Ференц Лист

И всё же нельзя однозначно объявлять «Дона Санчо» лишь неудачной юношеской пробой пера, хотя доказать обратное в течение многих лет было практически невозможно. С одной стороны, долгое время партитура оперы считалась утраченной. Сам Лист был убежден, что она сгорела во время пожара в Парижской опере в 1873 году. Лишь в 1912-м были впервые опубликованы отрывки из партитуры «Дона Санчо»^[111], обнаруженной девятью годами ранее в библиотеке Парижской оперы. С другой стороны, поскольку «Дон Санчо» после первых трех представлений 1825 года никогда и нигде не ставился, ни прочесть партитуру, ни послушать исполнение оперы у нескольких поколений исследователей просто не было возможности — приходилось доверять чужим мнениям, которые огульно объявляли музыку оперы беспомощной, детской, не заслуживающей внимания и справедливо преданной забвению. Однако ныне можно сказать, что это утверждение опровергнуто. 20 октября 1977 года в лондонском Университетском театре (Collegiate Theater, с 1982 года — Bloomsbury Theater) прошло первое современное представление «Дона Санчо», а начиная с 1997-го опера Листа регулярно дается в театрах Будапешта. Объяснить это лишь сугубо историческим интересом нельзя. Конечно, можно отметить отдельные недостатки музыки, главным из которых является ее неровность: удачные мелодические решения и гармонические обороты перемежаются явно дилетантскими. Но откровенно слабое произведение вряд ли имело бы долгую сценическую жизнь после более чем 150-летнего забвения. Пожалуй, гений Листа всё же победил.

Пережив неудачу с оперой, в начале 1826 года Ференц с отцом отправился во второе турне по Франции, во время которого, словно в компенсацию за все треволнения, связанные с «Доном Санчо», 25 января юному музыканту была пожалована золотая медаль Филармонического общества города Бордо — знак явного признания.

В Марселе, где была запланирована более продолжительная остановка, Лист познакомился с милой девушкой Лидией Гарелла. Она сносно играла на фортепьяно и часто музицировала с Ференцем в четыре руки. Вряд ли симпатию к Лидии можно считать первым юношеским увлечением Листа. Скорее, это было просто приятное знакомство, скрашивавшее пребывание в чужом городе. Однако именно в Марселе было написано, пожалуй, важнейшее из его ранних сочинений — «Этюд для фортепьяно в форме сорока восьми упражнений во всех мажорных и минорных тональностях, посвященный мадемуазель Лидии Гарелла и сочиненный юным Листом» (Étude pour le Piano-Forte en quarante-huit Exercise. Dans tous les Tons Majeurs et Mineurs composés et dédiés à Mademoiselle Lidie Garella par le jeune Liszt).

Возможно, на создание этого произведения Листа вдохновил «Хорошо темперированный клавир» Баха. Правда, из задуманных сорока восьми упражнений Ференцем были написаны лишь двенадцать; но они, безусловно, явились предшественниками двух знаменитых циклов композитора: «24 больших этюда для фортепьяно» (сочинено двенадцать), написанных в 1837–1838 годах, и «Этюдов трансцендентного исполнения», сочиненных в 1851-м. Связь между всеми этими произведениями прямая: сначала дюжина юношеских упражнений была переработана в столько же больших этюдов, а затем последние послужили основой опять-таки для двенадцати этюдов зрелого творческого периода. Кстати, оба цикла — и 1838-го, и 1851 годов — посвящены Карлу Черни «в знак благодарности, уважения и дружбы». Таким образом, «Этюд для фортепьяно в форме сорока восьми упражнений» стал значительной вехой в эволюции и исполнительского, и композиторского мастерства Листа.

Вернувшись в Париж, Ференц начал особо интенсивно заниматься контрапунктом с Антонином Рейхой, который буквально через несколько месяцев объявил, что мальчик закончил учение и обладает всеми необходимыми композитору знаниями.

Но даже если бы признание Рейхи не последовало, на дальнейшее обучение времени у Листа уже не оставалось. В течение зимы 1826/27 года его ждал очередной концертный тур, на этот раз по Швейцарии: Дижон, Женева, Берн, Люцерн и Базель. А на май — июнь уже была запланирована третья поездка в Англию…

Именно в это время молодой Лист пережил первый серьезный душевный кризис. Ему шел шестнадцатый год; он стоял на пороге нового жизненного этапа и подсознательно страшился этого. Крайне утомленный бесконечными переездами с места на место и годами напряженной работы, принимаемый при королевских дворах и в роскошных салонах и одновременно с самого детства обязанный без отдыха концертировать, чтобы содержать семью, оторванный от любимой матери и полный юношеских противоречий, Ференц вдруг решил порвать с такой жизнью и вступить в монашеский орден. Вместо многочасовых упражнений он самозабвенно читал «Новый Завет», глубоко проникаясь христианскими идеями. Его настольной книгой стал трактат Фомы Кемпийского (1379–1471) «О подражании Христу», написанный не позднее 1427 года.

Вспомнил ли Адам Лист, глядя на сына, себя в его годы? В 14 лет — летний оркестр в Кишмартоне, в 19 — послушание в монастыре в Малаке… Как бы то ни было, тогда отец смог отговорить Ференца от вступления в орден: «Твоя профессия — музыка… Люби Бога, будь хорошим христианином, но ты принадлежишь искусству, не Церкви»^[112]. Сын, как всегда, послушался…

Между тем здоровье Адама Листа резко пошатнулось. Врачи посоветовали ему морские купания и полный покой. Адам и Ференц в середине августа отбыли на морское побережье, в Булонь. Заслуженный «отпуск» принес свои плоды: живительный воздух, тишина, полноценный отдых восстановили их силы. Пожалуй, Ференц впервые в жизни, а Адам впервые за последнее десятилетие по-настоящему осознали, как они были морально и физически истощены и насколько нуждались в передышке.

В конце месяца Листы уже собирались вернуться в Париж, но Адам внезапно снова заболел. Его здоровье ухудшилось настолько резко, что Ференц по его просьбе написал 24 августа письмо матери в Грац: «Лучшая из женщин, матушка! Сейчас, когда я пишу Вам, меня сильно беспокоит здоровье отца. Когда мы прибыли сюда, он уже чувствовал недомогание, но болезнь усилилась, и сегодня доктор сказал мне, что она может стать опасной. Отец просит Вас не поддаваться панике. Он чувствует, что очень болен, поэтому и просил меня написать Вам это письмо. Может быть, Вы смогли бы приехать во Францию…»^[113]

Но Мария Анна не успела проститься с мужем. 28 августа Адам Лист скончался в Булони, где и был похоронен. Его последнее напутствие, обращенное к сыну, Лист не забывал никогда: «Будь добрым и сильным». Через два дня после смерти отца Ференц написал «Траурный марш»; на титульном листе значилось: «Ф. Лист. Булонь, 30 августа 1827 года».

Немногочисленные друзья Адама Листа, оставшиеся в Венгрии, далеко не сразу узнали о трагическом событии. Лишь в мае 1828 года Ференц получил сердечное письмо Тадэ Амадэ — того самого, который в свое время был одним из пяти магнатов, выплачивавших «стипендию» талантливому ребенку. В письме граф старался поддержать Листа, предлагал искреннюю дружбу и помощь по мере сил.

Смерть отца была для Ференца невосполнимой утратой. Он мгновенно почувствовал себя одиноким и беспомощным. На протяжении шестнадцати лет они не расставались; Адам всегда был рядом с сыном, поддерживал, помогал, ободрял. Никогда не осознавая, что во многом за его счет отец реализовывал собственные амбиции, что для него доходы от выступлений мальчика были отнюдь не на последнем месте, Лист непоколебимо верил, что отец принес себя в жертву ради его будущего. Эту веру ничто и никогда не могло поколебать. Просто он искренне, всем сердцем любил отца.

Спустя много лет Лист писал матери полные искренней благодарности и любви строки: «Я до слез тронут Вашими полными почтения мыслями о моем отце… Это предчувствие моего отца, тотчас же укрепившееся в нем, как убеждение, более того, я должен бы сказать: как вера, что его сын должен идти иным путем, чем его товарищи по сословию… Он не колебался и не склонялся перед разумными доводами разумных людей. Он был вынужден пожертвовать надежным местом, отказаться от удобных привычек, покинуть отечество, уговорить жену разделить с ним превратности судьбы, покрывать издержки нашего скромного существования, давая уроки латыни, географии, истории и музыки. Одним словом, он должен был уйти со службы князя Эстерхази, покинуть Райдинг, обосноваться в Вене, чтобы я мог брать уроки у нашего доброго, превосходного Черни и отсюда набраться отваги устремиться навстречу очень ненадежной судьбе… Да, дорогая матушка, Вы правы, когда говорите, что из тысячи отцов ни один не был бы способен к такому самопожертвованию, к такой настойчивости в этом своего рода упрямом предчувствии, которым обладает лишь выдающийся характер»^[114]. Такая сыновняя любовь заслуживает уважения.