Сквозь свинцовую вьюгу

— Славное жаркое будет!

Зиганшин глядит с укоризной:

— Зачем стрелял? Зайцу жить надо...

Лухачев машет на него рукой:

— Эх ты, жалобщик! А зайчатина — первое блюдо.

Вот и Огульцы. По сторонам мелькают приземистые, в снежных шапках хаты. Шмельков спешит в штаб.

На Северном Донце

С марта по июль 1943 года рубежом между нашими и немецкими войсками был Северный Донец. До войны мне не раз приходилось бывать в этих живописных местах Придонья. Какие славные девичьи песни звенели тогда над зеленой речной гладью! Теперь эта река стала пустынной и зловещей. На ее правом берегу среди пестрой густой зелени скрыты немецкие дзоты, пулеметные гнезда, артиллерийские батареи. Изредка отсюда с воем летят мины. Черный, удушливый дым стелется по обожженной, израненной земле.

Наша дивизия передана 57-й армии и находится в составе Юго-Западного фронта. На левом берегу Донца, на месте сожженной деревни Хотомля, протянулся передний край нашей обороны. Гвардейцы надежно вгрызлись в землю: окопы, блиндажи, пулеметные амбразуры.

На фронте — затишье. Но разведчики продолжают свое трудное дело. Днем долгими часами, сидя в прибрежных камышах, ведем наблюдение, всматриваемся в зеленую громаду правого берега. Ночью на утлой лодчонке пытаемся переправиться туда. Сколько неудач! Вот предательски вспыхнула ракета — и опять зашелестели в темноте мины. Тяжелый удар! Пенные фонтаны воды вздымаются кверху. Все летит к черту! Подготовка к поиску начинается сызнова. С пустыми руками возвращаемся в подразделение.

Вместо погибшего лейтенанта Берладира нами командует старший лейтенант Д. М. Неустроев. Новый командир в прошлом учитель, и это чувствуется в его обращении к бойцам. Он нередко называет нас по-школьному — «ребята», хотя кое-кто из нас значительно старше его. Стройный, подтянутый, старший лейтенант не терпит неряшливости, считает это недисциплинированностью, разгильдяйством.

— Я так и знал, — сумрачно отвечает он на рапорт Шмелькова о том, что поиск не удался, и, взглянув на расстегнутый ворот гимнастерки старшего сержанта, добавляет: — В следующий раз перед докладом приводите себя в порядок. Небритый, пуговица оторвана. На кого вы похожи? Пришить пуговицу и побриться.

В начале апреля в роту из госпиталя вернулся Борис Эрастов. Ребята окружили его, посыпались шутки:

— Ну как, вынули из тебя фарш?

— И дырки залатали?

— Все в полном ажуре, — ответил Борис, — кожа у меня теперь дубленая, непробиваемая.

А «языка» все же удалось захватить, но не нам, а разведчикам группы сержанта Казакевича. Это был первый пленный, взятый на правобережье Донца. Здоровенный, рыжий, он жадно хлебал суп из котелка и, угодливо оглядывая солдат, улыбался:

— Гут, гут, руссиш!

Черноволосый, богатырского сложения Арсентий Авдеев насмешливо сказал:

— Сейчас «гут» говорит, кланяется, ручным сделался. А когда брали, вдвоем с Баклановым еле осилили. Кулаки в дело пустил, лягался, как жеребец.

— Героя вам надо дать за такой подвиг, — насмешливо пожал плечами Шмельков. — Смотрите, какого приволокли. Вместо пожарной каланчи можно поставить.

Чувствуется, что у Шмелькова, добывшего в зимних поисках немало «языков», сейчас задето самолюбие.

— А ты не горюй, Лешка. — Сержант Казакевич добродушно хлопает товарища по плечу. — «Языков» этих у немца сколько хочешь.

Мне не терпелось узнать, как же этот рыжий попался разведчикам, да еще в таком трудном месте — на правом берегу Донца.

— Потрудились изрядно, — хвалится сержант. — Наблюдаем мы на Донце день, другой — все впустую. Прямо осточертел тот берег. И все на нем, казалось, видено-перевидено. И эта узкая просека, и береза с отломанной верхушкой на взгорье. Решил я послушать немцев ночью. Захватил с собой Авдеева. Залегли мы в кустах на берегу, ждем. А ночь выдалась — хоть глаз выколи.

Проходит час, другой. Никакого звука. Но вот около полуночи Арсен толкает меня под бок: «Слышите, сержант?..» И в самом деле доносится какой-то стук. Похоже, строят что-то. Почти до самого рассвета не прекращалась стукотня.

Утром, когда мы поднялись, Авдеев мне и указывает:

— Глядите, за ночь там, где сломанная береза, новые деревья выросли.

Взял я бинокль, всмотрелся — и верно: рядом с нашей инвалидкой появились новые кустики. Такие зеленые, сочные. Зачем врагу понадобилась маскировка? Решаем ночью переправиться через реку и разузнать, для чего немцы проводят «лесонасаждение».

Сели мы впятером в лодку и вскоре благополучно причалили к тому берегу. Лодку спрятали, а сами стали осторожно подниматься в гору. Ступаем след в след.

Вот уже десятка два метров осталось до нашей березы. Послал я вперед Авдеева. Он вернулся и доложил: блиндаж там выстроен, траншея отрыта. Видать, пулеметную точку оборудовали.

Задумался я: что делать? Вдруг снизу, от реки, послышались чьи-то шаги, треск сучьев.

Мы подползли к просеке. Шаги приближались. Проглянул силуэт человека. Когда он поравнялся с нами, Авдеев сразу бросился к нему, схватил в охапку. Бакланов накинул на голову мешок. А тут и мы подоспели.

Рассказ сержанта заставил меня задуматься. Такой с виду незаметный штрих — «новые кустики выросли», а помог разведчикам большое дело сделать: разгадать вражеские замыслы и схватить пленного. Как нужна в нашей работе внимательность.

Смотрю на Авдеева. Это человек необычайной отваги и поистине геркулесовой силы. Шутя он сжимал подкову, легко поднимал трехпудовую гирю. Был он на редкость отзывчивым человеком. Последней щепоткой махорки делился с бойцами. Про смелость и необычайную силу Арсена в роте ходили легенды.

На том берегу Донца, в нейтральной зоне, немцы-саперы каждую ночь минировали подступы к своей обороне.

— Вот где и «язычком» поживимся, — сказал Арсен, — позиция самая удобная. Место для засады у речки, рядом с мостом. Фашисты будут возвращаться к себе, мы там их и перехватим.

Все знали, что до этого неутомимый Арсен целый день проползал на том берегу, все высмотрел, все разузнал.

Вечером разведчики переправились через Донец, проделали проходы в минных полях, в проволочных заграждениях и уже к полуночи подползли к мосту. Командовал группой сержант Борис Эрастов. Он расположил ребят по обе стороны моста.

Ждать пришлось долго, до самого рассвета. Уже сомнение закрадывалось: а вдруг фашисты раздумают, не подойдут по этому мосту, а свернут на другую дорогу. Тогда все труды впустую? Однако терпение ребят было вознаграждено. На рассвете послышались чужие голоса, топот шагов. Вскоре в сумеречном свете обозначились фигуры минеров-немцев. Шли они беспечно, переговаривались, смеялись. Винтовки и пулеметы несли на плечах, как грабли. Их было человек двадцать пять.

Когда передние перешли мост, Эрастов скомандовал: «Огонь!», — и разом заговорили все одиннадцать автоматов. Фашисты кричали, стонали, ползали по земле, извивались. Через минуту стрельба прекратилась. Тут Арсен подбежал к фашистам, выбрал из раненых наиболее «живого» и, как мешок, взвалил себе на плечи.

Сержант приказал отходить. Минут через сорок бойцы без потерь переправились на свою сторону.

Гитлеровец, захваченный Арсеном, оказался офицером.

В конце апреля нашу дивизию отозвали на отдых. Мы возвращались с последнего боевого задания с Северного Донца, распевая сочиненную нами песенку:

* * *

Я, Саша Трошенков и Иван Мохов, ползая по тылам врага, заразились сыпным тифом и лежим в госпитале, на станции Уразово.

Стоят чудесные майские дни. В распахнутые окна палаты ласково заглядывает солнце, пахнет цветущими яблонями, и нередко налетевший ветерок усыпает подоконники и пол нежными белыми лепестками.