Книга воспоминаний

5.

Достигнув двадцати лет, русский Великий Князь становился независимым в финансовом отношении. Обыкновенно назначался специальный опекун, по выбору Государя Императора, который в течение пяти лет должен быль научить Великого Князя тратить разумно и осторожно свои доходы. Для меня в этом отношении было допущено исключение. Для моряка, который готовился к трехлетнему кругосветному плаванию, было бы смешно иметь опекуна в Петербурге. Конечно, мне пришлось для достижения этого выдержать большую борьбу, но, в конце концов, родители мои подчинились логике моих доводов, и я стал обладателем годового дохода в двести десять тысяч рублей, выдаваемых мне из Уделов. О финансовом положении Императорской семьи я буду иметь случай говорить еще в дальнейшем.

В данный момент я бы хотел лишь подчеркнуть ту разительную разницу между 210.000 руб. моего годового бюджета в 1886 г. и 50 рублями, в месяц, которые я получал с 1882 по 1886 г. от моих родителей. До 1882 г. я вообще не имел карманных денег.

Однако, благодаря строгому воспитанию, полученному мною, я продолжал и после своего совершеннолетия вести прежний скромный образ жизни. Я еще не знал женщин, не любил азартных игр и очень мало пил. Единственно, кто подучил выгоду от моих новоприобретенных богатств - это были книгопродавцы. Еще в 1882 г. я начал коллекционировать книги, имевшие отношение к истории флота, и это мое пристрастие сделалось известным как в России, так и заграницей.

Крупнейшие книжные магазины С. Петербурга, Москвы, Парижа, Лондона, Нью-Йорка и Бостона считали своим долгом помогать мне тратить мои доходы, и тяжелые пакеты приходили ежедневно на мое имя со всех концов миpa. Мой отец поражался, когда входил в мои комнаты, которые были переполнены тяжелыми кожаными фолиантами от пола до потолка, но не делал никаких замечаний. Его переезд с Кавказа (Наместничество на Кавказе было с 1882 г. упразднено) в С. Петербург на пост председателя Государственного Совета, заставил его примириться с моей службой во флоте:

- Разве ты прочтешь все эти книги, Сандро? - спокойно, но недоверчиво спросил он как-то.

- Не все. Я просто хочу собрать библиотеку, посвященную военному флоту. Такой библиотеки в России еще не имеется, и даже морской министр, когда ему нужна какая-нибудь справка по морским вопросам, должен выписывать соответствующую литературу из Англии.

Отец остался очень доволен и обещал сделать все, что было в его силах, чтобы пополнить мою коллекцию. В последующие годы он убедился, как она умножилась в сотни раз. Накануне революции эта библиотека состояла из 20.000 томов и считалась самой полной библиотекой по морским вопросам в мире. Советское правительство превратило мой дворец в клуб коммунистической молодежи, в котором, из за неисправности дымоходов, возник пожар. Огонь уничтожил все мои книги до последней. Это совершенно невознаградимая потеря, так как в моей библиотеке имелись книги, полученные мною с большим трудом от моих немецких и английских агентов после долгих и упорных поисков, и восстановить эти уники буквально не представляется возможным.

6.

Тем не менее, мне все же не удалось избежать службы и в частях петербургской гвардии, и, пока наш корвет Рында снаряжался в кругосветное плавание, я отбывал службу в Гвардейском Экипаже. Эта часть занимала среди петербургского гарнизона неопределенное положение. Армия смотрела на нас, как на чужих. Флот называл нас сухопутными увальнями. В наши обязанности входило нести летом службу на императорских яхтах, а зимой занимать караулы во дворцах и казенных зданиях наряду с частями петербургской гвардии. Назначенный командиром первого взвода роты Его Величества, я проходил с моими матросами строевые занятия, занимался с ними грамотой и словесностью, уставами и держал с ними караулы.

Раз в неделю мы должны были нести караульную службу круглые сутки, что не любили ни офицеры, ни матросы. Командир Гвардейского Экипажа, адмирал старой николаевской школы, любил неожиданно проверять нас по ночам, и это заставляло меня ходить по четыре часа подряд по глубокому снегу, обходя часовых и наблюдая, чтобы эти рослые молодые парни, страдавшие от холода, не задремали на часах.

Чтобы самому не поддаться искушению и не заснуть, я любил в эти ночи подводить итоги тому, что я называл моим умственным балансом. Я составлял активы и пассивы, группируя мои многочисленные недостатки под рубрикой долги без покрытия, которые необходимо ликвидировать при первой же возможности. Стараясь быть честным с собой самим, я пришел к заключению, что мой духовный актив был отягощен странным избытком ненависти. Ненависти к личностям и даже к целым нациям. Я старался освободиться от первой: моя вражда, против отдельных личностей заключалась, главным образом, в ненависти к моим наставникам, педагогам и опекунам. Но этой ненависти я долго преодолеть не мог.

Не моя вина была, что я ненавидел евреев, поляков, шведов, немцев, англичан и французов. Я осуждал православную церковь и доктрину официального патриотизма, которая вбивалась в мою голову в течение двадцати лет учения, - за мою неспособность относиться дружелюбно ко всем этим национальностям, не причинившим мне лично никакого зла.

До того, как войти в общение с официальной церковью, слово еврей вызывало в моем сознании образ старого, улыбавшегося человека, который приносил к нам во дворец в Тифлисе кур, уток и всякую живность. Я испытывал искреннюю симпатию к его доброму, покрытому морщинами лицу, и не мог допустить мысли, что его праотец был Иуда.

Но мой законоучитель ежедневно рассказывал мне о страданиях Христа. Он портил мое детское воображение, и ему удалось добиться того, что я видел в каждом еврее убийцу и мучителя. Мои робкие попытки ссылаться на Нагорную Проповедь с нетерпением отвергались: Да, Христос заповедал нам любить наших врагов, говаривал о. Георгий Титов: но это не должно менять наши взгляды в отношении евреев.

Бедный о. Титов! Он неумело старался подражать князьям церкви, которые в течение восемнадцати веков проповедовали антисемитизм с высоты церковных кафедр. Католики, англиканцы, методисты, баптисты и другие вероисповедания одинаково способствовали насаждению религиозной нетерпимости, и равным образом, антисемитское законодательство России почерпало главные свои основы в умонастроении высших иерархов православной церкви. В действительности евреи начали страдать от преследований в России с момента прихода к власти людей, слепое повиновение которых велениям церкви оказалось сильнее понимания ими духа Великой Империи.

- Император Всероссийский не может делать разницы между своими подданными не евреями и евреями, - писал Император Николай I на всеподданнейшем докладе русских иерархов, которые высказывались в пользу ограничений евреев в правах: - он печется о благе своих верноподданных и наказывает предателей. Всякий другой критерий для него неприемлем. К несчастью для России, способность моего деда мыслить по-царски не была унаследована его преемниками, и наступление моего совершеннолетия совпало с введением опасных и жестоких мер, принятых под влиянием членов Святейшего Синода.

Между тем, если сравнить ограничения прав евреев, существовавшие в прежней России, с теперешним колоссальным ростом антисемитизма в Соединенных Штатах, то это сравнение окажется далеко не в пользу якобы терпимых американцев.

Таким образом, мой прежний антисемитизм объясняется влиянием на меня учения православной церкви, но это чувство исчезло, как только я понял недочеты в духе самой церкви. Мне нужно было гораздо больше усилий, чтобы решительно преодолеть в моем характере ксенофобию, посеянную в моей душе преподавателями русской истории. Их разбор событий нашего прошлого не принимал во внимание пропасти, отделявшей неизменно народы от их правительств и политиков.