Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 1. 1905–1941 гг.

Шолохова знают и любят на Дону. И даже те, которые его не видели в глаза, стараются уверить вас, что «они встречались с писателем». Однажды ночевал я у пожилого, видавшего виды казака. Разговорились. Он рассказывал о боях, которые описаны в «Тихом Доне». «Вот видите, – сказал он мне, – Шолохов все это и описал…» Велико же было мое удивление, когда выяснилось, что казак этот «Тихого Дона» совсем не читал, а «слыхал, как годки (товарищи по военной службе) рассказывали». В другой раз ночевал я у стариков украинцев в маленькой хате, стоявшей на большаке, ведущем от станции Миллерово к Дону. Зашел разговор о Вешенской и о Шолохове. Старик рассказал, что Шолохов однажды проезжал мимо и попросил у него ведро – напоить коня. «Шолохов, – говорил старик, – рослый, с обвислыми усами, одет просто и дал за пользование ведром десятку…»

Творчество Шолохова имеет своими истоками подлинную народную жизнь. «Все было рядом, – рассказывал мне как-то писатель, – и люди, и природа…» Действительно, многие приходят к нему с одной целью – помочь в работе.

– Вот у вас написано, что под Соломкой был бой. Я там был, у вас вроде трошки не так…

Старики несут Шолохову песни и сказки, раскрывают перед ним сокровищницу своей памяти. Особенно ценит писатель певцов, знатоков старинной песни. Любит слушать народную песню, любит и сам петь, подтягивая другим. Шолохов в состоянии полюбить человека только за то, что умеет тот петь добрые песни…

Когда Шолохов писал последнюю, четвертую книгу «Тихого Дона», он много разъезжал по окрестным станицам, проверяя каждую историческую и бытовую деталь. Он выпускает в свет написанное только после многократных проверок и переделок. Неточности, даже самые незначительные, не в его манере. Помню, как Шолохов отчитал театры, инсценировавшие «Поднятую целину» и исказившие казачий говор и быт.

– Когда я услышал в театре Симонова, – говорил писатель, – как артист произнес слова «курень» и «кубыть» с разными ударениями в разных случаях, – мне стало не по себе… Удивительно несерьезно относятся люди к своей работе: не удосужились даже поинтересоваться, как в действительности говорят донские казаки. Это лишает доверия к актеру. А в Ленинграде донских казаков нарядили в украинские шаровары, казачек – в вышитые черниговские рубахи. Это же черт знает что такое! Люди делают свое дело «абы как»…

Шолохов работает тщательно, не торопясь. И все же его многочисленные читатели замечают иногда какие-нибудь мелкие неточности: так ревниво следят они за творчеством писателя.

– Прямо диву даешься, – говорит Шолохов, – как это читатель замечает всякую неточность. Словно рассматривает каждую строчку в лупу! И не прощает оплошностей…

Да, писатель с большой точностью восстанавливает перед нами малейшую деталь казачьего быта. Но не следует отсюда делать вывод, что Шолохов пишет своих героев просто с натуры. Да, существовал казак Ермаков, внешнюю биографию которого писатель частично дал в Григории Мелехове. Мне рассказывали, что дочь этого Ермакова и посейчас учительствует в Базковском районе. Она смуглая, с черными как смоль волосами, вся в отца. В станице Вешенской, в парикмахерской, работает стройная горбоносая казачка с черными как смоль волосами – ни дать ни взять черкешенка или турчанка. И невольно, пока она мылит вам щеку и переговаривается на чистейшем казачьем говоре с товарищем по работе, в памяти опять возникает «Тихий Дон», история рода Мелеховых, плененная турчанка, родившая предку Григория Мелехова сына и тем передавшая Григорию смоль волос…

И все-таки Шолохов не пишет с натуры. Лучше всего это можно проследить на образе Аксиньи, о которой однажды Шолохов сказал мне следующие слова:

– В общем фантазию не приходилось понукать, потому что женщины есть у нас хорошие. Много хороших женщин… С сильным характером, с сильной волей и горячим сердцем. Буквально такой ситуации не было в жизни. Но вообще жизнь деревни, казачьей станицы, пестрит такими историями… Известно, что тема «Анны Карениной» была подсказана Толстому жизнью, каким-то имевшим место эпизодом – такая же семья, такие же переживания, такая же трагическая развязка. Однако разве нам, читателям, есть дело до этого? Мы знаем одну Каренину, которую написал Толстой, только эта нам дорога…

«Тихий Дон» закончен. Он писался целых тринадцать лет. Эпопея размером более чем в сто печатных листов. «Тихий Дон» есть значительнейшее произведение нашей литературы. Две маленькие светелки в мезонине шолоховского дома – как много могли бы они рассказать о творческих муках писателя, посвятившего едва ли не лучшие годы своей жизни этому роману, работавшего как одержимый, преодолевавшего все и всяческие трудности.

Сколько раз видал я в кабинете Шолохова на диване шубу. Этой шубой он накрывался во время своих зимних ночных бдений, в перерывах между работой, лежа и обдумывая каждую деталь. Нельзя ни на одну минуту забыть, что Шолохов задумал «Тихий Дон» девятнадцатилетним юношей, что он рос вместе со своей работой. Это значит, что он творил, жадно впитывая в себя окружающую жизнь.

Особенно трудно работалось Шолохову над четвертой книгой «Тихого Дона». Как поступить с Григорием Мелеховым, этим мятущимся, несчастным человеком? Казалось, чего проще: колеблющегося Григория сделать советским колхозником. Но Шолохов, этот смелый и великий художник, поступил иначе – так, как подсказывала жизненная правда. Он делает Григория несчастным, испепелившимся, опустошенным человеком, если не погибшим физически, то погибшим духовно. И с такой великой силой пишет его Шолохов в четвертой книге, что начинаешь понимать: иначе быть не могло. Слишком далеко зашел Григорий в своей борьбе против советской власти, чтобы можно было говорить о его полном разрыве с прошлым…

Шолохов много думал о конце «Тихого Дона». Он говорил мне года два назад, во время моих наездов в Вешенскую:

– Роман надо закончить достойно. Главное – закончить достойно.

Тысячи писем получал писатель, и в каждом из них вопрос: что же будет с Григорием, с Аксиньей? Иные читатели слали ему свои советы. Многие из них удивились бы, узнав, что художник не только с жадностью читал эти письма, но и внимательно прислушивался к этому голосу. Шолохов всегда говорил:

– Письма и советы читателей дали мне в тысячу раз больше, чем профессиональная критика.

Михаил Александрович Шолохов живет жизнью обыкновенного «районщика». Он член бюро Вешенского райкома партии и в работе местных организаций принимает деятельное участие. Он хорошо знает колхозные дела, хлопочет в Ростове и в Москве о благоустройстве своей станицы. Иногда, приезжая к нему, застаешь его встревоженным отсутствием дождей или отставанием района по пахоте…

Свободные часы Шолохов отдает охоте и рыбной ловле. Каждое утро отправляется он с ружьем в придонские низины. Во время этих прогулок обдумывает он образы своих произведений. Любит он также удить сазанов на притоке Дона – Хопре.

Сейчас Шолохов много работает над второй и последней книгой «Поднятой целины». Как он сообщил нам, «Поднятая целина» не будет доведена до наших дней и будет посвящена только периоду становления колхозов. Отдельные главы этой книги уже написаны.

– Тройка во главе с Давыдовым, – говорит Шолохов, – остается, дед Щукарь не утрачивает своей веселости, «районщики» (так называет любовно Шолохов районных работников) становятся культурнее…

– Ну а после «Поднятой целины»?

Шолохов хитро улыбается, ничего не отвечая. Но из прошлых встреч с писателем мы знаем, что он уже давно подумывает о новом большом романе, посвященном деревне наших дней. Он готовится к этой работе исподволь, не спеша, присматриваясь к нашей замечательной действительности и жадно впитывая ее…

А. Серафимович

Михаил Шолохов

Бескрайний степной простор изнеможенно тонет в знойном мареве. С увала на увал лениво тянется полынь, краснеют глиной овраги. По балкам вдоль степных речушек, где куры бродят, потянулись хутора. Лишь за Доном, что разлегся среди песков, под прибрежными горами – леса, озера, поросшие камышом и осокой, – рыбные места. Да станицы сверху до самого устья осели по берегам его.