Служение Отчизне

Особенно высокое боевое мастерство показал Сытов в воздушном бою 17 июля 1943 года в районе города Изюма. Возглавляя четверку «лавочкиных», в которую входили двое молодых, только начинающих боевые действия летчиков, Иван Сытов встретился с большой группой вражеских бомбардировщиков, шедших под прикрытием шестерки ФВ-190. В воздушном бою горстка советских истребителей разогнала строй вражеских самолетов, сбив один за другим три «Юнкерса-87».

Все три сбитых самолета пали от метких очередей командира группы. Немецкие бомбардировщики, сбросив не прицельно бомбы, удалились восвояси.

А через несколько дней Сытов сбил еще два самолета противника, увеличив свой боевой счет до 23 самолетов.

8 сентября 1943 года за высокое мужество, летное мастерство и героизм, проявленные в воздушных боях с немецко-фашистскими захватчиками, Ивану Никитичу Сытову было присвоено высокое звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали Золотая Звезда.

…И снова пришли на память слова: «Самокритичность — первая черта коммуниста. Партийность повышает ответственность перед самим собой, перед коллективом».

Эти слова Онуфриенко глубоко запали мне в душу. Но достоин ли я того, чтобы влиться в ряды коммунистов? С одной стороны, три сбитых фашиста, с другой — ряд неудач. Правда, они от неопытности. Но коммунист должен служить для всех примером. Значит, надо набраться опыта, а затем лишь думать о вступлении в партию.

Так рассуждал я в майские — июньские дни 1943 года. Таким было мое окончательное решение, от которого, казалось, я не отступлю. Но, оказывается, комэска и парторг тоже думали о росте рядов партии. У них уже сложилось свое мнение относительно меня. После одного из вылетов ко мне подошел Баботин:

— Скоморохов, через неделю у нас партийное собрание. Будем рассматривать заявление о приеме в партию. Пора бы и вам подумать об этом.

— А не рано ли? К такому большому событию надо как следует подготовиться, — сказал я.

— Мы считаем вас уже подготовленным к нему.

— Коммунисту ведь не прощают промахов, неудач…

— Разве коммунистов берегут от них ангелы-хранители?

— Нет, они ведь сами созрели для того, чтобы не допускать их.

— Вы не правы, Скоморохов. Коммунисты — это люди, созревшие для того, чтобы самокритично оценивать свои действия, учиться на собственных ошибках…

Наш разговор пришел к тому же, что мне внушал Онуфриенко. Значит, я в чем-то не прав… И все-таки шаг этот чрезвычайно серьезен. А жизнь моя еще коротка. Что я сделал? В моей памяти промелькнули кадр за кадром моя жизнь, школа, ФЗУ, завод, техникум, где я был секретарем комитета комсомола. Работу комсомольской организации Астраханский горком оценивал положительно. В летной школе охотно выполнял любые поручения. Активно участвовал в соревнованиях по многим видам спорта. В боевом полку всегда выступал на комсомольских собраниях, а больше, кажется, ничего и не делал. Ну, вот спросят об этом коммунисты на собрании — что я скажу?

В таких раздумьях прошла почти вся ночь после разговора с Баботиным. А летние ночи короткие. Утром отправился со всеми на аэродром. Написал заявление и вручил его Баботину. Он очень обрадовался:

— Подбери себе двух рекомендующих, готовься к собранию. Я помогу тебе…

Готовился к собранию я, как верующий к исповеди. Десятки раз перебирал в памяти свою недолгую жизнь, наизусть заучивал целые главы из устава ВКП(б)…

Глава V

14 июня 1943 года состоялось партийное собрание. Оно проходило прямо на стоянке, многие, укрываясь от солнца, расположились под плоскостями истребителей. Я терпеливо ждал своей очереди. Наконец в центр полукруга приглашают меня, зачитывают заявление, рекомендации.

— Вопросы будут? — спрашивает председательствующий.

— Пусть расскажет биографию, — раздается голос.

— Давай, Скоморохов, рассказывай, — подбадривает Баботин. Он волнуется, переживает за меня. А у меня вроде как язык отнялся. Не знаю с чего начать, не нахожу первого слова.

— В каком году родился, — шепчет Баботин.

С трудом, заикаясь от волнения, начал рассказывать о себе. Получилось очень коротко, несколько слов. Смутившись, снова замолчал.

— Есть еще вопросы? — обратился председательствующий к собранию.

Ну, думаю, начнут по Уставу гонять, силюсь припомнить права и обязанности коммуниста — как на грех, все вылетело из головы. Вот беда! Но оказалось, что беда не в этом. До всех вдруг донесся надоевший завывающий звук немецких моторов. «По самолетам!» Всех как ветром сдуло. Пока мы заводили моторы, на аэродром начали сыпаться бомбы. Мы с Шевыриным очутились на старте раньше других: сказались наши тренировки.

Двинулись с места, за нашими хвостами где-то сбоку начали рваться бомбы. «Прекратить взлет!» — раздалось у меня в наушниках. Но заставить меня прекратить взлет было невозможно. Скорее бы я согласился в пекло броситься, чтобы драться, чем лежать беспомощным, смотреть, как сыплются бомбы, и ждать своей участи. Только с Валькой оторвались от земли, как вокруг нас потянулись Шнуры эрликонов. «Мессеры» наседают, не дают: набрать высоту.

— Шевырин, жмись к земле, — бросил я ему.

Чуть ли не цепляясь крыльями за верхушки кустов, мы на полном газу понеслись вдоль тонкого ручейка. Разогнав скорость, резко переходим в кабрирование и на высоте метров 800—1000 вскакиваем в кучевые облака.

Облачность 8 баллов, с большими просветами. Через них осматриваем «поле боя». «Фоккеры», сделав по одному заходу, разворачиваются на обратный курс. Их семеро. Прикрытие — восемь «мессеров». А нас — двое. Мы не знали тогда, что на помощь нам взлетели истребители с других аэродромов. А пока — одна пара против 15 вражеских самолетов.

Принимаю решение вступить в бой. Смотрю, на кого лучше напасть. В то время как мы вскочили в облака, немцы потеряли, очевидно, нас. Южнее Нижней Дуванки замечаю под облаками два «фоккера». Иду на скорости к ним, сближаюсь, прицеливаюсь, открываю огонь, и — радость! Один стервятник горит, начинает переворачиваться, выставляя брюхо, как оглушенная в воде рыба.

Я отвалил, а Валька, следовавший за мной, подходит к нему и в горящего всаживает прощальную очередь. Оглядываюсь: к нам стаей несутся «мессеры». Разворачиваемся в сторону аэродрома в расчете, что кто-то еще из наших взлетел, вместе будет веселее.

Но никого из своих не видим. На маршруте вскакиваем периодически в кучевые облака, отрываемся на мгновение от преследовавших нас истребителей и с набором выходим за облака. Осматриваемся: на сером фоне ползет пара «фоккеров». Коршунами набрасываемся на них. Заметив нас, они пытаются скрыться в облаках. Но это им не удается. Очередь, вторая — самолет дымит, затем вспыхнул, я выхожу из атаки. Валька всаживает длинную очередь, «фоккер» вяло взмывает и затем валится на крыло.

Молодец Шевырин! Держится своего места, активно действует. Правда, чересчур увлекается. При первой схватке, если бы я вовремя не осмотрелся, нас накрыли бы «мессеры». А ведь по логике увидеть их должен был прежде всего он. Но пылающий «фоккер» заворожил его, он не мог отказать себе в удовольствии всадить в немца очередь, хотя нужды в этом не было. Об этом у нас состоится разговор на земле, а пока бой продолжается. Пробиваем облака вниз. Там — каша. Подоспели истребители соседних полков. Мы увидели, как один за другим устремились к земле два «мессера», а потом рухнул наш истребитель, из которого на парашюте выбросился летчик. Бой раздроблялся на отдельные очаги, немцы поспешно стремились спастись бегством.

Приземлившись, узнали, что с парашютом выбросился весь израненный разорвавшимся в кабине снарядом летчик братского полка сержант Иван Шпаченко. Он сбил два «мессера».

На аэродроме все стихло, партийное собрание продолжалось. Я, еще не успев прийти в себя, остыть после боя, снова стоял перед коммунистами в ожидании вопросов и никак не мог сосредоточиться. Председательствующий капитан Баботин поднялся с места, откашлялся: