Из моего прошлого 1903-1919 г.г.

Видимо, Он ждал моего вопроса, вынул из папки мой доклад и всеподданнейший доклад Маклакова и сказал мне: «Я исполнил Ваше желание и отложил доклад Министра Внутренних Дел до Вашего приезда и очень рад тому, что сначала Ваша телеграмма, а затем и доклад пришли вовремя, и Я не успел еще утвердить предположение Маклакова, так как Вы знаете, что Я не люблю изменять принятых решений».

Я доложил все, что происходило в Совете Министров, передал мнение Председателя Государственного Совета и затем подробно развил всю недопустимость такой меры, по существу, и неизбежные осложнения с Городом Москвой, из которых нельзя найти никакого исхода, кроме полного отступления впоследствии, что неизмеримо хуже для Правительства, нежели даже продолжение внешнего ненормального положения – многократного неутверждения избранного городом кандидата, в котором есть, по крайней мере, одно – что правительственная власть не вышла из рамок законности. Государь все время слушал меня с видимым спокойствием, но отдельные, вставленные им замечания, ясно указывали на то, что Он был крайне недоволен всем происшедшим и моим отношением к вопросу.

Так, по поводу моего замечания, что весь Совет Министров на моей стороне, и Председатель Государственного Совета также разделяет этот взгляд, а ему Государь, очевидно, не откажет в недостатке прямолинейности его взглядов, Государь вставил: «Акимову следовало прямо сказать Министру Внутренних Дел, что он считает его мысль вредною, и немедленно предупредить об этом меня, а он вместо того просто умывает руки, а теперь присоединяется к Вашему «взгляду». Я не мог не разделить правильности такого замечания и только оказал, что, вероятно, Государь не сомневается в точности моей передачи взгляда Акимова, на что последовал ответ: «об этом нет речи, я слишком хорошо знаю Вас, и даже когда Я не согласен с Вами, как в данном случае, Я знаю, что Вы никогда не допустите ни малейшей неточности в передаче чужого мнения».

В числе моих аргументов было, между прочим, замечание, что тотчас после Романовских торжеств, когда город Москва показал столько преданности Государю, новое столкновение с городом лично Монарха, а не Правительства произведет самое тягостное впечатление и усугубит только и без того слишком большое количество горючего материала в нашей внутренней жизни, Государь сказал мне: «этого Я совсем не боюсь, поворчат, побудируют, а потом привыкнут к правительственному городскому голове и будут даже довольны иметь такого осторожного и деликатного человека, как Штюрмер, тем более, что он будет, разумеется, вне всяких партий, а каждый выборный голова приятен одним и совсем неприятен другим».

Во всех моих объяснениях я ни одним словом не обмолвился, что я не смогу оставаться Председателем Совета, так как, зная Государя, я понимал, что такой прием, примененный например Столыпиным в вопросе о Западном Земстве, имел самое вредное для покойного Столыпина значение. Я решил исчерпать все мои доводы то существу, и если только Государь утвердить доклад Маклакова, то уже после этого – просить Его об увольнении меня от обеих должностей.

Мой доклад, сильно затянулся, Государь начал, видимо, утомляться, дважды двери кабинета раскрывались, и так как я сидел спиною к ним, то не мог заметить, кто именно собирался войти, ясно было, однако, что Его кто-то зовет, и тогда Он, поднимаясь с места, протянул мне руку и сказал: «и Вы устали с дороги, да и Я сегодня что-то устал больше обыкновенного, дайте мне передумать все, что Вы мне так ясно и подробно изложили, приезжайте завтра, ровно в 2 часа, Я дам Вам сколько хотите времени, тем более, что у нас осталось переговорить еще обо многом, и Я даю Вам слово, что не утвержу доклада о Штюрмере, не переговоривши еще раз с Вами. Я должен сказать Вам, что этот вопрос был мною уже решен, когда Я получил Вашу телеграмму, но теперь, передумавши обо всем во время Вашего доклада, Я начинаю колебаться, и Мне кажется, что Вы правы, но Я не хочу отказаться сразу от того, что мне так нравилось. Не сердитесь на Меня за такую отсрочку, не даром говорят, что утро вечера мудренее».

Мы вышли вместе из кабинета, прошли нисколько шагов, по длинному коридору, Государь очень ласково простился со мною и ушел в помещение Великих Княжен. Наученный горьким опытом моего апрельского посещения 1912 года, за ужиному Графа Фредерикса я не обмолвился ни одним словом о том, что было на докладе, и все время рассказывал о моей болезни в Рим, о пребывании в Париже, о Берлинской встрече с Германским Императором. Министр Двора, видимо, понял, что я избегаю чего-то, и после ужина провел меня до моей комнаты и спросил только: «а завтра Вы скажете мне, как сошел Ваш доклад, так как все мы с нетерпением ждем Вашего рассказа а не понимаем многого из того, что здесь происходит. Государь как-то особенно избегает говорить о многом, что интересует всех, и когда я опросил Его правда ли, что Штюрмер будет назначен Московским городским головою, то Он мне ответил с странною улыбкою: «а вот Вы спросите Председателя Совета Министров, когда он приедет сюда». Я обещал рассказать завтра, после моего вторичного доклада, но только одному Графу Фредериксу, а не всем, кто собирается у него по вечерам.

Утро, избегая всякого рода встреч и расспросов, я провел в осмотре помещения команды Пограничной стражи, завтракал один, с моим Секретарем в гостинице и ровно в 2 часа был на докладе.

Государь встретил меня гораздо приветливее, чем накануне, да и день был удивительно теплый, солнечный, а море расстилалось такое ровное, неподвижное, синее, что Государь предложил сесть к маленькому столику у окна, сказавши мне:

«каждый раз, что приближается возвращение на север, у Меня какое-то тягостное впечатление, что Я не увижу более этой поразительной красоты вида, именно из моего окна, и Мне не хочется потерять ни одной минуты».

Я не успел еще опросить о том, к какому решению пришел Государь по самому острому вопросу вчерашнего доклада, как Государь сам заговорил со мною.

«Я много думал вчера и сегодня; ни с кем я не говорил», сказал Он, «и советовался только с своею совестью, так как здесь нет никого, кто бы мог помочь мне разобраться в этом деле. И вот, взвесивши все, что Вы мне вчера сказали, Я решился отказаться от того, что мне так нравилось сначала.

Я вижу, что Вы правы, и нисколько не в претензии на то, что Вы склонили Меня к иному решению. Нам действительно не следует вносить раздражение в настроение такого города, как Москва и тем играть в руку тем, кто воспользуется моим решением, чтобы опять вести агитацию против правительства, и, конечно, против Меня. Обидно и горько, что Москва не может сговориться на таком кандидате, которого Я утвердил бы с легким сердцем, но действительно лучше, пусть еще несколько месяцев она останется без головы и управляется помощником головы, чем давать ей повод говорить, что Я ее оскорбил, назначив человека по моему избранию, сделал это в отступление от закона и не давши ей возможности передумать свое прежнее решение и предложить какой-либо выход из созданного ею положения.

Я написал на докладе Министра Внутренних Дел, что, обдумавши этот вопрос и выслушав приведенные Вами соображения, Я предпочитаю не принимать решения, способного вызвать большие осложнения. Доклад с моею резолюциею Я верну непосредственно Маклакову», при этом Государь показал мне этот доклад, на полях которого была положена синим карандашом длинная резолюция, которую я не просил дать мне прочитать. Впоследствии я узнал, что резолюция точно воспроизводила то, что Государь сказал мне, но Маклаков не сообщил ее Совету Министров, и сохранилась ли она в делах Министерства – я не знаю.

Поблагодаривши Государя за доверие, сказанное мне, я просил Его разрешить мне продолжать мой доклад по этому вопросу и высказать с полною откровенностью, как велика ненормальность наших условий внутреннего управления и какими последствиями грозит то отсутствие единства в деятельности отдельных Министров, нагляднейшим проявлением которого является именно доклад М-ра Вн. Дел по этому делу.