Советсткие ученые. Очерки и воспоминания

Академик И. В. Курчатов

Конечно, телесный угол необходимо увеличить. Другого выхода нет. Но как это сделать?.. Я понимал, что выгляжу неважно. Две недели налаживаю опыт, а хорошей методики не придумал.

—Так как же можно увеличить телесный угол? Что ты предлагаешь? — повторил свой вопрос Борода.

Что я мог предложить? Ничего.

Нестерпимое чувство, внезапно охватившее меня, было похоже на злость. А что если взять образец не в виде сплошного висмутового цилиндрика, а в виде тонкой фольги? Свернуть ее колбаской, облучить, а потом размотать и положить на счетчик. Тут поверхность не в три, а в тридцать три раза увеличится… В принципе, это, конечно, верно. Но как сделать фольгу из висмута? Он ведь очень хрупкий… А, собственно, зачем делать фольгу? Нужно, как только мы вынем висмут из циклотрона, расплавить его на горелке. А потом сразу вылить на холодный металл. И тогда наверняка получится тонкий блин с большой поверхностью. Ведь если с паяльника падает на ровный лист капля олова, она всегда превращается в тоненький кружочек…

Все это я немедленно доложил Бороде.

—Это ты, пожалуй, правильно говоришь. Давай прямо сейчас попробуем. Горелка у тебя есть?

— Есть на первом этаже. Как раз недалеко от циклотрона.

Мы пошли вниз. Рабочий день давно окончился, и в здании было безлюдно и тихо — жаркая погода выгнала на свежий воздух даже самых заядлых полуночников. Только из комнаты теоретиков доносился нестройный гвалт: видимо, там, в сизых облаках табачного дыма, шло бесконечное и шумное обсуждение какой–то мудреной проблемы или рассказывались самые свежие новости вперемежку с новейшими анекдотами. В коридорах стоял упоительный запах физической лаборатории — сложная смесь паров эфира, бензина, спирта и ацетона, продуктов горения газа и канифоли, сдобренная ароматом паленой изоляции.

Отрезав полоску тонкой нержавеющей стали, я сделал маленькую ложечку и, положив в нее висмутовый цилиндрик, сунул в пламя горелки. Висмут начал плавиться, и вскоре в ложечке перекатывалась тяжелая металлическая капля, покрытая серой сморщенной пленкой. Быстрым движением я уронил ее на гладкий алюминиевый лист. Капля разлетелась и мгновенно застыла, образовав большой диск с неровными краями, расписанный красивыми радужными пятнами. Курчатов проворно подковырнул его ногтем и положил себе на ладонь.

—Это у тебя ловко получилось. Как у фокусника. Мне говорили, что ты у Кио работал — придумывал ему разные иллюзионы. Это правда?.. А у тебя вообще есть это самое — какая–то склонность к черной магии.

Он быстро подошел к окну и внимательно осмотрел «блин».

— Действительно, тут поверхность увеличилась раз в двадцать. А если удастся еще поднять ток, то работой мы с тобой будем обеспечены.

Курчатов, улыбаясь, протянул мне висмутовый диск.

— Так ты циклотрон когда наладишь?

— Завтра. Шимы у нас уже есть, а поставить их недолго.

— Ладно, действуй, — Борода прошелся по комнате и остановился передо мной, распахнув пиджак и заложив пальцы за края брюк. — Ты хорошо плаваешь?

—Плохо… — ответил я, не понимая, в чем дело. — И воды боюсь.

— Вот тебе и на. Жил в Ленинграде, а воды боишься.

— Я в Ленинграде только зимой жил. А лето всегда проводил в Средней Азии, в горах.

— А я воду люблю! — Курчатов поднял руки над головой и с удовольствием потянулся. — : Поедем на речку, выкупаемся. Это, говорят, для здоровья полезно. Запирай комнату и пошли. Ты все выключил?

У подъезда стояла машина Игоря Васильевича — низкий и длинный серый спортивный «мерседес». За рулем сидел шофер Володя, веселый, разговорчивый парень, великий знаток и любитель всех видов борьбы. Борода забрался на сиденье и устроился поудобнее.

— Сел?

— Сел.

— Поехали на речку. Поплаваем.

Володя обрадовался:

— Вот это, Игорь Васильевич, в самый раз.

— Почему — в самый раз?

— А я сегодня запарился. Повозился с одним другом на ковре и взмок. Жарко очень.

— Когда же ты это успел?

— Як Белорусскому вокзалу ездил, корма для поросенка купить, — доверительно сообщил Володя. — На обратной дороге, дай, думаю, загляну к тренеру на стадион. Там его и встретил, друга этого. Здоровый, черт! — Володя покрутил головой. — Пришел домой, а жена говорит: «Что это у тебя глаза, как у молодого карася? Выпил, что ли?»

— Как же это ты удрал? А вдруг мне машина понадобилась бы?

— Так ведь я соображаю, что к чему. У вас заседание было, да еще чужой народ понаехал. А раз такое дело, значит, самое малое на два часа. — Володя посмотрел на своего шефа, удивляясь, что он не понимает простых и очевидных вещей. Но Борода понял и не возражал.

«Мерседес» неслышно катился по дороге, обсаженной молодыми деревьями. Через несколько минут, обогнув небольшую рощу из карликовых сосен, от которых шел чудесный смоляной дух, мы остановились над обрывом, круто спускавшимся к Москве–реке. На другом берегу, пологом и низком, раскинулся широкий зеленый луг, уходивший далеко на запад, где темнела узкая полоска леса. Слева стеной стояли высокие сосны Серебряного бора; над ними четким силуэтом возвышалась церковная колокольня. Легкий, чуть заметный ветерок доносил запах хвои и луговых трав.

Мы присели над обрывом. Курчатов улыбался, щуря глаза на солнце.

— Хорошо здесь, правда?

— Хорошо…

— Говоришь — хорошо, а голос скучный. Тебя послушать, так только и есть два стоящих места на свете: Ленинград да Средняя Азия. А ведь и наши средние русские места тоже не дурны.

— Может, они и не дурны, но мне от их созерцания всегда почему–то становится грустно. Есть какая–то печаль в здешней природе. И лето тут не настоящее, чахоточное.

— Ну это ты зря. Печали в русской природе, по–моему, нет.

— А разве вы ее знаете, эту русскую природу? Ведь вы в этом отношении тоже вроде меня: сначала жили на юге, в Крыму, а потом в том же самом Ленинграде. И, наверное, сейчас охотно променяли бы Москву–реку на Черное море…

Курчатов помолчал и сказал тихо и задумчиво:

— Замечательное место Крым. Очень люблю его…

Сняв ботинки, мы спустились к реке по мягкому песочному склону. Игорь Васильевич сейчас же полез в воду и явно блаженствовал, ныряя и плавая легко и быстро, как дельфин. В теплой воде было удивительно хорошо. Волн не было, и, плывя на боку, я скользил взглядом по самой поверхности воды, блестящей и светлой, в которой появлялись и исчезали отражения берегов и чистого неба.

— Вот это я понимаю, устроился! — услыхал я голос Володи, который появился рядом со мной. — Смотрите! — указал он кивком головы на проплывавшую мимо лодку.

На корме сидел развалясь здоровенный лохматый парень, а на веслах — тоненькая, как тростиночка, черноволосая девушка. Нос лодки задрался вверх: парень был большой и тяжелый.

— Лодку потопишь, ты, Стенька Разин! — крикнул Володя. Парень не пошевелился, но девушка быстро обернулась к нам.

—Дяденька, вылезай из воды, рыбы бороду съедят! — звонко закричала она, увидев Игоря Васильевича.

Лодка прошла мимо, пустив по реке спокойные пологие волны. Мы вышли на берег и улеглись возле камней, греясь на мягком вечернем солнце. Растянувшись на животе, Курчатов задумчиво тыкал пальцем в мокрый песок и смотрел, как в образовавшиеся дырки медленно набиралась вода.

— А что это они ищут? — спросил он вдруг, посмотрев на речку. Я обернулся. У самого берега, осторожно ступая босыми ногами, шли двое мальчишек, тощих, прожаренных солнцем, с выгоревшими белобрысыми головами. Один нес стеклянную банку, перевязанную у горла мокрой веревочкой, другой держал в руке старую железную вилку. Мальчишки с глубокой сосредоточенностью шарили под камнями, лежавшими в мелкой воде.

— Что вы, ребята, делаете? — с живейшим любопытством спросил Курчатов.

— Налимов ловим! — важно ответил один из мальчуганов и посмотрел на нас с тем высокомерным снисхождением, с каким знатоки своего дела смотрят на непосвященных профанов.