Моя фронтовая лыжня

Тайна семи лиственниц

Пропал Яков Стуколкин. По увольнительной в город его не отпускали, в наряд не посылали. За обедом был, а к ужину спохватились - исчез.

Обшарили чердаки и подвалы, расспросили соседей из 173-го и 174-го ОЛБ, обыскали весь военный городок, позвонили в гарнизонную комендатуру... Нигде нет, как сквозь землю провалился.

Комбат решил: если к утру Стуколкин не найдется, придется считать его дезертиром и в установленном порядке объявить розыск. Однако к завтраку Стуколкин явился сам. Но в каком виде! Пьяный, с опухшей физиономией и, главное, не в своем обмундировании, а в какой-то невообразимой рвани. Горьковские босяки рядом с ним выглядели бы франтами.

Пока Стуколкина не забрали на допрос, неофициальный разговор с ним состоялся в роте. Свой странный маскарад он объяснил нам так:

- Иду, это, я из уборной в казарму и вижу: двое гражданских в черных комбинезонах топают. У одного моток проволоки на плечо одет. Похоже, электромонтеры. Тот, который ,без мотка, и говорит мне:

"Что, на фронт собрался?"

"Не сам собрался, меня собрали", - отвечаю ему.

"Может статься, как приедешь туда, так тебя сразу и накроет".

"Может .статься, - отвечаю. - А тебе какое дело?"

"Жалко нам тебя, друг ситный, - говорит с мотком. - Если хочешь, проводы тебе устроим. Мы сегодня целую литру самогонки у одной тетки нацедили. Давай за компанию навалимся на нее..."

- А мне чо? Почему бы на дармовинку не выпить? Может, и правда, последние дни на божьем свете живу. Завели они меня, сам ,не знаю куда. С двух сторон угощают. А мне чо? Почему не выпить да копченой колбасой не закусить?

...Опрокидывали, опрокидывали стаканчики, пока я сам не опрокинулся. Когда проснулся да огляделся округ - моих угощателей и в помине нет. Какая-то старуха вон гонит. "Выметайся, - говорит, - пока милицию не позвала". Глядь на себя - как беглый каторжник с Нерчинского рудника. Ничего не скажешь, ловко обработали меня, мошенники! Крепко уму-разуму научили!

История, рассказанная Стуколкиным, ничуть не оправдывает его в наших глазах, но выглядит довольно правдоподобно. Очень уж искренне звучала его исповедь. Но тут вмешался Вася Воскобойников. Он подбежал к "пострадавшему" и с негодованием стал бросать ему в лицо:

- Однако ты - последняя сволочь, Яков! Теперь уж я тебя не стану покрывать. Всю правду лейтенанту и комиссару расскажу.

Стуколкин заметно растерялся, но тут же захорохорился:

- А чо ты про меня сможешь начальству наклепать? Наши прошлые разговоры с тобой - сами по себе, и то, как меня жулики обобрали, к ним не касаются. А коли про всякое прочее проболтаешься, так попомни, Василий, ты нерушимое слово дал. Не сдержишь его, так на себя пеняй!

- То нерушимое слово уже никакой силы не имеет, - возразил Философ. После него я иное, более крепкое нерушимое слово дал - военную присягу принял. И ты рядом со мной стоял, вместе со всеми повторял: я, гражданин Советского Союза... Оказывается, никакой ты не гражданин, а прохиндей, паразит несчастный! Ежели меня вызовут в свидетели, я все как на духу выложу.

Философ удивил нас своими обличительными способностями и красноречием. И до этого он говорил складно, но коротко. А сегодня вон как , разошелся! И конечно же, всех нас заинтриговали загадочные намеки в перепалке между Воскобойниковым и Стуколкиным. Что за таинственное "нерушимое слово" давал Василий? По какому поводу? Но нам пришлось потерпеть еще часа два: Стуколкина, Воскобойникова и наше ротное начальство вызвали в штаб батальона.

В роту Стуколкин больше не вернулся. Его тайна в изложении Воскобойникова выглядит так.

Стуколкин - старатель-единоличник, одержимый манией золотоискательства. Лет десять назад какой-то таежный бродяга, умирая, рассказал ему о "могутной золотой жиле", на которую якобы недавно натолкнулся. Сам разработать ее не успел из-за преклонных и болезни. И вот с тех пор Стуколкин каждое о искал заветный клад, местонахождение которого старик описал очень приблизительно. Основным ориентиром должна была послужить группа из семи лиственниц, растущих в глубоком распадке.

Скорее всего, рассказ старика о "могутной золотой жиле" - одна из легенд, которые до сих пор ходят по Уралу и Сибири. Но она полностью захватила Стуколкина. Летом сорок первого ему показалось, будто цель уже близка: нашел наконец распадок, очень похожий на тот, который описывал умирающий бродяга, нашел семь кучно растущих огромных лиственниц.

На беду у Стуколкина кончились все продукты, вдобавок сломалась лопата. Когда он из глухой тайги пришел на короткую побывку домой, то узнал, что его призывают в армию.

Дезертировать Стуколкин не отважился, за такие дела и под расстрел угодить можно. Но твердо решил любым способом открутиться от посылки на фронт. Он не мог смириться с таким очень возможным вариантом: его убьют, а сокровища так и останутся лежать в земле где-то вблизи семи лиственниц.

Завещать же тайну другому Стуколкин тоже никак не хотел. У него не было ни жены, ни друзей. И вообще, такого индивидуалиста никак не устраивало, чтобы после его смерти золотой жилой воспользовался кто-то другой.

Первую попытку "открутиться" Стуколкин сделал по пути в запасной: симулировал острый приступ язвы. Номер не прошел, симулянта разоблачили. Сблизившись с Воскобойниковым, Стуколкин стал подбивать его: "Сотворим что-нибудь такое, чтоб на трояк потянуло. Пока срок отбудем, и войне конец. Сразу же после отсидки двинем к семи лиственницам. Теперь дело - верняк, бери лопату и загребай золото".

Сомнительные сокровища Философа не соблазнили. Он всячески отговаривал Стуколкина от его рискованной затеи, советовал ему положиться на волю судьбы. Ведь не всех подряд убивают на фронте. И Воскобойникову показалось, будто одержимый золотоискатель смирился, внял здравому рассудку. Оказывается - нет, решил действовать в одиночку. Свое обмундирование пропил умышленно. Видимо, прикинул: такое преступление "больше чем на трояк не потянет".

В нашей роте, да и во всем батальоне, стали горячо обсуждать происшествие, стали спорить. Что будет дальше? А вдруг Стуколкина опять вернут в 172-й? Но такой вариант мало кто считал вероятным. Большинство сходилось на том, что такого типа посылать на фронт, тем более в составе лыжбата, очень рискованно. Философ свое мнение высказал так:

- Когда вяжут и готовят в дальнюю дорогу плот, то явный гнилой топляк на такое дело ли в коем разе не берут.

Особенно темпераментно реагировал Муса Нургалиев. На него "накатил" приступ уже знакомого нам бешеного гнева.

- Выходит ,так... Выходит так... У меня трое детей, а у него - ни одного. И я все-таки еду воевать, а он золото копать хочет. Зачем золото? Кому золото? В свой карман положить хочет. Пусть он только явится в роту! Я ему до суда свой трибунал устрою!

Итак, скорее всего Стуколкина будет судить военный трибунал. В таком случае сколько ему дадут? Если небольшой срок, тогда получится, что негодяй добился своей цели. Нет, такому мерзавцу надо влепить покрепче! Лучше всего сделать так: дать ему на фронте под строгим надзором понюхать в обе ноздри пороху. А после войны, коли останется жив, послать на отсидку.

Одним словом, все были настроены единодушно: комбинатор должен оказаться в полном проигрыше. Если бы нам сказали тогда, что Стуколкина направят в штрафную роту, все были бы полностью удовворены. Но о такой мере наказания почему-то никто не упоминал. Возможно, в начале сорок второго штрафных подразделений еще не было.

Скоро мы опять погрузились в эшелон и поехали дальше. О нарушении Стуколкиным военной присяги политработники провели в подразделениях специальные беседы. Нас заверили, что "трояком" дело никак не ограничится. Тут скорее пахнет высшей мерой.

Трибунальцы пообещали сообщить о приговоре в 172-й. Но мы так и не дождались этого сообщения. Прибыв на фронт, сразу попали в такую заваруху, что большую часть времени оказывались вне досягаемости полевой почты.