Штрафной удар, или Как офицерский штрафбат дошел до Берлина

Одним из моих заместителей был назначен бывалый командир стрелкового полка, имевший более чем двухлетний боевой опыт, но где-то допустивший оплошность в бою, бывший подполковник Петров Сергей Иванович. В дальнейшем я не буду употреблять слово "бывший". Это, наверное, читателю и так понятно. Ведь

у всех у них было какое-то прошлое, но какое будущее ждало

каждого из них, этого никто не знал. А на стыке прошлого

и будущего тогда были все мы и каждый день, и каждый час

войны.

Другим моим заместителем был проштрафившийся начальник тыла дивизии, тоже подполковник Шульга (к сожалению, не помню его имени), он и у меня отвечал за снабжение взвода боеприпасами, продпитанием и вообще всем, что было необходимо для боевых действий. И действовал умно, инициативно, со знанием тонкостей этого дела.

Честно признаться, мне льстило, что у меня, еще малоопытного 20-летнего лейтенанта, всего-навсего командира взвода, в заместителях ходят боевые подполковники, хотя и бывшие. Но главным было то, что я надеялся использовать боевой и житейский опыт этих уже немолодых по моим тогдашним меркам людей. Одним командиром отделения мною был назначен майор-артиллерист, красивый, рослый богатырь с запоминающейся, несколько необычной фамилией Пузырей. Другим отделением командовал капитан-пограничник Омельченко, худощавый, с тонкими чертами лица, быстрым взглядом и постоянной едва уловимой улыбкой, третьим - капитан Луговой, танкист с гренадерскими усами, скорый на ногу.

Моим посыльным к командиру роты, а заодно и ординарцем, в обязанности которого входила забота о своем командире, стал еще со времен Городца лейтенант, которого за его молодость (по сравнению с другими штрафниками) все называли просто Женей. Это был расторопный, везде и всюду успевающий боец. Он оказался в штрафбате из-за лихачества на трофейном мотоцикле: в одном селе, где находилось их ремонтное подразделение, сбил и серьезно травмировал 7-летнюю девочку.

Нештатным "начальником штаба" (проще говоря - взводным писарем) был у меня капитан-лейтенант Северного флота Виноградов. Он прекрасно владел немецким языком, но, как ни странно, именно это знание языка противника и привело его к нам в ШБ. Будучи начальником какого-то подразделения флотской мастерской по ремонту корабельных радиостанций, он во время проверки отремонтированной рации на прием на разных диапазонах наткнулся на речь Геббельса. И по простоте душевной стал ее переводить на русский в присутствии подчиненных. Кто-то донес об этом то ли в Особый отдел, то ли в прокуратуру, и в результате получил Виноградов два месяца штрафбата "за пособничество вражеской пропаганде". Конечно, законы военного времени были очень строги и это естественно. Но здесь сыграла роль, скорее, не строгость закона, а господствовавшие в то время "стукачество" и гипертрофированная подозрительность некоторых начальников. Тогда от этого больше пострадало людей случайных, допустивших самые обыкновенные ошибки, просчеты, без которых не бывает ни одного серьезного дела. Было правилом обязательно найти (а в крайнем случае, придумать) конкретного виновника, ответчика, невзирая на то, что нередко бывают повинны не люди, а обстоятельства. Вот и с Виноградовым случилось примерно так же.

А взял я его к себе в этом качестве потому, что он обладал почти каллиграфическим почерком, к тому же мог сгодиться как переводчик, хотя я сам немецкий знал сравнительно неплохо.

Отведенный нам участок обороны до нас занимала какая-то гвардейская часть, после которой остались хорошо оборудованные окопы, а на моем участке оказалась еще и просторная землянка в три наката, уже при мне выдержавшая прямые попадания нескольких снарядов и мин. В ней разместился я со своими заместителями, писарем и ординарцем. Ротный КП располагался на участке второго взвода в такой же землянке.

Как сразу нам объявили, перед нашими окопами почему-то не было минных заграждений, зато непосредственно за нами, на всем протяжении занятых нашей ротой траншей, - заминированный лесной завал, который мы нанесли сразу же на свои карты. Это был частично поваленный молодой лесок, усеянный замаскированными противопехотными минами. Как оказалось потом, часть мин составляли ПМД-6 с 200-граммовыми толовыми шашками, а часть - с 75-граммовыми.

Один участок этого завала, видимо, минировался еще зимой. Мины, установленные здесь, были окрашены в белый цвет, и теперь, уже летом, под пожелтевшими хвойными веточками их обнаруживать было совсем не трудно. А вторая часть, отделенная от первой хорошо протоптанной тропинкой, минировалась, наверное, когда уже сошел снег, минами, окрашенными в цвет хаки. В траве и хвое их обнаруживать было значительно труднее. Мне пришла в голову авантюрная идея - переставить мины на передний край обороны роты, на полосу между нашими окопами и берегом реки, тем более, что оборона казалась мне "жидковатой".

Во взводе у меня специалистов-саперов не оказалось, а я еще в военном училище досконально изучил и свои, и немецкие мины (я всегда следовал и следую сейчас правилу: "лишние знания никогда лишними не бывают"). И поэтому решил сам заняться этим. Подвергать опасности кого-то из штрафников, не владеющих этим непростым делом, не хотелось, да и права такого, строго говоря, я не имел.

Тогда я как-то и не подумал, что этот минированный завал обозначен не только на наших картах, картах комбата и командира дивизии, но даже на картах штаба армии как важный элемент обороны в армейском масштабе. Конечно же, минированный участок за нашими позициями не создавался специально, как заграждение за штрафниками. К слову сказать, за нашим батальоном ни при каких обстоятельствах не было никаких заградотрядов, не применялись и другие устрашающие меры. Просто в этом никогда

не возникало такой нужды. Смею утверждать, что офицерские штрафные батальоны были образцом стойкости в любой боевой обстановке.

Свою "саперную" деятельность я, естественно, начал с участка с белыми минами. Днем их снимал, разряжал, а ночью выставлял, хорошо маскируя дерном, в 30-50 метрах перед своими окопами, и всегда помнил при этом золотое правило, которому наставлял нас в военном училище командир роты старший лейтенант Литвинов: "Боишься - не делай, делаешь - не бойся".