Царица Евдокия, или Плач по Московскому царству

Прерванное путешествие

Возвращаться царю из Европы пришлось спешно и совсем не так, как он хотел бы это сделать. Полученные царем в Вене известия о новом стрелецком выступлении нарушили его планы [23]. А ведь царь собирался еще посетить с Великим посольством Францию, Италию и, возможно, увидеться с папой римским. Вместо этого Петру пришлось читать донесения своих бояр и других доверенных лиц о походе стрельцов из Торопца к Москве, боях с ними рядом с Воскресенским Иерусалимским монастырем на реке Истре, где полк верного шотландца Патрика Гордона в который раз выручил царя и разбил ненавистный ему стрелецкий «сброд». На обеде в Вене 18 июля 1698 года не стали пить заздравный кубок в честь московской царицы, и это не осталось не замеченным дипломатами ^{154}.

Царь Петр если бил, то наотмашь. В своей жестокости и расправах с врагами он не знал меры, доходя до садизма и кощунства. Даже благожелательно настроенные к нему иностранцы, например родственники Франца Лефорта, видевшие Петра в начале 1698 года, замечали в нем какие-то нездоровые, патологические черты натуры: «Знайте, что этот монарх очень большого роста, но в нем есть что-то неприятное, у него бывают конвульсии в глазах, руках и во всем теле. Иногда глаза у него закатываются, и виден только белок… он даже имеет подергивание ноги, которая не может держаться на одном месте, а впрочем, он хорош собой, одет, как простой матрос, и стремится быть только на воде» ^{155}. Подогреть царский гнев было легко: для этого потребовалось лишь его присутствие в столице в тот момент, когда он сам того не желал. Речь опять шла о стрельцах, которых Петр I иначе как с «янычарами» не сравнивал. Для него это была толпа, или, как он ругался, «сарынь». Ничего хорошего мятежникам ожидать не приходилось.

Не удовлетворившись первоначальным сыском боярина Алексея Семеновича Шеина, Петр заставил провести новое следствие. Исследование «розыскного» стрелецкого дела 1698 года, проведенное Виктором Ивановичем Бугановым, показало, что царь особенно интересовался письмом стрельцов царевне Софье ^{156} в видах окончательной расправы с наследством ненавистной «Хованщины» и следующих лет правления сестры. На фоне стрелецкого розыска с пытками огнем и «висками» на дыбе, а также последовавшими казнями стрельцов, которым царь Петр и его приближенные лично рубили головы, несложно было закрыть и еще одну страницу прежней жизни.

Петр отказался встретиться с царицей Евдокией сразу же по возвращении в Москву. Судя по походному журналу царя, он появился в столице 25 августа 1698 года. Под пером иных литераторов картина рисуется следующим образом: оказавшись в Москве, царь, вместо того чтобы повидаться во дворце с царицей Евдокией, немедленно едет к Анне Монс и остается в ее доме. А на следующий день, принимая бояр, к их ужасу, начинает резать им бороды, показывая, что теперь все будет по-другому. Русская жена отправляется в монастырь, а рядом с царем оказывается немка Анна Монс. В действительности все было не так просто и карикатурно.

Обратимся к походному «юрналу» 206-го (1698) года и процитируем целиком его запись, относящуюся к 25 августа: «В 25 день. Поутру приехали в село Никольское в Вязему и здесь кушали. Отъехали 60 верст; стояли 3 часа. Заезжали в село Фили и были здесь с полчаса; переезжали Москву реку, и на берегу были с полчаса. И после того поехали и приехали к Москве в вечерни. Проводя послов в дом, Десятник изволил приехать в Преображенское. Отъехали 30 верст» ^{157}.

Из текста записи можно видеть, что по возвращении царь Петр встречается с теми, кто был оставлен управлять Москвой в его отсутствие (они были заранее извещены о приезде и должны были приготовиться). Еще утром 25 августа царь находился в селе Никольском-Вяземах, в гостях у хозяина этой вотчины князя Бориса Алексеевича Голицына. Затем по дороге в Москву Петр заехал на короткое время к своему дяде Льву Кирилловичу Нарышкину в Фили. В Москве царь оказался перед началом вечерней службы. Продолжая путь, он сначала провожал послов, прежде всего Франца Лефорта. В его доме царь, скорее всего, увиделся с Анной Монс и всей «кампанией». Но затем Петр, или, как он назван в журнале по принятому на себя чину, «Десятник», поехал в царский дворец в Преображенском.

История возвращения Петра I из-за границы известна и по донесению посла Гвариента цесарю в Вену. Он отметил, что царь вернулся «к 6 часам» 25 августа 1698 года. Передавая свои впечатления от появления царя Петра в столице, посол записал: «С удивлением надо видеть, что царем, вопреки всяким лучшим предположениям, все еще после столь долгого отсутствия владеет старая неугасшая страсть, и тотчас по прибытии он сделал первый визит своей — а официально лефортовой — любовнице, монсовой дочери, отец которой был виноторговцем. Остальной вечер он провел в Лефортовом доме, а ночь в Преображенском в деревянном доме, построенном его царским величеством среди своего полка» ^{158}. Еще до приезда царя Петра посол Гвариент гостил в доме Монсов и, конечно, интересовался рассказами обитателей дома о царе; тогда-то он и мог заметить или узнать что-то, позволявшее ему говорить о «старой страсти» царя к Анне Монс. Михаил Иванович Семевский, посвятивший отдельную работу взаимоотношениям Петра I и Анны Монс, принял слова посла буквально. Однако здесь скорее сказано о другом: Лефорт, принимая Монсов у себя дома, помогал Петру видеться с «монсовой дочерью», избавляя царя от возможных пересудов по поводу причин его излишнего внимания к семейству Монсов.

Для окружающих очевидным было главное: царь Петр не поехал сразу в Кремль, где его ждала царица Евдокия. До этого времени никто, кроме самых близких сотрудников Петра, возглавлявших правительство, а также патриарха и духовника царицы, не ведал об истинных намерениях царя. После же его демонстративного отказа немедленно встретиться с женой и сыном стало ясно, что во дворце назревают какие-то изменения. В дневниковых записях Корба читаем об этом: «По возвращении государь не пожелал остановиться в обширнейшей резиденции царей, кремлевском замке, но, посетив с необычною в другое время для его величия любезностью несколько домов, которые он отличал перед прочими неоднократными знаками своей милости, он удалился в Преображенское и предался там отдохновению и сну среди своих солдат в черепичном доме» ^{159}.

Вскоре царь все-таки оказался в своей кремлевской резиденции. Он захотел увидеть сына — царевича Алексея. Как оказалось, принимая поздравления от бояр, лично в шутовском кураже остригая ножницами боярские бороды, пируя в доме любимца Лефорта, царь не забывал о своей семье. Но прятал свои чувства от взглядов посторонних. Корб описал, как под покровом ночи 27 сентября «царь с очень немногими из самых доверенных поехал в Кремль, где дал волю своим отцовским чувствам по отношению к своему сыну царевичу, очень милому ребенку, трижды поцеловал его и осыпал многими другими доказательствами отцовской любви; после этого он вернулся в свой черепичный дворец в Преображенском, избегая видеться с царицей, своей супругой; она ему противна, и это отвращение усилилось от давности времени». Трудно сказать, кто был информатором имперского посольства, но, похоже, рассказ записан со слов очевидца, знавшего обстоятельства встречи царя с сыном после разлуки. А царица Евдокия узнала, что от нее по-прежнему ждут одного: чтобы она скрылась подальше от царских глаз.

И все же ее настойчивость была вознаграждена. Встреча с сыном немного смягчила Петра, и он согласился увидеть царицу Евдокию. Правда, так, чтобы у нее не оставалось никаких сомнений в том, что она должна покинуть дворец. Про встречу царя с женой, состоявшуюся почти сразу за этим внезапным ночным приездом в Кремль, тоже сообщали имперские дипломаты. Но на этот раз они не узнали ничего определенного, кроме самого факта встречи. Секретарь Иоганн Корб в своих дневниковых записях сослался на «очень неправдоподобный» слух о том, что разговор царя и царицы происходил наедине в течение четырех часов. Причем местом этой встречи был не дворец, а какой-то «чужой дом». Он даже подумал, что речь могла идти о встрече Петра с «любимейшей сестрой» царевной Натальей Алексеевной, а не с женой ^{160}. Источники такой путаницы становятся понятными, если сопоставить посольские дневники с делопроизводством дворцовых приказов, в которых сохранились документы о распоряжении изготовить две кареты и десять ямских подвод для похода царевны Натальи Алексеевны в Преображенское, датированные 27 августа 1698 года ^{161}. Следовательно, для окружающих это был «поезд» именно царевны Натальи Алексеевны. Но остается вопрос: кто ехал во второй карете, приготовленной для нее в Конюшенном приказе?