— и т. п.

Меня оставили первым секретарем украинского комсомола.

Что касается секретаря ЦК ВЛКСМ Иванова, то его жизнь закончилась трагически: уже став партийным работником, он был раздавлен бериевскими жерновами. Его обвинили в участии в вымышленном заговоре. В конце сороковых годов Берия и его приспешники таким образом устранили многих своих конкурентов из сталинского окружения. Это было так называемое Ленинградское дело. Иванов в тюрьме повесился.

В ЦК ВЛКСМ

До своего отъезда с Украины Хрущев отверг просьбу первого секретаря ЦК ВЛКСМ Михайлова о моем переводе в столицу на работу в ЦК комсомола. Хрущев тогда сказал, что для работы в центре я еще слишком молод.

Потом Михайлов как-то раз пригласил меня к себе, но, узнав, что я как первый секретарь ЦК ЛКСМУ получаю зарплату в два раза больше, чем секретарь ЦК ВЛКСМ, от этой мысли отказался: «Да мы тебя не прокормим», — полушутливо сказал он.

Михайлов долго был первым секретарем ЦК ВЛКСМ — с 1938 по 1951 год. Как-то позже, когда я уже работал в Москве, я сказал ему:

— Николай Александрович, когда я вступал в комсомол, вашу биографию на бюро райкома комсомола рассказывал.

Думал ему приятное сделать, а получилось неловко. Обиделся Михайлов:

— Вечно вы, украинцы, всякие анекдоты придумываете.

А вот когда Хрущев в Москве занял пост первого секретаря МК и МГК, Михайлов сообщил мне, что Никита Сергеевич в разговоре с ним одобрил мой перевод в ЦК ВЛКСМ. Так что и я расстался с Украиной.

Конечно, жаль было покидать своих единомышленников, друзей, товарищей. Но в комсомоле такие ситуации не были предметом особых переживаний: все же наверх ухожу!

В Москве я занял пост секретаря ЦК ВЛКСМ. До моего прихода в ЦК было пять секретарей. Я стал шестым. В сферу моей деятельности входили вопросы сельской и армейской молодежи. Занимался я также вопросами спорта. Потом стал ведать кадрами и оргделами, затем финансами, потом управделами — в общем, всеми вопросами, кроме идеологических, я занимался основательно.

Вторым секретарем ЦК ВЛКСМ тогда был Александр Николаевич Шелепин. Мы еще лучше узнали друг друга, и дружба наша окрепла. Секретарями были А. Харламов, З.Федорова, Т. Ершова и В. Кочемасов.

В то время, когда я обустраивался после Киева в Москве, Сталин где-то сказал: «Мы берем людей из республик в центральные органы. Сейчас будут выборы в Верховные Советы республик. Надо, чтобы их избрали депутатами. Не надо их обижать». И меня избирают депутатом в Верховный Совет Украины от Черниговской области — был депутатом Верховного Совета Украины четырех созывов.

Я стал более глубоко познавать жизнь во всем тогдашнем Советском Союзе, выезжал и за границу. Мои пути вели меня прежде всего в страны социалистического лагеря.

В 1950 году я впервые посетил народный Китай в составе делегации Международной федерации демократической молодежи. На площади Ворота небесного спокойствия мы отмечали первую годовщину китайской революции. По Пекину меня сопровождал сын самого Мао, по-русски мы его называли Александром Ивановичем, потому что он воспитывался у нас в Иванове, в детском доме.

В этом детском доме воспитывались в свое время дети многих эмигрантов и известных деятелей иностранных коммунистических партий, которые тогда находились на фронтах, в подполье или по каким-то иным причинам не могли сами позаботиться о своих детях.

И сын Мао сначала научился говорить по-русски, а уже потом по-китайски. У него с отцом даже возникали при этом недоразумения. Так что во время поездок по Китаю он был отличным переводчиком. Мы вместе встречались с Дэн Сяопином, будущим генеральным секретарем ЦК КП Китая, и Чжоу Эньлаем — главой правительства.

Когда Китай вступил в корейскую войну, Мао Цзэдун послал своего двадцати восьмилетнего сына воевать, и Мао Анунг, он же Александр Иванович, сложил голову на Корейском полуострове.

Довелось мне также посетить и капиталистические страны: Австрию, Францию и землю тысячи озер — Финляндию.

Именно во время первой поездки в Финляндию в 1951 году я ближе познакомился с Вячеславом Михайловичем Молотовым, который в течение 1930–1941 годов был главой Советского правительства — Совнаркома, а начиная с 1939 года — министром иностранных дел при Сталине. Финны пригласили нас на съезд своей молодежной организации, и Молотов хотел воспользоваться предоставленной возможностью.

— Попробуйте задержаться подольше, — говорил он мне, — поездите по всей стране, повстречайтесь с молодыми людьми, произведите на них впечатление.

Финляндия тогда шла к выборам, и ему хотелось, чтобы наша страна пропагандировалась как можно лучше.