Драматическая миссия. Повесть о Тиборе Самуэли

В марте 1918 года Советское правительство переехало в Москву. Однажды, придя утром в Комитет военнопленных, Тибор, к своему удивлению и радости, встретил там Бела Куна.

Кун был поражен, увидев Тибора здоровым и веселым. Он любовался его загорелым лицом, твердой походкой, стройной фигурой. От одежды Тибора на него пахнуло пороховой гарью, солдатским потом.

— Вот не поверил бы, — засмеялся Кун, — что всего месяц назад этот «калека» прочил себя в регистраторы событий, собирался вдохновлять пером людей. Как с газетой? Покончено?

— Ни за что! — заявил Тибор и, погрустнев, добавил: — Насколько вше известно, в соответствии с условиями Брест-Литовского договора «Нэмзеткёзи социалишта» закрыта.

— Ничего, мы создадим новую газету, большего формата и назовем ее «Социалиш форрадалом» («Социальная революция»). Вы согласны войти в состав редакции? — Тибор радостно кивнул головой. — Но… — Кун улыбнулся. — Вам придется эту работу совмещать. Вот… — Он достал из кармана гимнастерки сложенный вчетверо лист бумаги и протянул Тибору. — Мне поручено передать вам этот документ о назначении вас комиссаром интернациональных отрядов Красной гвардии.

В Москву пришла весна. Дымясь, просыхали лужи на тротуарах, звонко цокали копыта по булыжной мостовой, — извозчики сменили саночки на высокие, покачивающиеся на рессорах, фаэтоны. В скверах, палисадниках, на бульварах отчаянно гомонили весенние птицы. Набегали тучи, проливаясь быстрым теплым дождем, и снова ярко светило солнце, взблескивая в золоте церковных куполов.

Теперь большую часть дня Тибор проводил в гостинице «Дрезден», где находился его редакторский кабинет. Он сидел, склонившись над влажными газетными полосами, с наслаждением вдыхая едкий запах типографской краски. Как он истосковался по любимой работе!

Вдруг дверь без стука распахнулась — и на пороге появился здоровенный детина.

— Вот и я, браток!.. — весело сказал великан. — Давай мне винтовку.

На ногах — опорки, на плечах — лохмотья, лишь отдаленно напоминающие о том, что это рубище было когда-то военной формой. Лицо заросло дремучей бородой. А вот голос не изменился.

— Винерман! — радостно вскрикнул Тибор, пожимая огромную сильную руку.

— От Урала до Украины протопал пешком, — рассказывал Винерман, сердито вращая глазами. — Там напоролся на земляков. Ты думаешь, они встретили меня по-человечески? Хоть бы стакан воды дали. А я-то думал, они скажут: «Вот тебе литер, садись на поезд и поезжай к семье…» Как бы не так! Полевые жандармы сразу взяли меня за бока: «Ступай обратно, откуда пришел, разносчик большевистской заразы!..» Вот как! Четыре раза пытался проскочить сквозь заградительный заслон, и каждый раз возвращали обратно. В последний раз пригрозили застрелить. Один штабной унтер шепнул, что есть тайный приказ: никого из России, даже прибывших с транспортом, домой не пропускать, отправлять на месяц в карантинные лагеря, лишь потом отпуск… всего па недельку! И будьте любезны — на итальянский фронт! Мерзавцы! А я слепец! Ну да ладно! Не хотят по-мирному — прорвусь силой! Приведет меня домой мировая революция. Вез нее я и сам не пойду теперь!

Появление Винермана оказалось как нельзя кстати. В Покровских казармах подобрался конный батальон, а командира до сих пор подыскать не удавалось. Винерман с готовностью взялся за дело, и через десять дней батальон на учебном плацу так лихо провел атаку, что тут же получил приказ грузиться в вагоны и следовать на Южный фронт. Как ни велика была нужда в боевом пополнении, однако отправка эшелона на этот раз задерживалась.

— Нет топлива!

Винерман в отчаянии бросился за помощью к Тибору:

— Помоги!

Тибор целый день потратил на хлопоты и добился того, что ему обещали дать уголь, но но раньше чем через три дня.

«Да, — думал он по дороге на вокзал, — но очень-то я обрадую Винермана». Каково же было его изумление, когда, прибыв на вокзал, он нашел Винермана чисто выбритым, подтянутым, в заломленной на затылок казацкой папахе! Гусар лихо отплясывал гопак под одобрительные возгласы русских красноармейцев из соседнего эшелона. А в голове состава, весело пофыркивая, стоял под парами паровоз.

Увидев Тибора, Винерман рассмеялся:

— Я тебе говорил, если за что возьмусь — все сделаю. Наш батальон — лесорубы, сам знаешь, в лагерях обучили этому ремеслу. Взял я один взвод, выехали на рассвете в лес, а к полудню напилили и накололи столько дров, что хватит до самой Кубани!

Рассказ Винермана привел Тибора в восторг. Он горячо обнял его. «Да… когда-то я считал, что он из тех, кто «путает», — с раскаянием подумал Тибор. — Не так-то все просто. Век живи, век учись».

Машинист повернул рукоятку, и из тонкой трубки возле паровозной трубы с громким шипением вырвалась упругая струя пара и покатилась по перрону белыми круглыми клубами. Ш-ш-ш!

Доброго пути, Винерман!

Глава третья

Организатор

…Тибор вскочил.

Годы, проведенные в лагерях, выработали привычку вскакивать по сигналу, не успев еще открыть глаза. Вот и сейчас, словно кто толкнул его, он, едва приподняв веки, сбросил одеяло и оказался на ногах.

Во всем теле — усталость, как будто ночь прошла в изнурительной работе, голова тяжелая, веки припухли. И все же Тибор помнит, что он сейчас — не он, а Ференц Краузе, прибывший вчера вечером в Приют инвалидов войны. За окном, выходящим на Фехерварское шоссе, — зимнее утро. На столе шипит и клокочет веселый электрический чайник.

— Доброе утро, Банди, — потягиваясь приветствует Тибор своего гостеприимного хозяина. — Навязался на твою шею беспробудный соня. Черт возьми… Верно, уже половина восьмого?

— Ровно семь, — широко улыбается доктор Банди Хаваш. — Доброе утро…

Белый докторский халат аккуратно застегнут сзади на все пуговицы. Банди Хаваш поглощен приготовлением их первого совместного завтрака.

— Ишь расшумелся! — проворчал он и выдернул из розетки вилку. Затем обернулся к Тибору: — Ты сразу понял, где ты? Я вот, когда просыпаюсь в незнакомом месте, — правда, это случается очень редко, — никак не могу сообразить, почему я попал сюда…

Доктор Хаваш внимательно оглядел Тибора и нахмурился.

— Твоя духовная формация на высоте, а вот телесная… весьма в плачевном состоянии…

— Бог с ней, — сказал Тибор, дернув плечом.

Он делал гимнастику, стараясь разогнать вялость: раз-два, раз-два!

Где только за минувший год ему не приходилось встречать рассветы! В феврале — марте 1918 года, когда он организовывал интернациональные красногвардейские отряды, он просыпался в различных лагерях — в Ржеве и Рязани, в Твери и Туле. С апреля по июнь — рассвет заставал его в гостинице «Дрезден», в здании венгерской партии большевиков, где после заключения Брестского мира размещалась редакция новой венгерской газеты. Ровно в шесть часов Тибора и Бела Куна, который жил с ним в одной комнате, поднимал отчаянный звонок будильника. А сколько раз встречал он утро, задремав на стуле, в темном углу наборного цеха. А где-то за стеной гудели машины, печатая свежий номер «Социалиш форрадалом».

Однажды в июле лучи восходящего солнца разбудили его на Московской почтамте, это было на следующий день после мятежа «левых» эсеров. Накануне вечером он вместе с Бела Куном сформировал и вооружил роту из венгров, обучавшихся на кремлевских курсах агитаторов. За ночь рота очистила от мятежников Центральную телефонную станцию и вместе с батальоном Янчика ворвалась на телеграф.

А следующей ночью оглушительный взрыв до основания тряхнул комнату, где только что уснул Тибор.

Его контузило. Но, несмотря на это, он нашел в себе силы подняться и повести роту в очередную атаку: нужно было во что бы то ни стало выбить мятежников, засевших в нижних этажах. Эсеры продолжали удерживать район Малой Дмитровки. Курсанты вместе с чекистами и матросами добирались по крышам домов к зданию, где засели мятежники. Сначала удалось захватить чердак, потом стали теснить эсеров с этажа на этаж, пока наконец не выбили на улицу, где им ничего не оставалось, как сложить оружие перед красноармейскими штыками.