Маяковский едет по Союзу

Только нога ступила в Кавказ, я вспомнил, что я — грузин.

Рано утром он постучался ко мне в дверь:

— Довольно спать, ведь весна на дворе! (это в декабре-то. — П. Л.) И мы пошли смотреть тифлисский базар.

В гостиницу наведывались писатели, журналисты и просто знакомые. А один поэт удивил даже Маяковского: он специально примчался из Эревани, чтобы познакомиться с Владимиром Владимировичем и послушать его выступление. Фамилии я его не запомнил. Но позднее он объявился. Это был Р. Григорян.

В Тифлисе Владимир Владимирович чувствовал себя как дома. Он был оживлен и весел. Все ему было здесь приятно, всем он был доволен.

Однажды мы договорились о встрече. Я спросил:

— Где вы будете?

— Вы меня все равно не найдете.

— Почему?

— Очень просто, я буду сидеть в одном духане. Точного адреса не знаю, но так и быть, я вам кое-как объясню: дойдете до памятника Пушкину, затем направо, потом налево… Словом, увидите симпатичную вывеску и на ней две замечательные селедочки — как живые. Вот там я и буду. В этом духане кормят как нигде!

— Неужели лучше, чем в нашем ресторане?

— Именно! Ничего похожего. Там настоящий кавказский стол. Придете — увидите.

Духан, да еще с лирическим названием «Симпатия», и в самом деле оказался несравненным. Там мне открылся Маяковский как знаток кавказской кухни. Он посвящал меня в тонкости кулинарии.

В этом духане он подолгу просиживал за чтением газет и журналов, беседовал со своими грузинскими друзьями.

В конце первой части вечера в Театре имени Руставели Маяковский обратился к аудитории с шуткой:

— Товарищи, после перерыва я отвечу на записки и прочитаю пару-другую новых стихов, после чего мы разойдемся, не причинив никому вреда.

Запомнились некоторые записки и ответы Маяковского. «Когда будете читать „пару-другую“, прочтите „Сто сорок солнц сияло на закате“». [30] Ответ:

— Этому товарищу можно смело сказать, что его солнце уже закатилось.

«Являетесь ли вы членом ВКП(б)?»

Ответ:

— Я приобрел массу привычек, несовместимых с организованной работой. Но от партии себя не отделяю и считаю себя обязанным выполнять все постановления большевистской партии, хотя и не ношу в кармане партийного билета.

«Товарищ Маяковский, кто будет читать ваши стихи после вашей смерти?»

Маяковский резко отрезал:

— У вас нет родственников в Гомеле? Узнаю по почерку. Там тоже такой умник нашелся.

«Прочтите отрывок из поэмы „Ленин“ и еще раз заключительную часть „Хорошо!“».

Ответ:

— Я в принципе не бисирую, но законную просьбу автора записки одобряю и специально для него прочту одну из любимейших своих вещей.

«Нравятся ли вам тифлисские барышни?»

Маяковский ничего не ответил, только развел руками и, улыбнувшись, учтиво поклонился.

«Когда вы читаете — вы поэт, когда вас читаешь — вы прозаик».

— Значит, дело не за мной, а за вами!

«Ту ицит картули?» (Знаете ли вы по-грузински?)

Ответ:

— Стараюсь не забывать.

На всех вечерах находились люди, которые противопоставляли ему Пушкина. Нашлись они и здесь. «Пушкин понятнее вас».

— Пушкина читают сто лет. Не успел ребенок еще родиться, а ему уже читают «Евгения Онегина». Но современники говорили, что от чтения Пушкина скулы болят. До того трудным казался тогда его язык. В наше время, конечно, приятно его почитать — нет слов. Это добросовестнейший поэт. Квалифицированный читатель — рабочий, крестьянин, интеллигент — должен знать Пушкина, но не следует впадать в крайности и читать только его. Я лично очень люблю Пушкина и часто упиваюсь отдельными местами «Онегина»:

Я знаю, жребий [31] мой измерен,

Но чтоб продлилась жизнь моя,

Я утром должен быть уверен,

Что с вами днем увижусь я.

Выше этих строчек не бывает. Это предел описания влюбленности.

На другом вечере, в университете, два студента разошлись во взглядах на творчество Маяковского и подрались у самой эстрады. Маяковский пытался успокоить их. Противники ругались по-грузински. И Владимир Владимирович тоже выкрикнул что-то по-грузински.

Зал был наэлектризован. Дерущихся с трудом удалось развести и рассадить по разным углам.

Молодежь, услышав грузинское слово из уст Маяковского, стала настойчиво просить прочитать что-нибудь по-грузински. И он прочел несколько строк из «Левого марша». Вспыхнула овация.

В перерыве Маяковский сказал:

— Вот это, я понимаю, вечер! Сколько темперамента! Раз дерутся, значит, есть за что!

Студенты провожали его до ворот. И увидев, что мы садимся в трамвай, поклонники мгновенно заполнили почти пустой вагон (это была конечная остановка): им хотелось продлить удовольствие ― побыть с Маяковским возможно дольше.

От шума, драки и «веселого» трамвая звенело в ушах, когда мы остались одни.

— Теперь вы понимаете, что такое Тифлис? Где, когда, у кого такое было?

Пребывание Маяковского в Тифлисе закончилось выступлением в Закавказском коммунистическом университете, куда были приглашены писатели и журналисты, и в Центральном рабочем клубе. Маяковский собирался еще побывать в Кутаисе, Эривани, Батуме, на земле своего детства — Багдади [32].

— До чего хорошо там! — говорил он. — Я бы вам показал и рассказал много интересного.

Но в Москве ждали неотложные дела, и он вынужден был возвращаться. По дороге Владимир Владимирович предложил составить «график поведения»: до станции такой-то — играем в карты, до такой-то — не курим, затем читаем, затем обедаем, затем лежим и молчим, затем просто рассказываем глупости, затем поем и т. д. Согласно этому графику мы должны были играть в «1000» до станции Гудермес. Но выясняется, что поезд сильно опаздывает. Я предлагаю отойти от графика — вдруг опоздает на целые сутки. Под разными предлогами выбегаю из купе, устраиваю передышку.

— Довольно бегать и прикидываться! Будьте человеком слова! — сказал Маяковский.

— А почему наш поезд — не человек слова?

— Меня это не касается — мы люди, а не поезда. Пришлось играть до Гудермеса. Здесь поезд стоял очень долго.

Владимир Владимирович предложил другое: до отхода поезда быстро шагать от паровоза до хвоста и обратно и сосчитать количество шагов.

— Но чьими шагами? Ведь у вас вдвое шире.

— В одну сторону вашими, в другую — моими. Так и шагали — серьезные и озабоченные счетом.

На станции Таганрог Маяковский вышел погулять. Поезд готов к отправлению, а его нет. Я волнуюсь. Наконец-то, запыхавшись, он вбегает в вагон, на ходу поезда. Я — с упреками. Он в ответ протягивает большую коробку зернистой икры.

— Молчите! Я и так из-за вас пострадал. Я бегал искать подарок ко дню вашего рождения. (В Тифлисе я мельком сказал, что не поспею в Москву ко дню рождения. — П. Л.) А в дороге это нелегкое дело.

Поезд опаздывал часов на двенадцать. Вместо трех ночей пришлось провести в вагоне четыре. Но так как опоздание не было предусмотрено, проводник лишил нас постельного белья: по положению оно предоставлялось только на три ночи.

— Нет, обязательно возвратите белье, — настаивал Маяковский. — Вы ведь знали, что поезд опаздывает? А раз так, то вы должны были и опоздать снять белье.

В Москве, усаживаясь на извозчика в четыре часа ночи, Владимир Владимирович расплылся в улыбке:

— Интересно ездить, но люблю возвращаться в Москву. Каждый раз какое-то особенное, приятное чувство…

НА УРАЛ

Самый северный город, куда я ездил, — это Ярославль, — сказал мне Маяковский (Ленинград не шел в счет. — П.Л.). — Пора двинуться на Урал и в Сибирь, обязательно побывать на Кузнецкстрое. И если уж ехать, так до самого Владивостока. Тем более что там, как передавали, есть улица моего имени. Просто не верится. Стоит поехать, чтобы самому в том убедиться, посмотреть, как выглядят дощечка, улица и дома, — шутил он.